Лев и Аттила. История одной битвы за Рим - Левицкий Геннадий Михайлович

— Жизнь наша в руках Господа, — достаточно мягко не согласился с собеседником архидиакон. — Мы не должны спешить с ней расстаться. Если тебе удалось миновать топора ликтора, значит, ты нужен Создателю на этом свете, — уверенно произнес Лев и продолжил размышлять вслух: — Ты не можешь вернуться в свой легион, к своему очагу, не можешь увидеться с родными людьми… Возможно, тебе следует покинуть римский мир и поселиться на земле чужого народа…

— …чтобы стать его рабом? Нет! Лучше я умру свободным в своем отечестве, подле могил предков.

— Прости, незнакомец, мой совет, действительно, не для римлянина, — развел руками Лев. — Тебе остается надеяться на помощь Иисуса. Старайся увидеть Его знаки, которые укажут путь к спасению. А мне надо идти, причем спешно.

— Возьми моего скакуна. С его помощью сократишь время в пути, — неожиданно предложил собеседник, который совсем недавно отнял у Льва последнюю лепешку.

— Нет! — решительно отказался священник. — Я не воспользуюсь ворованным конем; на нем слезы, а потому поездка не принесет хорошего плода.

Архидиакон отошел шагов на десять, но вдруг остановился, обернулся и спросил: — Как твое имя, легионер?

— Юлий, — представился главарь лихих людей. — Отец хотел, чтобы его наследник прославился великими победами, как и человек, носивший это имя. К слову, моего несчастного отца зовут Цезарион. Хотя, как ты понял, я более уважаю самого упорного врага Цезаря. У Катона всегда был выбор.

На том странная беседа бесстрашной жертвы и просвещенного разбойника закончилась.

Лагерь Аэция располагался на берегу Роны, в пяти милях от главного города Галлии — Арелата. Когда Лев приблизился к месту стоянки легионеров, то заметил необычное оживление на реке, которая, прежде чем впасть в Средиземное море, протекала именно через Арелат. Воины Аэция явно готовились к каким-то масштабным действиям. К укрепленному по всем правилам лагерю Аэция сгонялись суда и даже небольшие лодки — иногда против воли их владельцев. Один торговец на глазах архидиакона пытался возмущаться и угрожал пожаловаться императору. В ответ легионеры выбросили его за борт, а следом метнули несколько тюков ткани, при этом посоветовали продать их рыбам.

Угрюмость и некая тоска царила в лагере знаменитого римского военачальника. Не было привычных для воинских стоянок смеха и шуток (если не считать происшествия с неуступчивым торговцем, от которого смеяться архидиакону не хотелось). В суровом молчании воины собирали вещи в походные мешки, проверяли исправность оружия.

С Флавием Аэцием архидиакон был знаком давно и хорошо, но сейчас он едва узнал прославленного военачальника. На то время Аэцию исполнилось пятьдесят лет (к слову, как и нашему гостю). В этом возрасте многие задумываются о покойной жизни, но едва ли кто мог представить Аэция, занимающегося на вилле обрезкой виноградной лозы. Знаменитый римский военачальник был человеком среднего роста, не слишком худым и совсем не толстым, но настолько сей муж казался крепко сложенным, и от него веяло такой силой, что даже собеседнику с более высоким ростом и могучим телосложением казалось, что он имеет дело со скалой. И первое впечатление не было обманчивым, как иногда случалось. Талантливейшему военачальнику не было равных в единоборстве, причем вид оружия значения не имел. Аэций был великолепным наездником, искусным стрелком из лука, точным в метании копья, ловким в битве на мечах. Военачальник давно потерял счет боев и битв, из которых вышел победителем, но столь же прославлен был он и в искусстве заключать мир. "В нем не было ни капли жадности, ни малейшей алчности, от природы был он добрым, не позволял дурным советчикам уводить себя от намеченного решения; терпеливо сносил обиды, был трудолюбив, не боялся опасностей и очень легко переносил голод, жажду и бессонные ночи", — так характеризует великого воителя Григорий Турский.

