Запойное чтиво № 1 - Александр Крыласов

Какое-то время он там и провалялся без сознания. На Западе вы никогда не увидите бесхозно лежащих людей. Их постоянно теребят вопросами, к ним пристают навязчивые прохожие, не плохо ли им, не нужно ли чем-нибудь помочь? В нашей стране такая назойливость не приветствуется. Если человек лежит в кустах, ясное дело, что ему не плохо, ему, наоборот, хорошо и нечего обламывать чужой кайф.

Экспериментатор очнулся и принялся тихо стонать, прохожие не реагировали, тогда он возвысил голос.

— Помогите, — прохрипел Семёныч, — мне плохо.

Проходящий мимо молодой человек ухмыльнулся и, конечно, тут же «помог». Он освободил Семёныча от непосильной ноши: снял часы, а также присвоил телефон и портмоне. После оказания первой помощи, он несколько раз пнул поверженного доцента пыльным тапком и скрылся среди ларьков.

А Семёныч кое-как освоил вертикальное положение и принялся стрелять мелочь на проезд.

— Ко мне бы вернулись, — оторопел я после его объяснений по телефону, — уж на проезд я бы вам дал. И давление померил, и супруге позвонил.

— Стыдно, — признался исследователь.

А своё здоровье вот так глупо гробить не стыдно?

Вопрос, на который, я знаю, никогда не дождаться ответа.

Переговорщики

(Выпил, боссу не звони)

В природе существует определённая категория людей, которая, приняв на грудь пятьсот — семьсот грамм, начинает звонить всем знакомым и родственникам, начальникам и подчинённым, бывшим возлюбленным и будущим партнёрам, пытаясь изложить свои взгляды на жизнь. И это в лучшем случае. В худшем — они качают права или угрожают свернуть шею, признаются в своих тайных пороках или выводят собеседника на чистую воду… Сознаюсь, моя фантазия слишком бедна, чтобы описать, какую пургу они несут по пьяной лавочке. Чаще всего такой говорун почему-то трезвонит вышестоящему начальству. Наутро, протрезвев и поздоровавшись с утраченным вчера разумом, он судорожно хватается за телефон и просматривает исходящие звонки. Бог мой, оказывается, он целых пятнадцать минут разговаривал с хозяином холдинга, где имеет честь надрываться. Время звонка ноль часов, ноль минут. То-то, наверное, хозяин обрадовался его звонку в полночный час. А это что?! Пять звонков начальнику отдела! Пять!! Погибаю!!! Первый разговор длился десять минут, последующие по десять — пятнадцать секунд. Вероятно, начальник бросал трубку. Скорее всего, в приступе гнева. А это что за звонки?! Два вызова, адресованные любимой тёще. Первый продолжался двадцать минут, второй остался безответным как первая юношеская любовь. Время разговора — два часа ночи. Самое время звонить тёще и интересоваться, как её драгоценное?

Волосы у переговорщика начинают вставать дыбом и белеть прямо на глазах. К концу скорбного списка исходящих звонков он сед как лунь, мокр как мышь и печален как памятник Николаю Васильевичу Гоголю, что сидит на Никитском бульваре. Насколько ночью переговорщик был весел, удал и словоохотлив, настолько сейчас он хмур, молчалив и подавлен. Самое ужасное заключается в том, что он ничего из ночных разговоров не помнит. Совсем ничего. Ничегошеньки.

И как с этим прикажете жить далее? А надо как-то. Среди переговорщиков я встречал офицеров ФСБ, МВД и даже высших чинов спецслужб. У таких краснобаев самые длительные и качественные ремиссии, но стоит им развязать, как рука снова, так и тянется к телефонной трубке…

Беглецы

(Капканов тут понаставили)

Ах, как же некоторые не хотят лечиться от алкогольной зависимости. Как будто их хотят кастрировать, оскопить или прижечь раскалёнными щипцами. Когда я работал в кабинете на первом этаже, многие пациенты летом выпрыгивали прямо в раскрытое окно и улепётывали по клумбам под дружные проклятья жён, тёщ и родителей.

Но однажды оконная рама вместо дороги на волю оказалась капканом. Раньше через окошко прыгали в основном ребята измождённые, худосочные и сухопарые. А тут попался увесистый парниша, раскормленный и необъятный. Пытаясь выбраться на свободу, он застрял плечевым поясом в оконном переплёте, и ни туда, и ни сюда. Рама древняя, ещё дореволюционная, стёкла подозрительно скрипят и позвякивают, того и гляди, посыплются беглецу на голову и шею.

— Не дыши, — посоветовал я бутузу, — а то тебя осколками посечёт.

Беглец послушно замер. Прошло десять минут, пятнадцать. Стоило бедняге чуть пошевелиться, как рама начинала подозрительно скрипеть, а стёкла, особенно из верхней фрамуги, зловеще позвякивать. Бедолага затихал. Что прикажите делать? Послали за стекольщиком. Матушка пациента, не зная чем себя занять, поглядывая на внушительную корму сына, предложила сделать ему укол в задницу, пока тот находится в тисках оконного переплёта. Я, не подумав, брякнул, что в подобном «предлежании» ему можно и «эспераль» подшить. Мамаша ухватилась за эту мысль, как вегетарианец за морковку, она подскочила к сынульке и нежной материнской рукой освободила его от брюк и семейных трусов. Внушительные ягодицы забелели в полутёмном кабинете, как снега Килиманджаро.

