Тень - Виктор Александрович Шмыров

потянулся к телефону, набрал номер.

— Алло! Петрович? Привет! Да, опять я. Узнай там у своих девиц, не обращался ли в течение двух последних недель за корреспонденцией до востребования Боев Георгий Павлович. Если получал, то что, когда и какие документы предъявил. Да, жду... — подвигал плошки, помолчал. — Как там рыбалка? Где? На Кривом? Ну, ничего, ничего. Телеграмму даже отбил? Когда? В воскресенье вечером? Они не путают? Ну ладно, ладно... Телеграмма мне эта срочно нужна, разыщи и пришли. Ага, постановление потом сделаю. Ну пока!

Вот так вот. Не так уж он и прост, этот шаромыга-кладоискатель, Боев Георгий Павлович. Друзей-товарищей имеет, деньги ждет, телеграммы шлет. Все нормально. Всякий человек имеет друзей-товарищей, которым при случае можно телеграмму отбить и которые выручат в трудный час, денежки пришлют. Каждый человек далеко не прост. Было бы хуже, коли б не было друзей, телеграммы, паспорта. Придется его, видно, все же искать, устанавливать охотника за кладами, искателя сокровищ, хоть и без него совсем не скучно было. Ну да ладно, все равно в детдом из-за ограбленного киоска «Союзпечати» идти надо...

По дороге в детдом Валерий Иванович завернул к Лобанихе. Пробо́й входной двери в ее половину был заткнут щепочкой, что означало кратковременное и недалекое отсутствие хозяйки. Лызин пересек выложенный старыми полусгнившими досками двор и толкнул калитку в огород. Старуха поливала огурцы.

— Здравствуй, Савелишна, — подойдя, прокричал в ухо.

— Будь здоров, милай, — ответила приветливо та. — Будь здоров. С чем пожаловал-от?

— Да вот огурчики твои попробовать, хороши, говорят, больно.

— Так ить у тебя самого хороши, кто с бабкой-от твоей, царство ей небесное, ровниться мог? Ты ее поминаешь ли?

— Поминаю, Савелишна, поминаю!

— Да уж жди вас, помянете. Ты еще, может быть, не пьешь так-от, некогда тебе, а мои-то, как жрут ее проклятую, как жрут! Оне помянут! Схоронить-от не сладят толком! — качала сокрушенно старуха головой. — Так ведь ты по кватиранта мово поди пришел? — догадалась она и выпрямилась.

— Ну, Савелишна, из тебя сыщик хоть куда! Пойдешь ко мне работать?

— Мы свое отробили, теперь уж вы, молодые; да и работа у тебя не баская, арестантов ловить... Пойдем-ка в избу, чего здесь-от толковать.

Перед тем как уйти из огорода, старуха аккуратно повесила медный ковшик, из которого поливала грядки, на край деревянной бочки, стоявшей под навесом крыши, туда же, под свес, пристроила вверх дном ведерко, поправила пленку, неровно свисавшую с парника, и, выходя, прикрыла плотно дверь, набросив ременное колечко.

В комнате, или, как говорила сама Савелишна, в горнице, она усадила Лызина за покрытый вымытой до белизны клеенкой стол и поставила перед ним большую эмалированную кружку с квасом.

— А че он натворил, кватирант-от мой, пошто ты его ишешь?

— Да, говорят, задолжал он тебе, вот и ищу, чтобы рассчитался.

— И-и-и..! — укоризненно протянула старуха. — Веть пятый десяток поди пошел, а все шутки шутишь. Долги наши, кто должен кому, на том свете сочтутся. А тебе, коли говорить нельзя, так и скажи, не скоморошничай... Ну ладно, — тут же отошла она. — Спрашивай, чего надо.

— Когда он пропал, квартирант твой?

— Да кто его знает? Позавчера ночевать не пришел, я допоздна ждала, радио вон слушала, — кивнула на старый, тарелкой, репродуктор на стене, — пока не замолчало. До того два дни из избы не шагивал, лежал все на постеле, а как дружок за ним пришел, так он при мне боле не воротался.

— Какой дружок?

— А я почем знаю? Но только приезжий, не наш. Позавчера, после обеда, и объявился. Я во дворе была, курятник починяла, когда он пришел. «Здравствуйте, говорит, бабушка, не у вас ли Григорей Павлович проживают?» А я говорю: «У меня, в горницу вон к нему ступайте». А скоро оне вместе и вышли, с тех пор я его больше и не видела.

— Как он выглядел, дружок-то?

— Да молодой совсем, годов тридцати, не боле. Модный такой, в штанах синих, узких и куртке такой же. На глазах очки большие, черные, в железной раме.

— Высокий, низкий?

— Да с тебя будет, не ниже, только потоньше, у тебя-от вон и пузо ужо растет. Волосы черные, на косой пробор. А боле ничего не приметила.

— А в руках у него что-нибудь было?

— Да нет, кажется, не было.

— А раньше ты его не видела?

— Не-е... Не нашенский он, я чердынских-от почитай всех знаю.

— Понятно... — протянул Валерий Иванович.

Мало было шаромыги-золотоискателя, еще и дружок объявился, пижон приезжий в джинсовом костюме. Теперь и его устанавливай. Ишь, как они полезли, как грибки. Если так и дальше пойдет, впору будет остальные дела в архив сдавать. Ну да ладно, пижона установим, приехал же он как-то в город, значит, кто-то видел.

— Вот ты сказала, Савелишна, что постоялец твой последние дни на постели лежал, он что, и копать не ходил больше?

— Ну да. В субботу пришел ввечеру, а когда — сказать не могу, в церкву я к вечерне ходила. Уходила — его еще не было, а пришла — он уже спит. Да вроде как пьяненькой.

— Как догадалась, что пьяный?

— Да я ее, зелье сатанинское, за версту чую! Немного он вроде и выпил-от, утром здоровеньким встал, не то что мои идолы, а дух-от на всю избу. Я даже дверь отворяла.

— А до того не пил?

— Ни разу! Я думала, чай леченый?

— Понятно, понятно... А скажи-ка, с субботы и до вторника он совсем никуда не ходил?

— Того не ведаю. Может, и ходил куды, когда меня дома не было. Я ведь не привязанная. А при мне — нет.

— Так... Вот ты сказала, при тебе больше не возвращался. А без тебя что, заходил?

— А я вчера долго дома не была. К подружке своей, к Анастасии Никитишне, ходила, прихворнула она, уже неделю целую в церкву не хаживала, вот и пошла проведать. Потом в магазине пододеяльники давали, очередь стояла, а потом меня девоньки чай зазвали пить с шаньгами. А когда вернулась, смотрю: постель, где спал-от он, перевернута вся, я не так застилаю, и половики посбиты. Заглянула под кровать, а чемоданчика его нет. Сбег он, пока я гулевала. Сбег и денег не заплатил, да деньги-от, бог с ним, с деньгами, не велики,