Солнце для мертвых глаз - Рут Ренделл

Надгробие было из гранита, темно-серым и блестящим, а глубокие буквы – черными. «Смерть – это точка, конец грехам, – прочитал Тедди, – это перемычка между земной и лучшей жизнью». Он, естественно, не понимал, что это значит, но знал, что работа ему очень нравится.

– Наверное, тяжело вырезать такие буквы, – сказал он.

Мистер Ченс кивнул.

– Мне нравится, что буквы не золотые.

– Хороший мальчик. Девяносто девять человек из ста захотели бы золотые. Как ты понял, что черные лучше?

– Не знаю, – ответил Тедди.

– Кажется, у тебя есть врожденный вкус.

В мастерской пахло свежеоструганным деревом, запах был острым, органичным. К стене был прислонен незаконченный ангел, вырезанный из туфа, по цвету напоминающего волосы блондина. Мистер Ченс привел Тедди в дом и показал ему мебель. Тедди не впервые оказался в чужом доме – время от времени он бывал у бабушки Таутон, а еще его раз или два приглашали на чай одноклассники. Но только этот дом не был обставлен викторианской мебелью, переходившей от поколения к поколению, или примитивной мебелью от «Джи-плана» или «Паркера Нолла».

Если в доме Грексов не было книг, то здесь они стояли в книжных шкафах со стеклянными дверцами и фасонными пилястрами, со слегка выдвинутой вперед средней секцией и массивным цоколем. Бюро в гостиной, состоявшее из множества крохотных ящичков, было самым настоящим чудом, овальный стол из темного дерева с инкрустированными цветами и листьями более светлого оттенка блестел как зеркало. Горка на гнутых ножках имела раскрашенные дверцы, и рисунок представлял собой фрукты, высыпающиеся из резной каменной вазы.

– Зрелище для воспаленных глаз, вот что это, – сказал мистер Ченс.

Если в этом вместилище великолепия, расположенном в тесном домишке на севере Лондона, и присутствовала какая-то несообразность, Тедди ее не заметил. Он был восхищен увиденным. Однако не имел привычки демонстрировать свой восторг и, сказав, что ему нравятся высеченные буквы, проявил несвойственную ему эмоциональность. Он кивнул каждому предмету мебели и одним пальцем осторожно погладил фрукты на фасаде горки.

Мистер Ченс спросил, хочет ли он бисквит.

– Нет, – ответил Тедди.

Никто не учил его говорить «спасибо». Никто не скучал по нему, когда он сидел у соседей, и родные даже не замечали его отсутствия. Чета Ченсов занялась его кругозором. Они повели Тедди в Музей мадам Тюссо, в Букингемский дворец, в Национальный музей естественной истории и музей Виктории и Альберта[3]. Их радовала его восторженная реакция на красивые вещи и живейший интерес ко всем остальному, а отсутствие хороших манер их совсем не заботило. Сначала мистер Ченс не разрешал Тедди прикасаться к пиле или стамеске, но допускал в мастерскую и позволял наблюдать за его работой. Потом дал подержать инструменты, а через несколько недель разрешил остругать кусок деревяшки, которой предстояло стать элементом дверной панели. Призывать Тедди к тишине надобности не было, потому что мальчик по большей части молчал. При этом он не изнывал от скуки, не ныл и ничего не требовал. Иногда мистер Ченс спрашивал, нравится ему резьба или рисунок, и почти всегда Тедди отвечал «да».

Однако время от времени из его уст звучало холодное недвусмысленное «нет», такое же четкое, как то, каким он ответил на предложение бисквитов.

Тедди нравилось смотреть на рисунки мистера Ченса. Одни были вставлены в рамы и висели на стенах в доме, другие лежали в папке в мастерской. Они были сделаны карандашом и с проработкой мельчайших деталей, в каждом штрихе чувствовалась уверенная рука. Горки, столы, книжные шкафы, письменные столы, но иногда – мистер Ченс делал их для собственного удовольствия – попадались и дома. Тедди хотел бы иметь именно такой дом, если б смог заработать на нечто лучшее, чем соседние дома. Ремесленники, которые создают красивую мебель, вырезают изящные буквы и рисуют затейливые узоры на столах, редко зарабатывают много денег. Тедди уяснил это в десять лет, в тот период, когда умерла Маргарет Ченс.

В те времена маммограмму еще не делали. Она обнаружила уплотнение в левой груди, но потом к этому месту больше не прикасалась в надежде, что, если не обращать на него внимания, оно само рассосется. Рак захватил позвоночник, и через полгода Маргарет умерла, несмотря на радиотерапию.

Мистер Ченс сделал для ее могилы надгробие из розового гранита, привезенного из Шотландии, и на этот раз Тедди согласился, что серебряные буквы выглядят изысканнее и больше подобают случаю. Однако слова «любимой жене» и фраза о новой встрече ничего для него не значили; ему нечем было утешить мистер Ченса – по сути, Тедди вообще нечего было сказать, потому что он успел забыть Маргарет Ченс. Альфред не скоро еще взялся за заказы, так что какое-то время мастерская была в полном распоряжении Тедди, который учился, экспериментировал и рисковал.

