Завоеватель Парижа - Ефим Курганов

Дождливым унылым декабрьским днем 1776-го года, вернувшись после неизменной верховой вечерней прогулки, князь Иван Сергеевич Барятинский, полномочный посланник россиоской императрицы во Франции, выпил кряду не менее пяти чашек чаю и велел кликнуть своего секретаря Павла Владимировича Зотова, остроглазого и весьма смышленого молодого человека, которого он чрезвычайно ценил, но одновременно почитал его слишком уж любопытным — за последнее качество он его частенько поругивал, но совершенно безрезультатно.  

Когда Павел Владимирович вошел, князь Барятинский сидел и неторопливо перебирал бумаги — на секретаря своего он даже не взглянул, вообще выглядел он в высшей степени озабоченным, а может быть, еще и озадаченным. Прошло с полчаса — никак не менее. Зотов терпеливо ждал, уставившись в стопку чистых листов, которая лежала у него на коленях.  

Наконец, Барятинский произнес свою обычную в таких случаях фразу: «Ну-с, начнем, молодой человек». И тут же, даже не смотря в сторону своего секретаря, начал медленно, с расстановкой диктовать свой очередной отчет вице-канцлеру Остерману: «Бенджамин Франклин приехал вчерась в Париж. Публика столь им занята, что ни о чем ином более теперь и не говорят, как о причинах его сюда приезда, и столько разных известий, что и знать не можно, на чем подлинно основаться. Я должностию поставляю о всех слухах вашему сиятельству донесть в рассуждении сенсации, каковую он произвел. Одни сказывают, что он приехал сюда только для того, чтобы отдать двух своих внучат в здешние училища, а сам поедет в Швейцарию и везет с собой золото в слитках на 600 тысяч ливров здешней монеты с намерением, чтобы купить себе тамо замок и спокойно кончить свою жизнь. Другие же говорят, что он лишь только что приехал в Нант, писал к графу Вержену, объявляя ему, что он прислан от Американских независимых Соединенных Провинций трактовать с Франциею».  

Через пять лет — в один из сентябрьских дней 1781-го года — князь Барятинский устроил небольшой прием в честь Бенджамина Франклина, пригласив на него особо русского посланника в Англии Семена Романовича Воронцова и сестрицу его Екатерину Романовну Дашкову, настроенных весьма проамерикански и симпатизировавших лично Бенджамину Франклину.  

Представитель Американских Соединенных Провинций явился в сопровождении лейтенанта де Ланжерона, своего нового друга и добровольного телохранителя.  

Семен Романович и Екатерина Романовна имели с Франклином продолжительную беседу, живую, искрометную, веселую и вместе с тем совершенно серьезную, в которой прежде всего затрагивались темы политико-философские (секретарь князя Барятинского Павел Зотов слушал во все свои чуткие уши). А потом шевалье де Ланжерон читал сцену из своей новой тираноборческой трагедии, в которой по адресу англичан было высказано немало упреков.  

Стих трагедии был довольно не строен и даже, пожалуй, шершав, но шевалье читал настолько пылко, что это в глазах слушавших компенсировало всю слабость поэтической техники. Только в глазах Екатерины Романовны Дашковой (она сама была автором нескольких довольно слабых пьесок, являясь при этом весьма строгим ценителем искусства) заметна была легкая ироническая усмешка.

Под влиянием дружбы с Франклином увлекшись восстанием английских колоний в Америке, Ланжерон в чине лейтенанта флота присоединился к экспедиционному корпусу генерала графа де Рошамбо. Ланжерону было тогда девятнадцать лет.

Полк графа Лаваля-Монморанси в 1782-м году на корабле «Aigle» (Орел) был отправлен из Ларошели в Северную Америку для оказания помощи английским колониям в их борьбе за независимость.

Эта экспедиция оказалась не совсем удачной. Все дело в том, что у американских берегов французские корабли были атакованы английскою эскадрою Эльфинстона. Корабль «Aigle», получив серьезные повреждения, укрылся затем от преследователей в устье реки Делавар.

Картинка. ПРИВЕТ, АМЕРИКА

Генерал граф де Рошамбо, командир французского экспедиционного корпуса, и барон де Виомениль, кажется, не ладили между собой никогда. Не было буквально ни одного мнения, ни одного указания графа, которое барон бы принял. Генерал же Рошамбо глубоко презирал барона как человека и ни во что ни ставил его как военачальника. Но они вынуждены были работать вместе и работали.

