Три креста - Григорий Александрович Шепелев

будто смешно!

Лифт остановился. Когда уже шли по улице, под лучами яркого солнца, Виктор Васильевич недовольно спросил:

– А какого дьявола её к нам привезли из Кунцева?

– А её мамаша, какая-то там чиновница, выразила желание, чтоб её лечили у нас, – объяснила Прялкина, – я бы эту мамашу разорвала! Мало нам комиссии, журналистов здесь ещё не хватало!

– Ну, это вряд ли, – махнул свободной рукой Петрович, чиркая зажигалкой под сигаретой без фильтра, – подумаешь, проститутка по пьяной лавочке провалилась в мусоропровод! Это не такое событие, о котором можно судачить дольше одного дня.

Прялкина сказала, что хорошо бы, ежели так. После конференции, на которой зам главного врача по хирургии затронул ряд организационных вопросов, Виктор Васильевич пообщался с коллегами из других отделений и заглянул в приёмный покой, к заведующей, которую звали Ольга Сергеевна. Их связывала давнишняя дружба. За чашкой кофе Ольга Сергеевна в ответ на вопрос приятеля сообщила, что Вера Игоревна Капустина была определена на экстренное лечение в Спасо-Перовский госпиталь – так звучало официальное название семидесятой больницы, по настоянию матери, директрисы элитной школы. Услышав это, Виктор Васильевич покачал головой и усталым голосом произнёс:

– Да чтоб она провалилась, эта мучительница детей! Прялкина права, теперь нахлебаемся.

Глотнув кофе, он так поморщился, что во взгляде Ольги Сергеевны появилась тревога.

– Что с тобой, Витя? Сердце опять кольнуло?

– Немножко, – пробормотал Гамаюнов, медленно ставя чашку. Ольга Сергеевна, покачав головой, заметила, что давно пора ему сделать эхолокацию, и что это – мнение кардиологов, замечающих, что его одышка день ото дня становится тяжелее. Виктор Васильевич согласился. Пообещал, что сделает. Посмотрев на часы, спросил:

– И сколько ей лет, этой сумасшедшей девке? Пятнадцать?

– Тридцать четыре. Она – с семьдесят восьмого.

– И у неё действительно сифилис?

– Три креста, – кивнула Ольга Сергеевна, – и она ещё утверждала, что гепатит у неё. Но выяснилось, что нет.

– А кто вызвал Скорую?

– Витенька, так об этом ведь в новостях говорили! Её подружки, которые помогли ей спуститься в мусоропровод за этим айфоном.

Тут постучали в дверь. Вошла медсестра. Она принесла заведующей какие-то документы на подпись. Виктор Васильевич, которому уже нужно было спешить в своё отделение, на обход, поблагодарил приятельницу и вышел.

Глава третья

Голос

Очень красивая, хоть и с наглым лицом блондинка ростом под метр восемьдесят, производившая операцию, Кочерыжке весьма понравилась. А тихоня-брюнетка, осуществлявшая в воскресенье первую перевязку, вызвала отвращение. Ничего удивительного в том не было: под наркозом-то замечательно, а когда у тебя из задницы выволакивают без всякой анестезии целую простыню, присохшую к ране – очень жалеешь, что дожила до этой минуты! Но Кочерыжка ни разу даже не пикнула и ни разу не шелохнулась, стоя на четвереньках – только закатывала глаза и кусала палец. Из перевязочной до кровати она тащилась без посторонней помощи, наступая правой ногой на пятку. За неимением мест в палатах её пристроили в коридоре, возле окна. Ей на это было плевать – она половину жизни спала на лавках и стульях, сдвинутых в ряд. Медсёстры порой выбешивали её – и наглостью, и расспросами, как она очутилась в мусоропроводе. Но приходилось на всякий случай быть вежливой – чёрт их знает, на что способны! Одна из них, которую звали Машенька, в благодарность за вежливость зарядила её мобильник и распроклятый айфон – тот самый, из-за которого оказалась бедная Кочерыжка в этой больнице. Принимать пищу ей запретили до понедельника, чтоб кишечник не вырабатывал ничего. Это её не сильно расстроило, потому что и аппетита не было, и кормили, судя по запахам, здесь прескверно. Она пила много кофе с большим количеством сахара. Ни того, ни другого буфетчицы для неё не жалели, поскольку были очень признательны ей за то, что она отказывалась от каш и котлет. Остатки супов они выливали, так как утаскивать их домой не имело смысла – от этой жидкости воротило даже бродячих кошек.

Ночь с воскресенья на понедельник была кошмарной. В палате справа от Кочерыжки кто-то стонал, и она сама стискивала зубы, чтобы не заорать – задница болела невыносимо. Дежурная медсестра два раза колола ей анальгин. Уснуть удалось лишь перед рассветом, тоскливо слившимся с едкой синью больничных ламп. Но через четыре часа, уже после завтрака, Кочерыжка была разбужена медсестрой в узеньких очочках. Рост у неё был маленький, голосок – писклявый, но строгий. В одной руке малявка держала пластиковое ведро, наполненное кровавыми, дурно пахнущими бинтами, а в другой – ножницы. Приказав Кочерыжке лечь на живот и спустить трусы, она грубо выдрала из неё повязку и собралась улизнуть.

– А перевязать? – воскликнула Кочерыжка, натянув трусики.

– Перевязка – после обхода, – отозвалась медсестра и улепетнула к мужским палатам.

Тут Кочерыжка заметила, что больничный коридор пуст, идеально вымыт и весь незримо наполнен торжественным ожиданием некоего события. Этим событием был лечебный еженедельный обход заведующим всех пациентов. Виктор Васильевич с целой свитой врачей ходил по палатам и, подвергая каждого больного осмотру, давал инструкции лечащему врачу относительно дальнейших шагов лечения. Заведующего сопровождали восемь хирургов и терапевт. Все эти подробности Кочерыжка узнала от медсестры – от той самой Машеньки, когда та опять колола ей анальгин, чтоб она не корчилась перед шефом.

– Ой! – поморщилась Кочерыжка, вздрогнув от боли, – Машка, я уже задолбалась жопу показывать!

– Понимаю, – хихикнула медсестра и, выдернув шприц, слиняла с огромной скоростью. Потекли минуты муторного, тревожного ожидания. И тревога каким-то непостижимым образом навевала сон. Это было странно. Вот уже слышатся шаги тех, от кого зависят тяжесть и продолжительность твоих послеоперационных мучений, а ты трясёшь головой, чтобы не уснуть! Парадокс.

Когда белая толпа с серьёзными лицами подступила к лежавшей на животе Кочерыжке, та улыбнулась рослой блондинке, фамилию которой выведала у медсестёр (это была Прялкина), отвела глаза от Ларисы и, присмотревшись к солидному горбоносому человеку с пепельными висками, сообразила, что это и есть заведующий. Тот внимательно поглядел на её лицо. Раскрыв какую-то папку, тощий хирург с седыми усищами – это был Александр Петрович, громко прочёл:

– Больная Капустина Вера Игоревна, тридцать четыре года, разрывы стенки прямой кишки в результате травмы. Прооперирована в ночь с пятницы на субботу.

– На четвереньки встань, – произнесла Прялкина, обращаясь, естественно, к Кочерыжке. Та это сделала, снова оголив зад. Доктора по очереди в него заглянули, после чего заведующий спросил:

– Что с температурой?

– Вчера была тридцать семь и шесть, – сказал Александр Петрович, снова заглянув в карту, – сегодня вам её мерили, Вера Игоревна?

– Нет, – ответила Кочерыжка, опять ложась на живот, – я крепко спала всё утро.

– И очень хорошо делали, – похвалил заведующий, – А как, вообще, ваше самочувствие?

Кочерыжка сказала, что ничего, жить можно. Разрешив ей сегодня уже поужинать, Гамаюнов подкорректировал дозу пенициллина, которую назначала Прялкина, и проследовал вместе со своей свитой