Флавия Аэция не любили прочие римские военачальники, на него искоса поглядывал император — даже в пору нечастых побед и крупных поражений горделивые римляне относились к любому сопернику по славе довольно плохо. Однако деяния этого человека — к слову, не совсем римского происхождения — требовали награды, и Аэций удостоился титула патриция. Таким образом он был причислен к древнему благородному сословию (что самое интересное) так, как это происходило в седой древности: не получил титул от отца, но заслужил его силой, мужеством, умом и талантом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Лев увидел все того же красивого мужчину, кои выходят от смешения кровей многих народов. Талантливейший римский военачальник не получил при рождении большого римского носа, но вместо этого отец — уроженец Мезии — передал ему слегка удлиненный подбородок. Мужественный вид Аэцию придавали шрамы на лице, на этот раз они показались Льву как бы лишними, не должными принадлежать именно этому человеку. Архидиакон был удивлен, что давний его знакомый выглядел не совсем обычно: лицо Аэция не имело железной уверенности, обычно не покидавшей его и накануне судьбоносных сражений. Глубокие морщины, появившиеся на челе патриция, стали молчаливыми свидетелями и следствием долгих размышлений. Впрочем, никакие переживания не помешали Аэцию встретить гостя, как старого доброго друга. Он обнял священника, однако не в полную силу, дабы оставить целыми его кости.

— Рад тебе, Лев! — Воин произнес эти слова вполне искренне, но с изрядной долей плохо скрываемой тоски.

— И мне приятно видеть тебя в добром здравии! — ответил архидиакон и, окинув собеседника испытующим взглядом, признался: — Однако расположение духа твоего меня настораживает.

— Не в лучшие мои времена мы встретились, — ответил откровенностью военачальник.

— Наши с тобой соотечественники до сего дня верили, что неудачи и Аэций — вещи несовместимые. Рим привык: где Флавий Аэций — там победа, а Галлия стала полем твоей славы.

— Так и было до недавнего времени. Я победил франков; бургундов мы громили до тех пор, пока они не начали слезно молить о прекращении войны; я заключил мир с вестготами, которые намеревались отнять у нас Галлию.

— Римляне благодарны тебе за мир.

— Я разбил багаудов, заполонивших собой все пространство за Альпами, пленил их предводителя. И каков итог?! Теперь происходит то, чего я не мог увидеть в ужасном сне. Мои легионеры бегут в леса, находят остатки рассеянных шаек мятежников и возглавляют их, чтобы вместе грабить римские поселения и прохожих на дорогах. Грабители охотно принимают солдат и подчиняются им, потому что воевать мои легионеры умеют. Ты спросишь, Лев, почему такое возможно, почему я вынужден гоняться за собственными воинами и сражаться с ними?

— Я не задам эти вопросы, потому что в пути столкнулся с одним из тех, кого ты упомянул, — признался архидиакон. — Более всего меня интересует: против кого готовится выступить твое войско, зачем на реке собирается целая флотилия?

— Пришла пора держать ответ человеку, с которого начались все мои беды в Галлии, — горестно пояснил Аэций. — К сожалению, поход предстоит против римлянина, наделенного в сем краю высшей властью. Я долго воздерживался от подобного шага, но иного выбора у меня не осталось. Префект Галлии не дал на содержание войска ни единого денария. Я не получаю от него ни хлеба, ни чечевицы, ни другого продовольствия и не могу накормить солдат даже жалкой похлебкой.

— Этого боялся не только я, — тяжело вздохнул Лев. — О твоих ссорах с префектом Галлии Децием Альбином стало известно в Риме и в Равенне — и оба главных города-государства с тревогой и надеждой ждут вестей из Арелата. Император послал меня предотвратить братоубийственную войну, и я рад, что поспел вовремя.

— Боюсь, тебе ничего не изменить. Часть солдат бежала в леса, некоторых переманил к себе Альбин. Со мной остались самые преданные легионеры, помнящие смысл слов "клятва" и "долг", но они не будут умирать от голода. Даже я не смогу их остановить, если они тронутся в сторону Арелата. А они, как видишь, готовы это сделать немедленно.