Нелепо женское правленье - Лори Кинг

Щепку эту прибило в конце концов к барьеру, за которым обнаружилось какое-то окно в другой мир, многоцветный, движущийся, переливающийся, однако плоский, расплывчатый, нереальный, как ожившая картина импрессиониста. Окно это оказалось застекленной дверью. Дверь открылась, но впечатление двухмерности заключенного за нею мира не исчезло, даже усилилось благодаря хлынувшему оттуда букету запахов.

Находящаяся за дверью чайная заполнена людьми, деловито поглощающими чай, кофе, яичницу с беконом, подрумяненные тосты. Запахи эти бурно ворвались в меня, но не смогли заполнить мгновенно образовавшийся в моей утробе вакуум. Я робко протиснулась внутрь. Никто, разумеется, не обратил внимания на робкого сосунка. Рабочее братство готовилось к трудовому дню, позволив мне без помех протиснуться к незанятому столику у окна.

Одна-единственная тощая официантка с недостатком зубов, но с переизбытком рабочих рук и, как мне показалось, с двумя языками умудрялась обслуживать всю присутствующую публику и реагировать на оклики с разных сторон одновременно, причем не поворачивая головы. Она бухнула передо мною чашку сладкого чаю и приняла заказ на яичницу с жареным картофелем. Казалось, официантка меня даже не слышала, но это не помешало ей молниеносно доставить заказанную порцию.

Когда она снова появилась у моего локтя, я повторила заказ. Тут она удостоила меня взглядом и отпустила адресованную моим соседям шуточку относительно того, «с какого резона» у молодых людей появляется такой зверский аппетит. Со всех сторон поднялся хохот, который только усилился, когда публика заметила, как заалели мои щеки. Вторую порцию я умяла с таким же аппетитом, но уже несколько медленнее, наслаждаясь едой. Подчищая желток кусочком хлеба, я лениво подняла взгляд в окно и увидела знакомое лицо. Как выяснилось, меня тоже заметили и узнали.

Я поднялась, сунула официантке купюру и вышла на улицу.

— Мэри? Ты ли это?

Передо мною, растерянно моргая, стояла леди Вероника Биконсфилд, выпускница Оксфорда, старше меня на год. Не отличаясь сама красотою, она обожала красивые вещи и посвящала много времени и денег благотворительности. Одно время мы сблизились, но позже Вероника почему-то ко мне охладела. Я виделась с нею прошлой весною, а в сентябре мы обменялись письмами. Вид у нее был изможденный, измотанный, под глазами тени.

— Какая неожиданная встреча, Ронни.

Я взмахнула рукой и чуть не задела по носу здоровенного землекопа, выходившего из кафе. Он угрожающе нахмурился, но я залепетала извинения, и землекоп решил оставить меня в живых, экономя силы для предстоящего трудового дня. Ронни усмехнулась.

— Ты все еще вытворяешь эти фокусы с переодеваниями? Я думала, старое баловство уже забыто.

— «Коли лица наши прикрыты бородами, кто же подумает, что перед ним женщины?»

— Аристофан, — сразу вспомнила она. — Только ведь есть определенные удобства в женской одежде. Этот громила, например, мог тебя сейчас запросто проглотить.

— Лишь один-единственный раз мне не удалось выпутаться из щекотливой ситуации при помощи языка. Какая-то старуха во время войны пристала ко мне, почему я не на фронте. Вид у меня здоровый, и моим заверениям о непригодности к службе она не поверила. Старуха тащилась за мною, позорила на всю улицу, кляла мою трусость, заклинала отечеством и лордом Киченером.

Ронни смотрела на меня, не зная, верить или нет. А ведь я ее не обманывала! Древняя леди тогда, помню, пылала негодованием, а Холмс, шагавший рядом со мною, от души веселился. Не знаю, поверила мне Ронни или нет, однако она рассмеялась и подхватила меня под руку.

— Очень рада тебя видеть, Мэри. Я направляюсь домой. Если никуда не торопишься, приглашаю на кофе.

— Никуда не тороплюсь. Свободна, как вольная птица. Для кофе во мне места нет, но с удовольствием посещу твою квартиру и, в частности, твой туалет.

Она снова засмеялась.

— Еще один недостаток мужского гардероба?

— Самый существенный, — вздохнув, подтвердила я.

— Идем.

На улицах уже почти рассвело, но когда мы свернули во двор, на нас вновь навалилась тьма. Вокруг двора, середину которого отмечал капающий гидрант, толпился десяток домов. Один из них выделялся своим видом. Попавшая в этот дом бомба не вызвала пожара, но перекрытия обрушились. Со стен свешивались оборванные обои, в двадцати футах над уровнем мостовой зацепилась углом рамы за крюк картина.

Я окинула взглядом окна уцелевших домов. Дети, множество детей абсолютно во всех домах, на всех этажах. Исцарапанные, в болячках, с постоянно беременными матерями и без отцов — или с вечно пьяными отцами… Вероника не случайно выбрала место проживания — это был упрек своей семье и себе самой, своеобразный зарок, данный населяющей эти трущобы бедноте. Но какое им всем дело до ее самоутверждения?

— Ронни, наверное, мое общество тебя компрометирует?.. Может, мне волосы распустить, чтобы стало ясно, что я женщина?

— Да кому какое дело, Мэри? Брось…

Она вытащила ключ, подобрала с пола бутылку с молоком и ввела меня в чистую, весьма просто обставленную квартиру. В помещении стояла пышная, обильно осыпанная украшениями рождественская елка, но комната не выглядела от этого веселее. Напротив, елка смотрелась как-то печально в этом безрадостном интерьере.

Я уже упомянула тягу Ронни Биконсфилд к прекрасному. Она обладала также и средствами, позволяющими удовлетворять эту наклонность, причем делала она это не из стяжательства или жадности — Ронни была одной из самых бескорыстных известных мне личностей — а из любви к совершенству. Дядя ее герцог, дед был советником королевы Виктории; в семье имелись три адвоката и один член верховного суда, отец — какая-то важная в Лондоне шишка, а мать посвящает все время искусству. Вероника в одиночку старается представить эту оторванную от земли семью на поверхности нашей грешной планеты. Уже на младших курсах она участвовала во всяческих проектах вроде обучения азбуке неграмотных женщин или в кампаниях против жестокого обращения с животными.

Внешность Ронни — главный источник ее огорчений. Низкорослая, коренастая — даже толстая, с широким носом и негнущимися волосами… Ее можно было бы назвать уродкой, если бы не глаза, светившиеся добротой и юмором. Но теперь и глаза угасли.

Верхний этаж ее дома более соответствовал характеру хозяйки. Полы блестели, ковры радовали глаз толщиной, пушистостью и красочной гаммой. Завораживала странность подбора мебели и декора. Стройный, поджарый германский стул XX века и канапе «Людовик XIV» на расшитом шелком китайском ковре, полосатая египетская ткань на викторианском шезлонге, на одной стене — коллекция рисунков XVIII века, напротив — абстрактные композиции, если не ошибаюсь, Пауля Клее. Выглядела эта странная на первый взгляд компания ненавязчиво и естественно, как преподаватели разных дисциплин на курсовом вечере или как группа экспертов разных специальностей, болтающих в неформальной обстановке.

В доме электрическое освещение, яркий свет подчеркивает усталое, осунувшееся лицо моей подруги. Судя по одежде, она, конечно, вернулась не со светского раута, а из какого-то благотворительного рейда.

— Да, — подтвердила Ронни, доставая кофейный сервиз. — Посещала подопечную семью. Их тринадцатилетнего сына арестовали. Он украл бумажник у свободного от службы полицейского.

— Разумеется, по незнанию? — усмехнулась я. — Значит, новичок.

— Конечно. Кроме того, не слишком умен.

Пальцы ее тряслись от усталости, она чуть не уронила чашку.

— Бог мой, Ронни, да ты с ног валишься. Мне лучше уйти и дать тебе отдохнуть.

— Нет! — выкрикнула она и все-таки выронила чашку. Мы уставились на россыпь костяного фарфора. — Да, я устала, это верно… Но я так хотела с тобой поговорить… Видишь ли… Нет, даже думать об этом не хочется! — Вероника опустилась на колени и принялась подбирать осколки.

Очевидно, ее удручало что-то более серьезное, чем бессонная ночь или заботы о незадачливом воришке. Я уже догадалась, что Ронни собирается излить мне душу и втайне вздохнула, распростившись с мечтами о свободе. Тем не менее, я готова была помочь ей.

— Ронни, я тоже чертовски устала. Я уже почти двенадцать часов на ногах, так что мы обе нуждаемся в отдыхе, давай я на диване прилягу.

На ее липе отразилось облегчение. Мы убрали осколки и отправились спать.

В диване нужды не было, у Ронни в доме имелись гостевая спальня и прекрасная ванна, в которой я отмочила свои гудящие ноги, прежде чем растянуться в удобной кровати.

Проснулась я в сумерки. Вытянула шею, пытаясь разглядеть тяжелое, мокрое небо над крышами. На кинула короткий стеганый халат, предоставленный в мое распоряжение Ронни, и направилась в кухню, пытаясь сообразить, будет ли то, что я сейчас приготовлю, завтраком или вечерним чаем. Из съестного в кухне Вероники нашлись только пересушенные су хари, йогурт и витамины в таблетках. В здоровом теле здоровый дух! Порывшись в кладовке, я обнаружила, однако, вполне съедобные зерновые хлопья, похожие на древесные стружки. Плюс молоко, плюс малиновый джем, плюс кусок рождественского кекса — очень неплохо получилось. Покончив с едой, я принесла снизу почту и устроилась в гостиной у огонька с газетой и чашкой кофе.