333 удовольствия и 1000 проблем - Инесса Ципоркина

Увидев меня перед собой, Сероушка дернулась, спешно приняла позу «звезда в окружении телекамер и поклонников» и расплылась в довольной улыбке:

Приве-е-ет! Ну, ка-ак? Ты довольна?

Еще бы! «Поутру рано проснувшись», получить в такой маленькой заметке такой большой «ка-ак» — тут можно с ума сойти от радости, — в моем голосе можно было, как в царской водке,[11] растворить любой объект. Даже совершенно индифферентный к внешнему воздействию. Но только не сероуховскую глупость.

А здорово я, а?

Бесподобно! Только все надо переписать!

Вот я и плюнула в душу чистому человеку. Небесный сероушкин взгляд окрасился упреком.

Ляля, я — автор и профессионал! — Сероушка перешла на менторский тон, — У меня двадцать лет стажа!

Надо же! Сколько я живу на свете, столько Сероушка пишет свою муть. И ждет от жизни праздника. От такой судьбины кто хочешь сдвинется.

Понимаю, преклонные лета и гипотетические седины. Все там будем. Но я, собственно, по частному вопросу — по фразеологии. Надо написать пожестче, а то весь смак теряется.

И что ты предлагаешь конкретно? — Сероухова мигом развернулась к компу. Очевидно она, как и героиня Уайльда, любит писать под диктовку.[12]

Название и прочую античность выбрасываем. Начать следует так: «Вчера в клубе «Пресс-папье» две оголтелые нимфоманки…»

Хи-хи, как ты этих модельерш, — Сероушка застучала по клавишам.

Речь не о них, а о нас. А модельерши — это пейзаж, который может и не попасть в кадр.

Я — нимфоманка? Ну, знаешь…

А с чего ты взяла, что это плохо? Женщина с запредельным сексуальным потенциалом. Их всего один процент от общего числа. Раритет и эксклюзив.

Сероушка откровенно маялась. С одной стороны, ей страшно хотелось выглядеть сексапильной роковухой, а с другой… в родном Скотопригоньевске этим словом пугают детей и юмора не понимают.

Понимаешь… Я не против. Но я немного того… замужем. И как на это посмотрит Кирюсик?

Кирюсик будет гордится. Сама посуди: жена на работе вкалывает, деньги зарабатывает да к тому же еще и нимфоманка! А не какая-то моль в халате и тапочках. Ему крупно повезло!

Польщенная Сероушка потупилась и снова повернулась к компьютеру. А я постепенно, выторговывая фразу за фразой, переписала заметку. Окончательный результат ее несколько озадачил:

Здесь же совсем нет эмоций! Какой-то информационный репортаж, очень деловой слог.

Учись, бабуля, писать о себе как о президенте. И не забудь подписаться псевдонимом.

Ляля, не учи меня! Я же профессионал!

Значит, клюнула. Пойдет мой вариант.

— Что ты, что ты! Яйца курицу не учат.

Сероушка царственно кивнула. Ей польстило сравнение с курицей.

Я вышла на улицу и полной грудью вдохнула московский смог. На Садовом в пробках гудели и воняли разноцветные легковушки. Сверху они похожи на фрагменты паззла, а у светофоров — на безысходно брешущих дворняжек за заборами городских строек. Я возвращалась домой к своему кофе и писанине. Укрощение дурака тяжелый, но благодарный труд. Я успокоилась за свою репутацию и вернулась к своим делам.

Через несколько дней довольная моей работой Мирка решила познакомить меня с подругой, редакторшей глянцевого журнала.

Попытка не пытка, — объявила она, — может, перепадет тебе заказ.

Меня представили худощавой очкастой тетке. Услышав мое имя, тетка подняла бровь:

По-моему, я о вас где-то слышала. Что-то знакомое. Стойте-стойте. Вспомнила: я читала про ваш дебош в клубе.

У Мирки вытянулось лицо.

Про выходки оголтелых нимфоманок? — небрежно спросила я у очкастой.

У Мирки полезли на лоб глаза.

Да-да, — радостно подтвердила та, — вы тоже прочли? Вы знаете, кто это так язвительно… отреагировал?

Как не знать. Сама писала.

У Мирки отвисла челюсть.

Вы серьезно? — прыснула смешком очкастая.

Серьезней не бывает. Учинить скандал — это полдела. Главное — правильно его подать. Когда я прочла то, что наваляла моя подельщица, у меня лицо было точь-в-точь, как сейчас у Мирры Иосифовны. И я решила все сделать сама.

Просто девочка-ромашка. Майка говорит, что, когда я признаюсь в своих пакостях, голос у меня становится до того невинный, словно я, пятилетняя, читаю стишок про елочку на рождественском празднике.