— Одень меня! Сейчас же! — приказал сынуля юношеским басом.

— Обойдёшься, — отмахнулась маманька, — доктор, зовите скорей хирурга. Пусть он моему недорослю «торпеду» врежет.

В эти заповедные места обычно «эспераль» имплантируют, — давясь от смеха, прогундел я.

— Делайте, — разрешила добрая женщина, — сын согласен.

— Я не согласен! — взревел узник.

— На его голову посыпалась куски древней замазки. Крепыш замер.

— А куда ты денешься, — поставила его на место маманька, — попался, который брыкался.

В дверь заглянула процедурная медсестра, увидела «молочные булки», прыснула и скрылась. Следом потянулась череда дам охочих до мужского стриптиза. Пациент, угодивший в переплёт, занервничал, заегозил, пытаясь выбраться из капкана. На него с удвоенной силой посыпалась замазка времён Очакова и Крыма, парень замер. В те золотые времена ещё не было мобильников с функцией фотоаппарата, не было и Интернета, иначе Сеть наверняка бы пополнилась шедевром в стиле ню. Стекольщика, конечно же, нигде не нашли, а за дверью кабинета, судя по возбуждённым голосам, уже собралась вся поликлиника. Я понял, что пора брать ситуацию под свой контроль:

— Дай честное слово, что после освобождения зашьёшься.

— Не дам.

— Твоё право. Сейчас вся поликлиника будет наслаждаться поучительным зрелищем: пациент Булкин, угодивший в капкан на крупного зверя. Вид сзади.

— Я не Булкин.

— Да-а-а? А как твоя фамилия? Народ будет интересоваться.

— Я согла-а-а-асен, — заблеял толстяк.

— Накройте его одеялами, — распорядился я.

Узника совести накрыли кучей одеял. Наблюдатели отошли подальше от окна.

— Вира помалу, — скомандовал я.

Пациент дёрнулся назад, грузно свалился на пол и затих. Оконная рама времён царя Гороха задрожала как осиновый лист, но с честью выдержала испытание. Когда неудачливый беглец поднял глаза, он увидел хирурга, ласково манящего его пальцем.

Исключения из правил

(Рота вперёд)

Статистика — вещь упрямая и нелицеприятная. К пятидесяти годам многие испытанные бойцы начитают притормаживать со спиртным. Здоровье уже не то, а без здоровья, что за пьянка? Хотя в моей практике встречались и исключения. Константиныч тянул лямку в Забайкальском округе и дослужился до генерала. Карьера военного и водка — близнецы братья. Мы говорим офицер — подразумеваем водка, мы говорим водка — подразумеваем офицер. Однако Константиныч керосинил всегда с умом, головы не терял и больше одного дня никогда не квасил. И не никогда похмелялся. Из принципа. Может быть, поэтому он и сделал такую завидную карьеру в местах, где треть личного состава демобилизуют после «белок». (Сведения получены из уст самого генерала). По выслуге лет Константинычу выдали персональную пенсию и квартиру в столице, в районе метро Чертановская. Свежеиспечённый пенсионер с супругой и двумя дочерьми двинул в Москву на заслуженный отдых. Жена и дочки с головой окунулись в столичную суету, а экс-генерал загрустил, делать ему было совершенно нечего. И повадился Константиныч ходить к гаражам, где тусовались вольнолюбивые мужики со всего района. Гараж и водка — близнецы братья. Мы говорим гараж — подразумеваем водка, мы говорим водка — подразумеваем гараж. Всего через три месяца пребывания в Москве у генерала в отставке сформировался похмельно-абстинентный синдром, и он взялся пить запоями, ну, и как водится, чудить.

Поводом для обращения к наркологу послужил вопиющий случай. Константиныч, нарезавшись в гаражах до поросячьего визга, на виду у трёх двенадцатиэтажных домов, заселённых семьями военных, пополз по-пластунски по снежной равнине. Время от времени он вставал во весь свой исполинский рост, потрясал дрелью, должно быть изображающей пистолет и вопил: «Рота вперёд»! Потом снова падал и героически полз под градом пуль и снарядов к вражеским редутам. Может, он хотел закрыть неприятельскую амбразуру собственным телом, а, может, намеревался подбить вражеский танк. Кто знает? Во всяком случае, когда его взялись вязать подъехавшие менты, генерал отбивался до последней капли крови, не желая сдаваться в плен и лезть в «хмелеуборочную». Но его всё-таки затолкали в «воронок» и отвезли в мед вытрезвитель, где он и проснулся утром на жёсткой койке в обществе таких же «панфиловцев». Два последующих месяца генерал выходил из дома в пять утра и возвращался в час ночи, чтобы не нарваться на зорких соседей. Насколько мне известно, Константиныч до сих пор в завязке.