Впрочем, при подчиненных генерал Рошамбо и барон де Виомениль держались в высшей степени корректно и были даже любезны. Однако при этом все окружающие знали об истинном характере их отношения друг к другу.

Генерал же Вашингтон ценил и генерала и барона, относился к ним в высшей степени ровно, не выделяя ни одного из них, но все-таки было известно, что более он симпатизировал графу де Рошамбо.

Когда пришли сведения, что военный фрегат «Орел» обстрелян англичанами и даже весьма основательно ими подпорчен, то генерал Рошамбо никак не прореагировал на это известие, а барон разразился целым каскадом проклятий по адресу англичан и тут же побежал к генералу Вашингтону.

— Какова же судьба фрегата? Что доподлинно известно? — осведомился довольно равнодушно Джордж Вашингтон, не отрываясь от карты, изучением которой он был занят.

Барон тут же ринулся назад, дабы выяснить детали у Рошамбо, от которого он и узнал эту новость.

Вскоре Виомениль вернулся и, запыхавшись, сообщил, что фрегат «Орел» укрылся от англичан в устье реки Делавар.

— А где же маркиз Водрель? — уже с некоторой долей интереса спросил Вашингтон, откинувшись на миг от заваленного бумагами от длинного, как бы вытянутого в полоску письменного стола.

— Вице-адмирал Водрель направляется к вам —

Барон Виомениль тут же выпалил это, по детски радуясь, что может сразу ответить, не бегая за уточнениями к графу де Рошамбо:

Маркиз Водрель прибыл минут через сорок. Его сопровождали лейтенанты королевского флота шевалье де Ланжерон де Сэсси и граф Луи-Филипп де Сегюр (впоследствии шевалье с графом не раз встречался в Санкт-Петербурге, куда последний был направлен в ранге полномочного посланника Франции в России).

Маркиз де Водрель предстал перед генералом Вашингтоном печальным и израненным. Осколок пушечного ядра ему задел левое плечо. К тому же раны, нанесенные фрегату «Орел», он ощущал как свои собственные. Ланжерон же и Сегюр, по молодости лет, были веселы и беспечны. Они беспрестанно острили, шутя и пикируясь друг с другом. Присутствие генералов Рошамбо и Вашингтона как будто их совсем не смущало.

Скоро к прибывшим присоединился граф Лаваль-Монморанси, полковой командир лейтенантов. Он, так же как и они, был молод и легкомыслен.

Маркиз Водрель смотрел на своих спутников довольно осуждающе, но они, казалось, не замечали совершенно ничего. Барон Виомениль явно поддерживал маркиза, а генерал Рошамбо, судя по всему, был на стороне французской аристократической молодежи, был на стороне юности.

Ужин примирил всех. Было много выпито и много сказано речей. Гневных речей об англичанах и, в частности, об эскадре адмирала Эльфинстона, посмевшей громить фрегат «Орел».

Поздно ночью, войдя, наконец, в отведенную для него комнату, шевалье де Ланжерон быстро очинил перья и принялся за продолжение начатой на корабле поэмы «Звезда любви», которую он посвящал оставшейся в Париже юной жене своей Мари-Диане Маньяр де ля Вапалье.

Исписав четыре страницы, он аккуратно промокнул их, сложил и положил затем в боковой карман своего камзола.

Предавшись минутным воспоминаниям, шевалье снял с шеи медальон, осторожно открыл его и стал глядеть на миниатюрный портрет своей Дианы — она была изображена художником в белой кашемировой шали, по моде завязанной вокруг ее талии. С легким стоном поцеловав изображение, шевалье решительно захлопнул медальон и стал укладываться спать. При этом он шепотом повторял только что написанные строки поэмы. Узкое, вытянутое, пропеченное солнцем лицо Ланжерона осветила довольная улыбка — видимо, он был удовлетворен своими стихами.

Было слышно, как за стеной вышагивает граф Сегюр. Завтра с утра они собирались в Филадельфию — как следует покутить. А полковой командир граф Лаваль-Монморанси трудился в это время в объятиях прекрасной голландки. Этажом же ниже, расположившись в большом, пустоватом холле гостиницы, Вашингтон, Рошамбо и Виомениль о чем-то тихо говорили, глядя на карту. Один маркиз Водрель, усталый и опустошенный, спал выматывающим, нервным сном. Ему снился фрегат «Орел», целый и невредимый.