Немцы в городе - Алексей Оутерицкий

– Павел Аркадьевич…

Он замер на несколько секунд, а я, не отрывая от него глаз и медленно, сантиметр за сантиметром отступая, вдруг уперся спиной в стену.

Кадровик тоже смотрел на меня и тяжело дышал, потом неожиданно перебросил нож из левой руки в правую. Он сделал это не глядя, очень точно, нож ударился о ладонь и остался там, словно приклеившись, а потом Павел Аркадьевич стал быстро перебрасывать нож из руки в руку, вращать его поочередно каждой кистью, делая это и так, и сяк – он подбрасывал, ловил, опять подбрасывал, опять ловил, опять перебрасывал из руки в руку, делая все так ловко и непринужденно, словно тренировался всю жизнь, а я смотрел на его фокусы не отрываясь, не смея моргнуть. Такое я видел только в фильме про головорезов из французского легиона, мы с пацанами ходили смотреть его раз пять, в основном как раз из-за этой сцены и нескольких подобных. Но у кадровика все получалось куда ловчее, чем в кино. Еще я обратил внимание, что очки кадровика куда-то подевались – наверное, в какой-то момент упали на пол, – но он прекрасно обходился без своих линз. Возможно, передо мной стоял зомби или что-то вроде того.

– Молись, с-с-сука…

Он сделал ко мне два шажка, сократив расстояние примерно до трех метров, и я уже буквально вжался спиной в стену. Шажки были мягкими, такие называют кошачьими, и такими еще подступают к жертве уверенные в своей силе звери.

– Павел Аркадьевич!

Я не узнал свой голос. Он прозвучал пискляво, сдавленно, вообще по-дурацки. Так в моем дворе не пищали даже мелкие девчонки в песочнице, с подобными интонациями разве что блеяли овцы.

– Что, поиграем?

Он сделал еще один мелкий шажок, одновременно выбросив вперед правую руку, но, ясное дело, все это было только для того, чтобы попугать, потому что расстояние между нами было пока великовато. Я непроизвольно дернулся. Через долю секунды последовал быстрый переброс ножа в левую руку – еще шажок, еще выпад, лезвие в очередной раз ослепительно сверкнуло на солнце…

Я чувствовал, что давно покрылся испариной – весь, с головы до пяток. С ножом на меня нападали впервые. Конечно, переделки, в которые мы несколько раз за последнее время попадали с пацанами под предводительством Виталя, не прошли для меня даром, на улице я чувствовал себя довольно уверенно, но все же нож – это было чересчур. Я реально испугался. А если уж быть совсем точным – конкретно перессал. А главное, того, что сейчас происходило, на самом деле попросту не могло быть. Не могло быть, потому что быть не могло, и это усиливало мандраж и ощущение нереальности до крайности. Но ведь все это было…

– Павел Аркадьевич! Я просто пришел устроиться на работу!

Опять переброс, еще раз, еще, расстояние сократилось уже до двух метров, а кадровик, упруго качаясь из стороны в сторону, как делают специально обученные бойцы специальных ведомств, чтобы в них не попала пуля, все топтался передо мной, выписывая полукруги, явно выбирая момент для решающего броска – это было видно по его сузившимся и холодным, как у змеи, глазам.

Я уже уверился, что мне настал конец, когда произошли еще кое-какие изменения. Меня внезапно одолела такая ярость, что количество испарины удвоилось. И это уже не была прежняя испарина труса, это была испарина зверя, такого, каким вдруг стал этот чертов кадровик или кто он там на самом деле – вампир, зомби, или просто сумасшедший, или…

– Значит, пожрать, говоришь, не на что…

Он прыгнул на меня, как рапирист, выбросив вперед руку с ножом, но я молниеносно отскочил в сторону и замер, набираясь решимости на рывок к стулу. Зло скалясь, кадровик повернулся за мной, как ракета с головкой самонаведения. Судя по взгляду, его ничуть не удивила моя неожиданная проворность, он просто воспринял это как данность и, возможно, произвел в голове какие-то поправки, учитывая изменившиеся обстоятельства.

– Куда, с-с-сука! – Конечно, как профессионал он сразу просек, что я решил пробиться к столу. Это было трудно, почти невозможно, потому что мне предстояло обогнуть адскую боевую машину, в которую превратился кадровик. С другой стороны, я чувствовал, что появившиеся во мне сила и ярость столь велики, что наши шансы уравнялись. – Стоять, с-с-сказал!