А вы хорошо пишете, — тон у очкастой был вполне дружелюбный, — хотите поработать на нас?

С радостью! — честно соврала я и располагающе улыбнулась.

Мы договорились с о встрече. Очкастая сунула мне визитку, расцеловалась с Миркой и удалилась.

А мама знает про дебош? — упавшим голосом спросила Мирка, когда за очкастой закрылась дверь.

Вероятно, всю ответственность за случившееся она уже возложила на себя.

Вот еще! Зачем третировать родителей? Пусть спят себе спокойно. Да, собственно, ничего ужасного не случилось.

И я рассказала Мирке все: про дефиле, про крюшон, про Сероушку, про негров, про стриптиз и все остальное. Мирка хохотала от души:

Ну, ты сильна! Молодец! На лету схватываешь! Какое чутье! Еще десяток таких выходок и станешь «звездой тусовок».

Нет, Мирра, нет, лапа моя. Я это сделала по пьяни и от скуки. Заниматься чем-то подобным и в любой обстановке искать, нельзя ли скандальчик замутить — причем целенаправленно и всерьез, да еще гордиться своими достижениями… Ничего такого я не смогу. Мирка, конечно, считает, что нет больше счастья для девицы, как стать звездой. Пускай даже звездой тусовок, а не кино или там эстрады. Как в рекламе: «Юля — известный в будущем скандальный журналист!» Или «скандально известный журналист»… Не помню. Но факт остается фактом: студентке говорят про грядущие трудности сессии, а она со всей дури профессоршу подкалывает: признавайся — с кем трахаешься? Точно с владельцем джипа? И какими презиками пользуешься? И… Словом, что-что, а пересдача малютке гарантирована. Или вылет. «Безвременно, безвременно, мы здесь, а ты туда, ты туда, а мы здесь» — очень правильно пела похоронная команда в рассказе Жванецкого. Неудивительно и то, что в рекламе за спиной подкалываемой профессорши на доске чередой изображены формулы: видать, любительница газировки Юля в техническом вузе начинала, но до финиша не дошла.

Если у тебя имеется тяга к скандалу, и ты, будто саламандра или хот-дог, просто расцветаешь в «горячей» атмосфере — может, такая карьера и доставит массу удовольствия. До поры до времени. Все равно однажды обнаружится, что очередным дебошем ты уже правишь без малейшего удовольствия — так, словно привычно садишься за руль довольно посредственной тачки, собираясь съездить на рынок. Тоже мне, «Формула-один», ралли в Даккаре! Поэтому я утверждаю категорически: развлечение, ставшее работой — уже не развлечение! Посмотри на моделей: им что, нравится носить офигительную одежду и красить физиономии в астрономические цвета? Да ни в жизнь! Они просто разбегаются (клянусь, я сама наблюдала!), когда стилист выбирает жертву, чтобы опробовать макияж для будущего показа. И откровенно морщатся, когда модельер требует: похудей-ка, милочка, чтобы ключицы побольше выпирали — мне это для стильности требуется. А то не влезешь в этот прекрасный латексный шланг, который есть главная фишка моей новой коллекции! То же и с любым другим развлечением, превращенным в профессию. Нравится вкус вина? Станешь дегустатором — будешь делать глоточек и сплевывать, делать глоточек и сплевывать. И никакой тебе «приятной наполненности в желудке». С пустым походишь.

У любой профессии есть изнанка — это рутина, застой, нудятина и тощища. Они неизбежны. И, кстати, необходимы. Потому что эйфория, она же «головокружение от успехов» — тоже стресс. И мощнейший. После такого надо отдохнуть и восстановиться, не то заболеешь (кстати, эйфория указана в «Медицинский энциклопедии» как патологический симптом — сами можете посмотреть, что от нее бывает). Конечно, ужасно неприятно осознавать, что скуку невозможно искоренить и время от времени все равно придется «дать себе засохнуть». Не то растворишься. Без остатка, будто злая Бастинда в «Волшебнике Изумрудного города».

Хотя, конечно, бывает, что развлечение превращается в профессию почти без потерь: тогда, когда «субъект превращения» — типичный трудоголик. Психологическая зависимость — что в виде работы, что в виде развлечения — протекает примерно одинаково: доза за дозой, похмелье за похмельем, экстаз за экстазом, депрессия за депрессией — и так без конца до конца. Потом уже и не разберешь, что служит для сознания, зараженного психологической зависимостью, источником удовольствия, а что — проблем. Кажется, это одни и те же вещи. Как вообще такое возможно? Как можно обрести счастье, попав в ад и мечтая лишь об одном: чтобы измывательств было побо-о-ольше, побо-о-ольше? Я не понимаю. Разве что последние достижения генетики, выражаясь патетически, приоткрывают (весьма неохотно, прямо скажем) завесу тайны.