Истинная для Ворона (СИ) - Адьяр Мирослава

— Ваши друзья-камкери не собираются отставать, — хмыкает двоедушник.

3. Ворон

«Пассажиры» у Бардо оказались колоритные. Мальчишка — дибил малолетний, возомнивший, что его власть хоть чего-то стоит.

На «Зорянке» у него прав меньше, чем у хера собачьего, так что я искренне наслаждаюсь его негодованием и демонстративно не обращаю внимания на гневные вопли.

Перемазанный в крови и пыли, Буря пыжится так уморительно, что я не сдерживаю улыбки. А уж его тирада о том, что двоедушники приносят несчастья…

А еще мы приносим в жертву младенцев на растущую луну и проклинаем облысением, твою мать.

И этот мальчишка — приемник целого Дома? Это он займет место отца, что, по словам Бардо, был умелым воином и сильным правителем? Других кандидатов не нашлось?

Игнорирую нелепый вопрос в свой адрес, вывожу сосунка из себя. Мне вообще не до этого, так как в поле зрения попадает второй пассажир.

Ворон в груди встряхивается, поднимает голову и пронзительно каркает. Выбивает меня из колеи, потому что до этого момента почти никогда не реагировал на чужаков. Для ворона они не существовали.

Девушка сухощавая и высокая, вся скручена из прочных жгутов тренированных мышц. Лицо — странное, неуловимо-нечеловеческое, острое, будто высеченное из сциловой глыбы — не выражает ничего, кроме усталости и апатии.

Не красотка, однозначно. Хорошо ощущается чужая кровь. Даже слепой бы заметил заостренные уши и глаза больше обычного, крепкие ногти, хоть и подрезанные, но все еще угрожающие.

Жертва камкеритской «страсти»?

Все знают, что камкери могут сделать с женщиной.

Передергиваю плечами, стараюсь не думать об этом. Девочка точно не виновата в том, что ублюдки сотворили с ее матерью, да и выглядит она, как тренированный боец. Жалость тут не нужна.

Чувствую ее запах еще до того, как незнакомка подходит и усаживается в кресло, предложенное Бардо. Ни кровь, ни пот, ни гарь не могут скрыть именно ее аромат.

Я малодушно радуюсь, что девка сидит достаточно далеко, потому что по коже бегут мурашки, а волосы на затылке становятся дыбом от терпкого запаха шалфея и темной переспевшей ежевики.

Он оседает на языке и перекатывается под нёбом, впрыскивая в кровь кислоту и болезненное возбуждение, вколачивая в сердце раскаленные гвозди.

Бардо что-то говорит, а я шутливо отвечаю, даже поклон этот дурацкий делаю, разряжаю обстановку. Никто не замечает, как сверлю друга яростным взглядом, а он только криво усмехается и нарочно подталкивает кресло ближе, заставляя меня отклониться и опереться руками на навигационную панель.

Сжать пальцы и стиснуть зубы до хруста эмали.

Ворон в груди беспокойно возится и царапается острыми когтями, косится на незнакомку тяжелым взглядом. Встряхивается и сбрасывает сонное оцепенение. Чует мое волнение, рвется, норовит расколоть ребра широкими крыльями, но я давлю его, запираю внутри. Болезненно сглатываю и не дышу через нос.

Бросаю быстрые взгляды, выхватываю только отдельные черты.

Волосы — темная золотистая медь — подняты вверх и скручены на затылке в хвост, одежда пропиталась кровью и потом, а на загорелом лице, хищном и состоящем сплошь из крутых изломов и резких прямых линий, дерутся безжалостно усталость и решимость.

Такие же золотисто-медные брови вразлет сходятся к переносице, лоб рассекает упрямая морщинка. Вроде на вид девчонке не больше двадцати, но в уголках глаз уже ползут первые тонкие лучики морщин. На пухлой нижней губе след от укуса и запеклась капелька крови. Тонкие пальцы оглаживают рукоять револьвера на поясе.

Узкие бедра обвивает сциловый патронташ, а ноги, мать его, наверное, милю длиной. А я уже мысленно представляю, такая ли загорелая у нее кожа под одеждой, как и та, что на виду. Щиколотки тонкие — я бы с легкостью мог обхватить их руками.