Дальше я сделал нечто невообразимое и неожиданное для меня самого. Я резко присел, уперся руками в пол и совершил несколько круговых движений ногами, пронося их под поочередно поднимаемыми руками, как это делают гимнасты на коне. На втором махе я сумел сшибить не успевшего подпрыгнуть кадровика, но он вскочил, едва коснувшись пола, словно мячик, оттолкнувшийся от земли, тут же бросился на меня сверху, но я тоже сумел среагировать, перекатился всем телом, и его нож, пробив линолеум, с треском вонзился в дерево пола. Мы вскочили одновременно и бросились в одну сторону – я к стулу, а он ко мне, причем нож по-прежнему был в его руке.

В следующем раунде никто не имел явного преимущества – я размахивал стулом и ему приходилось уклоняться, а мне приходилось уклоняться от ножа, которым размахивал он. С того момента как рассосалась моя растерянность, я четко контролировал процесс, в том числе и течение времени, и ясно осознавал, что схватка продолжалась не более пары минут. Лев Лещенко даже не успел допеть свою песню.

«Ты помнишь, плыли в вышине-е-е, и вдруг погасли две звезды»…

– Ты не жилец, с-с-сука…

– Ни хрена… сам сдохнешь первым, падла…

За все время никто не смог нанести сопернику результативного удара. Я ловко избегал ножа, а кадровик не менее ловко увертывался от стула. Я хладнокровно справлялся с порывом запустить его в кадровика, понимая, что, если промахнусь, второй раз он меня к моему увесистому оружию не подпустит.

В какой-то момент полноценным участником процесса стал стол – мы прыгали на него, с него и через него, как мушкетеры в кино, используя его как укрытие, трамплин или вышку для прыжков вниз. В какой-то момент мы оказались по разные стороны стола, он на своем рабочем месте, я на месте посетителя, и тут…

Я очнулся. То есть, так мне почему-то подумалось, что я очнулся. На самом деле я просто вдруг оказался в каком-то месте, и пришлось доли секунды вспоминать, что это за место и почему я здесь. Кажется, так бывает с эпилептиками; рассказ одного такого мне как-то довелось слышать. Парень говорил, что несколько раз очухивался на асфальте, вокруг толпился народ с испуганными лицами, а он чувствовал слабость и не мог понять, что произошло. Объяснениям, что он неожиданно упал и забился в конвульсиях, парень не верил.

Но я точно не падал, я был уверен в этом. Просто, наверное, на секунду потерял над собой контроль. И наверняка виной тому чертова жара. Точно, как-то раз в детстве мне довелось испытать подобное ощущение, когда мне напекло голову на пляже.

Я обнаружил, что стою перед столом кадровика и зачем-то держу стул. Сам кадровик возился где-то за своим столом, его не было видно, только слышалось частое тяжелое дыхание. Я быстро, пока он не заметил, поставил свой стул, присел и попытался изобразить невозмутимость, хотя пребывал в изрядной растерянности. И она усилилась, когда я ощутил, что и сам дышу как паровоз и почему-то весь мокрый от пота. И еще, оказывается, у меня на боку лопнула рубашка и отлетела пара верхних пуговиц, а я не заметил этого, когда выходил из дома. Интересно, заметил ли это кадровик? Черт, неудобно как-то получилось. Еще подумает, что я приплелся сюда после грандиозной попойки.

– Очки, кажется, упали… – пробормотал начальник, выпрямляясь.

Он выглядел слегка растерянным и избегал смотреть мне в глаза. Я заметил, что у него разошелся шов левой брючины под самой ширинкой, а мокрая насквозь рубашка сзади вылезла из штанов, но ничего не сказал, конечно. Мне показалось неудобным указывать ему на это.

«Но лишь теперь понятно мне, что это были я и ты…», – пропел Лев Лещенко.

Кадровик аккуратно поставил стул на место, присел и какое-то время, опустив голову, смотрел в стол, словно вспоминая что-то или пытаясь что-то сообразить. В течение двух десятков секунд мы сидели, стараясь скрыть друг от друга тяжелое дыхание, потом кадровик поднял голову.

– Жарко… – сипло сказал он.

Я поколебался, стоит ли что-то отвечать, потом коротко сказал:

– Да.

– Открою-ка я окно.

Он с кряхтеньем поднялся, повернулся ко мне задом и я увидел, что его штаны разошлись и сзади. Точнехонько по центральному шву. И опять я постеснялся ему об этом сказать.

Он открыл форточку и стук грузового движка с улицы стал громче. Кадровик постоял секунд десять, глядя в окно, затем вернулся на место и сказал:

– Значит, договорились. Сначала отработаете в ремонтно-механическом. Недолго, около недели.

– Да.

Кадровик принялся складывать всевозможные бумаги, которые почему-то оказались беспорядочно разбросанными по столу, словно по кабинету прошел ураган, затем спросил: