Завоеватель Парижа - Ефим Курганов

Эти факты пересказал и прокомментировал в седьмой песни романа в стихах «Дон Жуан» великий английский романтик Байрон:

«Когда бы нам (историк говорит)Деянья русских описать досталось бы,Тома б наполнить мог любой пиит —И многое несказанным осталось бы!»А посему о русских он молчитИ воздает хвалы (смешно казалось бы)Десятку чужеземцев: Ланжерон,Дамà, де Линь — вот русской славы звон!

Намечалась война Австрии с Турцией. Имея в виду данное обстоятельство, Ланжерон собирался поступить в австрийскую службу, но император Иосиф II отклонил его просьбу. Тогда Ланжерон отправился в Санкт-Петербург; найдя в России, без всякого сомнения, гораздо более ласковый нежели в Австрии прием.

Сохранилась собственноручная записка русской императрицы Екатерины II, в которой она, одобряя принятие полковника Ланжерона в русскую службу, оценивала его как полноценного и яркого представителя французской аристократической культуры, столь значимой для русской культуры и в целом для русской государственности, для русского дворянского самосознания, ориентирующегося на европейские ценности.

Вообще ведь у русской императрицы была целая теория трансплантации французской аристократической культуры на русскую почву. Как известно, из Франции прибыло под видом аристократов немало проходимцев, но в конце восемнадцатого столетия в пределах Российской империи оказались и подлинные носители французской аристократической культуры.

Собственно, в России, благодаря событиям 1789-го года и последовавших за ним потрясений, сложилась целая французская аристократическая колония. К числу представителей этой колонии принадлежал и граф Ланжерон (тогда еще маркиз де ля Косс и барон де Куиньи). Первоначально колония эта возникла и кристаллизовалась вокруг личности друга герцога Армана Эманюэля Софии Дюплесси Ришелье (1766–1822), генерал-губернатора Одессы и Новороссийского края, впоследствии первого министра Людовика XVIII-го. Александра Смирнова-Россет, дочь шевалье Россета, фрейлина при дворе русского императора Николая I, в своих записках и дневниках оставила несколько интереснейших наблюдений, которые касаются французской аристократической колонии в России, группировавшейся вокруг герцога Ришелье:

Вокруг герцога собрались лучшие эмигранты, его двоюродный брат Rastignac, Rochechoir, Mortemart, le marqus de la Maisonfort, le Comte de Castelnau, le Comte d’Olonne, le Comte d’Allonville, le Comte de St. — Priest.

Все, что было лучшего в эмиграции, группировалось вокруг герцога.

С Ришелье отправились лучшие из эмигрантов.

Собственно, французам фактически был отдан весь Юг России — они должны были его цивилизовать.

Картинка. 1815 ГОД. ОДЕССА И ФРАНЦУЗЫ. ВЗГЛЯД ИЗ ПЕТЕРБУРГА

В уголки решетки Летнего сада вплелись снежные серебристые нити, и она вдруг оказалась двухцветной. Но наблюдать это теперь было, в общем-то, некому. Гуляющих в Летнем не было никого. Были видны издали только две фигуры — точнее две огромные медвежьи шубы, увенчанные роскошными собольими шапками. А разговор, между прочим, велся исключительно о теплых краях.

— Граф, как Вы, вероятно, знаете, что Одессу основал адмирал Осип Михайлович де Рибас. Он был отличный военный, но в общем-то не так уж много сделал для процветания Одессы. Когда я прибыл в Одессу, там не было ни тротуаров, ни фонарей. Город лежал в развалинах. Да и что, собственно, мог сей испанский матрос, прыгнувший на Руси в адмиралы… Паясничать да передразнивать вельмож, дабы забавлять императрицу?! Добра он Одессе особого не принес, но зла ощутимого тоже не принес. А вот князь Потемкин принес именно зло…

— Понимаете, граф. — Граф Ришелье (а это был именно он — губернатор Новороссийского края, герцог Арман Эмманюэль Софии Дюплесси Ришель) в нерешительности остановился, но тут же продолжил как ни в чем не бывало: — Императрица Екатерина выложила своему Гришеньке полмиллиона на благоустройство Одессы. И на бумаге были построены церковь, присутственные места, казармы, сиротский дом. Но знаете, что я увидел по прибытии своем в Одессу? Разве что фундаменты — и не более того. И мне пришлось все начинать заново.

Граф Ланжерон изумленно заметил:

— Как это возможно, герцог?

— Возможно все, любезнейший. Но я кликнул клич, и мне помогли, помогли наши с вами соотечественники. Правда, многих пришлось погнать назад, но достойных я оставил и не пожалел об этом. Вы, вероятно, слышали мой девиз, граф?

Граф де Ланжерон улыбнулся и скороговоркой произнес:

— «Сажайте, скрещивайте, поливайте».

— Вот именно. Я вызвал бывшего своего парижского садовника Батиста. Он привез с собой из Франции корни фруктовых деревьев: апортовых яблок, больших груш (их называют «poir Duchesse»), а также мелких груш и полосатых груш. Вызвал негоциантов Рубо и Васселя. Они переправили в Новороссийский край образцы пород овец и лошадей. Я раздавал земли под Одессой нашим соотечественникам, дабы они их благоустраивали. Графа Шарля Растиньяка, — вы, кажется, знаете его?

Ланжерон кивнул.

— Я послал губернаторствовать в Крым. Аббат Доминик Шарль Николь основал в Одессе лицей. Перед своим отъездом из Одессы я подарил Лицею свою библиотеку. Еще знаете, кого я пригласил в эти края? Догадайтесь, граф. — Парикмахера. Это некто Рено (ныне он утверждает, что он барон). Правда, брил и стриг он не долго. Стал поначалу торговать духами и пудрой, потом перешел на торговлю мукой, наконец, выстроил в центре Одессы особнячок, который стал первым одесским отелем. И все это вы теперь должны развивать, дорогой граф. Впрочем, я оставлю вам подробнейшую записку. Знаете, что я еще хочу рассказать вам?

Граф Ланжерон вопросительно взглянул на герцога Ришелье.

— Уговаривая меня принять Новороссийский край, император Александр сказал мне следующее: «Дорогой герцог, поручаю вам этот край; вы знаете, как я любил мою бабку, она мне его завещала. Развивайте особенно торговлю. Одесса могла бы быть портом. Я вам даю самые широкие полномочия». Эти слова, мне кажется, вполне могут быть наказом и для вас, — как вы полагаете? Впрочем, что-то становится совсем холодно. Пойдемте к вам, граф, у вас и продолжим.

Но вернемся теперь к письму Екатерины II (1790) о принятии в русскую службу графа Ланжерона, который впоследствии сменил герцога Ришелье на посту губернатора Новороссийского края.

Письмо это фактически представляет собой маленький трактат, в котором предпринята попытка суммарно-аналитического рассмотрения общецивилизационной значимости французской аристократии, понимаемой русской императрицей как единый эстетико-поведенческий комплекс, сложившийся на протяжении нескольких столетий, как громадный культурный феномен, имеющий непреходящее значение для человечества.

С одной стороны, письмо имело совершенно конкретный прагматико-политический аспект, в основе которого лежала идея неизбежного восстановления великой французской монархии. Но был тут и аспект, так сказать, идеально-культурологический.

Все дело в том, что русская императрица Екатерина II строила свой двор по модели двора французского. Она мечтала о не меньшем величии и блеске, и ей необходимы были настоящие французские аристократы, вассалы, не только виртуозно владеющие шпагой, но еще и остроумные, утонченные и изысканные.

В таком концептуальном контексте принятие шевалье Ланжерона де Сэсси в русскую службу в 1790-м году приобретает, как представляется, глубоко символический смысл.

Во Франции свирепствовал революционный террор, и, по мысли Екатерины II, Россия как бы соглашалась принять — и даже была горда этим — на сохранение живые традиции французской аристoкратической культуры.

Документ. ДЛЯ БИОГРАФИИ ГРАФА ЛАНЖЕРОНА

Собственноручная заметка Екатерины II

J’ai lue avec d’autant plus de plaisir la lettre que Monsieur de Langeron m’a ècrit de Vienne que j’ai crue reconnaitre l’esprit et les maximes de cette illustre noblesse Françoise à la tete de laquielle les Roys et nomement Henri IV et Louis XIV se disoit invincible et l’ étoit en effet, le premier avant reconquis son Royaume avec quatre cens Gentilhommes Français donnant l ‘exemple à quelques troupes Allemandes et Suisses, et le second ne resista-t-il pas à l ‘Europe entière liguèe contre lui? La splendeur de ce regne due prescue toute entière au courage, à la capaciè, a l ‘habilitè et aux autres belles, grandes et aimables qualitès de la Noblesse qui l ‘entouroit et qu il employoit, a durèe jusqu’à nos jours dans l’opinion publique. Je souhaite et je dèsire que mes chevaliers de S-te George rendent au plutot la paix et la tranquilitè à leur Roy ce qui lui appartient de droit pour la prosperitè du Royaume et le bien de ses sujets. Je pense qu ’il ne seroit ni difficile ni guère meme risqueux de renvoyer quelques certaines d’Abbès, de Procureurs et d’Avocats dans leurs galetas; l’opinion publique aisement, surtout chez un peuple leger, ce rangeroit du cotè de la valeur et de la justice, et comme la magnanimitè accompagne toujours le grand ouvrage en diminneroit par elle le nombre des coupables, et on ne sappliqueroit qu’à ramener l’ ordre et la discipline en delruisant l’Anarchie, cause de tous les malheurs.