Ворон беснуется, раскалывает голову протяжным воплем. Никто его не слышит, а я готов вцепиться пальцами в волосы и выть — только бы заглушить вездесущий шелест перьев; но буду полным идиотом, если и правда это сделаю. Не хватало еще, чтобы этот долбоклюй, спасенный наследник, только укрепился в своей вере, что двоедушники — безумцы и нуждаются в уничтожении.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ворон протяжно каркает, тянется к девушке, но я его одергиваю в последний момент.

Извини, приятель, но мне эти проблемы не нужны.

Сигнал тревоги отрезвляет, а Бардо уже в кресле пилота, рвется вперед.

«Зорянка» — совсем крошка: юркая, маневренная, мечта любого наемника, но в данный момент она бессовестно уступает нападающим в скорости.

— Придется прыгать прямо сейчас! — чеканит Бардо, а у меня мир крошится перед глазами от перегрузки. Девка пытается вскочить с кресла, но я жестко впечатываю ее в спинку, чтобы не дергалась. Ее спутник держится на ногах крепко, но заметно бледнеет, когда Бардо резко уходит вправо, к ближайшему подпространственному разрыву.

— Куда он ведет?

Это охренеть как важно! Прыжок вслепую может угробить кого угодно, а шутки с подпространством так же опасны, как тыкать пальцами в мясорубку.

Бардо как-то совсем гаденько ухмыляется и бросается вперед, сжимая ладони на штурвале.

Я даже закричать не успеваю, только чувствую, как мир расслаивается, как размазываются огоньки звезд по космической черноте и все пропадает, пока из кромешного мрака не выныривают серебристые нитки подпространственных струн. Одним щелчком Бардо выпускает «якорь», чтобы зацепить ближайшую струну и рвануть в неизвестность. Подальше от преследователей.

4. Шиповник

Кажется, что прошло всего несколько секунд, но тьма перед глазами теряет плотность, расслаивается и бледнеет, открывая взгляду желтоватые листья деревьев надо мной и клочок бледно-голубого неба.

Приподнимаюсь медленно, чтобы не закружилась голова, и смотрю вниз. Ковер из листьев совершенно сухой, похрустывает тихо, стоит только сжать несколько желтых пластинок в кулаке.

Воздух вязкий и раскаленный, я вижу, как он колеблется перед глазами, а мир вокруг застыл в янтаре. Среди стволов ни единого движения, только пылинки лениво кружатся в солнечных лучах, вспоровших редкие кроны. В плотной куртке нестерпимо жарко, и я тянусь к крючкам, чтобы расстегнуть одежку, но пальцы не слушаются, точно чужие.

За спиной хрустят листья, и я резко оборачиваюсь, чтобы через мгновение сдавленно охнуть от боли в пояснице.

Проклятье!

— Очухалась? — двоедушник опускается на корточки, бесцеремонно запрокидывает мне голову и осматривает лицо, ощупывает пальцами затылок. Когда натыкается на шишку, я шиплю от тупой боли, но не пытаюсь отстраниться. Руки у мужчины холодные, точно горный ручеек, и я льну к его ладоням в поисках облегчения. — Жарко?

— Не то слово, — выдыхаю, и мне кажется, что воздух перед глазами идет волнами, как кисель.

Герант опускает руки к крючкам моей куртки и вопросительно смотрит, а я даже не думаю его останавливать. Только бы помог избавиться от этой душной брони.

— Ты не боишься, — он утверждает, а не спрашивает. Я же не могу понять, что его так смутило. Даже глаза как-то странно потемнели, как море перед бурей.

— Нет. А должна?

— Незнакомый мужчина, в лесу, хрен знает где, «проклятое отродье» — как сказал твой дружок. Он, кстати, в отключке, и капитан сейчас занят. Ситуация не располагает к доверию, тебе не кажется?

— Ты же не думаешь, что я револьвер для красоты ношу?

Губы двоедушника растягиваются в усмешке, обнажая острые зубы, а пальцы поддевают первую пуговицу. Я завороженно рассматриваю аккуратную густую бороду. Он — варвар из сказок, не иначе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я могу тебя обезоружить.

Вторая пуговица. По спине прокатывается крупная дрожь, но страха нет. Герант играет со мной. Отчего-то эта беседа его веселит, но я не понимаю почему. В самом деле, кто в здравом уме будет говорить о таких вещах с полукровкой?

Даже самый последний извращенец побрезговал бы насиловать такую добычу.