Никто из Грексов никогда не ходил к врачу. А Тедди не делали никаких прививок. Когда он повредил руку и мистер Ченс на такси отвез его в травмопункт при больнице, ему прежде всего сделали противостолбнячный укол. То был первый укол за всю жизнь Тедди, но он промолчал и проявил полное безразличие, когда игла вошла в тело.

Если Джимми и Элейн что-то и заметили, то ничего не сказали. Кейт же ничего не заметил. Единственной, кто обратил внимание, была Агнес Таутон.

– Что у тебя с рукой?

– Отрезал себе кончик пальца, – ответил Тедди небрежно, тоном давая понять, что такая мелочь не стоит внимания. – Стамеской.

Агнес Таутон зашла к ним по дороге из магазина и застала дома только внука. Она не была ни чуткой, ни проницательной, ни душевной. И детей она не любила. Но сейчас, впервые осознав, в каком положении оказался Тедди, она почувствовала себя неуютно. До Агнес дошло, что он почти всегда один, и она сообразила, что никогда не видела Тедди с шоколадкой, пакетиком чипсов или банкой колы в руке, что у него нет игрушек. Вспомнила манеж, в котором тот провел большую часть младенческих лет, как скотина в загоне. Ее воображение сделало противоестественный, беспрецедентный рывок – и тем самым до крайности вымотало ее, – и Агнес каким-то образом поняла, что любая мать, лишись ее ребенок кончика пальца, обязательно рассказала бы об этом своей матери, тут же схватилась за телефон, возможно, разрыдалась бы.

Что ей было делать? Она не могла поднять шум, отчитать Элейн и Джимми; Агнес не хотела поставить себя под удар. Это назвали бы вмешательством, а она никогда не вмешивалась в чужую жизнь. Оставался один выход. По своему опыту Агнес знала, что он – ответ на все вопросы. На деньги можно купить счастье, и если кто-то говорит обратное, то лжет.

– Тебе хватает денег? – спросила Агнес у Тедди.

– Денег?

– Они дают тебе деньги, ну, на карманные расходы?

Оба знали, что «они» не дают. Тедди покачал головой. Он изучал физиономию бабки и недоумевал, как у нее может быть четыре подбородка и ни одной шеи. Когда Агнес наклонилась, чтобы расстегнуть замок на огромной черной сумке, подбородки стали частью ее груди, как у бульдога.

Из красного кожаного кошелька она достала фунт:

– Вот, возьми. Это на неделю. Через неделю получишь еще один.

Тедди взял деньги и кивнул.

– Скажи «спасибо», негодник.

– Спасибо, – сказал Тедди.

Агнес подозревала, что в такой ситуации ей следовало бы обнять и поцеловать Тедди. Но никогда прежде этого не делала, а начинать сейчас было поздно. Кроме того, она чувствовала, что он оттолкнул бы ее или даже ударил. Поэтому просто сказала:

– Тебе придется заходить ко мне за деньгами. Я тебе не девочка, чтобы бегать туда-сюда.

* * *

Кейт, высокий, грузный мужчина, походил на постаревшего Дэвида Ллойд Джорджа; у него была такая же квадратная челюсть, прямой нос, высокий лоб, широко посаженные глаза и «соболиные» брови, как и у этого государственного деятеля. Его внешность дополняли довольно длинные седые, с желтизной, волосы и обвисшие косматые усы. В молодости Ллойд Джордж был красив, как когда-то и Кейт, но годы, переедание и выпивка сказались на его привлекательности, и сейчас, в пятьдесят пять, он выглядел дряхлым стариком.

Было в нем нечто, что вызывало ассоциацию с огарком. Или с фигуркой из воска, оставленной на солнце. Его щеки обвисли, появился второй подбородок. Казалось, Кейт стекает по шее на грудь в стремлении укорениться пышной массой над животом. Из-за таяния – или как еще назвать то, что происходило с ним, – руки и ноги стали тощими, как спички. Его крашеные волосы поредели, но оставались длинными на затылке. Кейт стал собирать их в хвост, стягивая голубой резинкой.

К тому времени, когда Тедди пошел в среднюю школу, Элейн стала заметной фигурой в округе, но все воспринимали ее скорее как нищенку и бездомную, нежели как добропорядочную жену и мать одиннадцатилетнего сына. Одетая с головы до ног в собственноручно связанные ею вещи всех цветов радуги – в буквальном смысле с головы до ног, так как Элейн вязала крючком шляпы и туфли, а также платья и плащи, – с длинными, ниже плеч, седыми волосами, выбившимися из-под полосатого головного убора, непрерывно куря, она бродила по магазинам и нередко возвращалась только с одним предметом в связанной ею же авоське. Приходилось снова отправляться в магазин, по дороге Элейн усаживалась у чьей-нибудь ограды, курила и пела ранние хиты из «Кам Хитер» до тех пор, пока ее не начинал бить кашель. Он приводил ее в бешенство, Элейн прекращала петь и вместо этого принималась осыпать прохожих оскорблениями.