За тридевять планет - Георгий Попов

— Ну-с, продолжим тренировки, — сказал я и придвинул сковородку поближе к себе.

Тут я должен поделиться с читателем одним важным наблюдением, а именно: пища для человека — что горючее для машины, без нее ни туды и ни сюды, как поется в популярной песне. Поэтому заправляться надо регулярно, желательно три раза в день, и по возможности сытно, плотно, основательно.

Мне лично тетка Соня делала яичницу из трех яиц на свином сале. Сала в зависимости от аппетита, но не слишком много. Граммов триста-четыреста, ну от силы пятьсот… Потом я выпивал кринку простокваши, а если простокваши не оказывалось, то полкринки обыкновенного молока, иногда — парного, и не спеша вылезал из-за стола.

В субботу и воскресенье к яичнице прибавлялись пресные блины — тонкие, как папиросная бумага, покрытые яичным желтком, точно глазурью, лоснящиеся от свежего, только что истопленного сливочного масла, и пирожки с творогом, маком, печенкой, рыбой, морковью и прочими дарами старухи Земли.

Вообще-то, замечу, наши женщины не обучены всяким кулинарным тонкостям и хитростям, все у них просто и ясно, зато ведь и питательно, дай бог! Возьмите те же блины, только что соскочившие со сковородки.

Их ведь едят не просто так — взял и в рот… Нет! Сперва на этот блин подуешь, чтоб он остыл немного, затем свернешь его вчетверо, как салфетку, окунешь в блюдце с топленым маслом и, выждав момент, когда масло перестанет стекать ручьем, суешь куда следует.

А пироги с рыбой! Казалось бы, что тут такого?

Очистил доброго — с рукавицу величиной — карася или, что тоже сойдет, порядочную щуку, разрезал на куски, ну посолил и поперчил, и заворачивай в тесто, как в ватное одеяло, а потом на противень да в печь.

Так нет! Хорошая хозяйка (а тетка Соня хозяйка, каких поискать) нашпигует это ватное одеяло еще и свиным салом, так что тесто, будучи в жаркой атмосфере, пропитывается и жиром, и рыбьим соком, и начинает распространять такие запахи, что у самого бесчувственного и то слюнки потекут.

Десятка полтора-два таких пирожков — и все, можешь отваливать от стола.

На завтрак у меня ушло минут двадцать, не больше. Разделавшись с яичницей и выпив кринку холодной, только что из погреба простокваши, я сказал: — Спасибо, тетя Соня, — и вернул ей пустую кринку.

— А что ж ты, а? Может, еще чего поел бы? — заохала тетка Соня, хотя, кроме яичницы и простокваши, у нее, кажется, больше ничего и не было. Середина недели — самое скучное время в этом смысле.

— Нет, спасибо, сыт и нос в табаке.

Я посидел ровно столько, сколько требуется, чтобы выкурить папиросу, и подался в РТМ. Обычно меня сопровождали огольцы — привяжутся, ну хоть ты что с ними делай! В этот раз огольцов что-то не было видно.

Наверное, и им надоело издеваться над человеком. Довольный, что никто не свистит вдогонку и не улюлюкает, я вышел за ворота, повернул не направо (если сразу в РТМ, то надо направо), а налево, прошел шагом до проулка, свернул в тот проулок и скоро очутился на задах, то есть за огородами. Здесь людей бывает мало, я чувствую себя свободнее и постепенно увеличиваю скорость.

II

Я обогнул деревню и стал пересекать площадь, чтобы сразу после этого выйти на финишную прямую, как вдруг, слышу, кто-то окликает:

— Эдя, привет! Что ж ты, узнавать перестал?

Гляжу, у колонки стоят Фрося и капитан Соколов — он как раз был в отпуске — и машут руками.

Впрочем, махал один капитан. Фрося делала вид, будто ничего не замечает, хотя, я-то знал это, буквально пожирала меня глазами.

— Привет! — Я подошел, поздоровался с капитаном. Тот ответил крепким рукопожатием.

Фрося улыбнулась, даже повела плечами, что она делает всякий раз, когда хочет привлечь к себе внимание, но я и глазом не моргнул. Меня интересовал капитан, летчик-истребитель, причастный к высшим сферам, как говорится. Кто-кто, а он-то должен знать, что там, в тех сферах, то есть на других планетах.

— Ты работай, братик, работай! — Фрося кивнула на пустые ведра.

— А что? Думаешь, слабо?

— Не слабо, а отвык небось. Это тебе не самолеты гонять!

Капитан принялся качать воду (у нас теперь воду качают), поглядывая то на небо, то на деревню, то на осколок озера, видневшийся в просвете меж соснами.

— Какая красота, правда? Сегодня встал чуть свет, вышел в березник, хожу, брожу… Даже дух захватило, а отчего — и сам не знаю.

— Да ты что, чокнутый? — засмеялась Фрося.

— А что? Заметно? — Капитан сделал испуганное лицо и засмеялся, так что морщинки побежали во все стороны.

— Ой, не могу! Все-то вы, мужики, чокнутые. Эдя на что уж был человек, и тот с шариков съехал. В космос летит, это ж надо!

— И правильно делает… Земля, конечно, колыбель человечества, но не вечно же бедному человечеству оставаться в колыбели… Хватит или еще?

— Хватит… — Фрося отставила полное ведро и протянула коромысло.

Капитан коромысло взял, но идти не спешил. Опять глянул на небо, на сосновый бор, скользнул взглядом по избам с серыми крышами и зелеными палисадниками, отчего-то вздохнул. Можно было подумать, что это не я, Эдька Свистун, а он, капитан Соколов, летит в космос.

— Тренировки замучили, — сказал я, умеряя дыхание.

— Еще бы! — посочувствовал капитан.

Он был невысок, гораздо ниже меня, но широк в плечах, кряжист, как у нас говорят.

— Понимаешь, пять туда, пять обратно. И — двухпудовая гиря. Тридцать правой, тридцать левой… Я засучил рукава, напряг бицепсы. — Пощупай!

Капитан пощупал.

— Ничего. Я бы сказал — здорово, — похвалил он.

— Ой, Эдик, дай-ка и я пощупаю, — потянулась и Фрося.

— Ну, ну! Иди кур щупай! — Я отступил на шаг.

Фрося обиделась.

— Еще не полетел, а уже воображает! Пойдем, братик!

Но капитану, я чувствовал, не хотелось уходить.

Мы, люди, суем свой нос всюду, независимо от того, просят нас или не просят. И охотнее всего именно туда, куда нас не просят. Капитан не составлял исключения. Хотя Фрося не только сказала: «Пойдем, братик!» — но и дернула братика за рукав гимнастерки, тот не стронулся с места.

— Так этого мало, должно быть? — продолжал он.

Я понял, о чем идет речь.

— Тренировок-то? Конечно! Но кроме пробежек и гири есть еще барокамера.

— А это что за зверь?

Капитан сказал и сам засмеялся. Я тоже не мог сдержаться, как ни старался. Так мы стояли и смеялись, и дружески похлопывали друг друга.

— И не говори, капитан! — наконец сказал я, переставая смеяться. Сидишь и сидишь, как дурак. Час сидишь, два сидишь… И — ни закурить, ни слова сказать. Главное, курить нельзя. Вот тут, под ложечкой, сосет, сосет, а — нельзя.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});