Убить мало - Поразительная

оказалось. Собаки из всех близлежащих дворов неистово облаяли непрошенного гостя.

Василий прошёл два квартала и свернул в проулок. Дружок детства даже не спросил, каким это ветром занесло Ваську в его уютную избушку.

Митька жил в дедовском домике с молодой бабёнкой, любившей его кошачьей любовью, обволакивавшей не только самого мужика, но и кухню, комнату, двор этого гнезда. Женщина была немного не в себе. Про таких говорят, что у них не всё в порядке с головой. Она очень мало и медленно разговаривала, спокойно прибираясь и готовя еду, ласково поглядывая на Митьку.

–– Везёт тебе, Митюха! Хорошая баба. В постели мягкая, аппетитная шлюшка. Может поделишься? Она для тебя согласится.

–– Поддувало закрой! Ларку обижать нельзя, она блаженная, любит меня, как никто никогда не любил. Есть, пить хочешь? Садись.

Митька сполоснул рюмки и налил водку. Лариса волнительно плавала по кухне и ставила на стол закуску. Еда, как и сама Лара, была настоящая, домашняя. Что-то женщина приготовила здесь, а многое притащила из родительского дома.

Мама и отец Ларисы были людьми верующими, приближенными к церкви и очень любили свою больную дочку. Они желали ей счастья и, понимая, что она влюбилась, не мешали, а помогали единственному чаду. Снабжать продовольствием дитятко – их посильная задача.

Родители Ларочки, конечно, знали, что Дмитрий здорово пьёт, но закрывали на это глаза. Они были благодарны богу, что Митька живёт с их неполноценной дочкой. Счастье дочери – их счастье.

В Митькином доме дышит стариной самая настоящая русская печка. Зимой Лариса готовит незамысловатую еду именно в ней. Самая обычная картошка, сваренная в котелке в печи, получается особенной. Сейчас, летом, на печке прохладно. Лариса не стала сидеть с пьяными мужиками за столом, а забралась наверх. Укрывшись тёплым одеялом, она не сводит влюблённых глаз с любимого.

–– У меня есть золотишко, могу расплатиться за бабу. Дай хоть потрогать, – Василий тяжело поднялся со стула и, шатаясь, направился к печке.

Митька пьяно дремал, пристроив голову на столе. Очнувшись от визга Ларисы, он мутными глазами смотрел на дружка, который стягивал одеяло с печки.

Тяжёлый кулак Дмитрия, который был на голову выше Васьки, не заставил себя долго ждать. После одного удара в голову, последовали пинки во все доступные части тела и, окончательное выкидывание гостя на улицу. Молча вылетел Васька из ворот, прямо харей в утоптанную глину.

Почти трезвый Василий по дороге домой забрёл к сердобольной соседке. Римма денег не дала, только налила миску горячего супа. Есть после Ларискиных харчей не больно-то и хотелось, но про запас схлебал всё. Когда ещё придётся пожрать, денег-то совсем нет.

Так и не пристроил таёжник своё награбленное золото, не получилось поменять его на деньги. Римме тем более такое не нужно. Даже предлагать не стоит, только напугается и, вообще, двери открывать не станет.

–– Что же ты творишь, Василий! Пьянка никого до добра не доводила. А тебе разве можно пить? Лучше сразу иди сдавайся в тюрьму, пока не случилось чего.

–– Чего хорошего бы сказала, а то всё ворчишь, ворчишь… Надоела…

–– Надоела? А что же ты ко мне, как к тёте родной приходишь? Надоела я ему! Да я ни разу у тебя в доме с твоего приезда не была. И ты ступай, чтобы я твоей ноги не видела больше. Ишь ты! Надоела!

–– Чо завелась? Ну хошь, золота тебе дам? Думаешь, я совсем нищий? Да я могу всю вашу улицу купить, если захочу. Неохота мне просто…

–– Шагай, Василий, хватит болтать что попало. В городе и без тебя ужасы творятся. В газетах такое не пишут, но народ зря болтать не станет. Люди стали пропадать. Утром уйдут из дома, и с концами.

–– Я их не встречал…

–– Тьфу! Язык твой поганый! Недавно потерялась женщина из нашего района, я даже знаю кто такая. Не нашлась ещё.

–– Теперь понятно, зачем менты ко мне с утра приходили. Облавы, суки, устраивают. Я тут чистый…

–– Тут? А где не чистый? Всё, Василий, иди и больше не приходи, мне некогда с тобой заниматься.

–– Да пошла ты!

Ноги опять понесли Ваську к дому дружка. Вокруг темень, на маленьких улочках фонарные столбы были редкостью. Спотыкаясь и матерясь, Василий добрался до знакомого забора и свалился под ним. Голова трезвая, а ноги не слушаются.

Заскрипела дверь хаты, Васька приник лицом к ветхому забору. На крыльце, освещённом яркой лампочкой, стояла Ларочка, стараясь надеть уличные башмаки. Её пышная красивая фигурка изгибалась с такой непозволительной страстью!

Всей своей похмельной башкой и прогнившей душой Василий осознал зачем он здесь, у этих ворот. Ноги сами привели его к этому дому, чтобы хоть краем глаза взглянуть на Ларису. Он и не надеялся её увидеть, ему достаточно было просто посидеть где-то рядом, недалеко от неё.

Ленивой, вальяжной, даже немного театральной походкой женщина возвращалась из уборной. Её обворожительный силуэт выплывал из темноты огорода и приближался к Василию. Он уже отчётливо видел полные груди, стянутые тесным халатиком, и слышал запах женского тела.

Очнулся Васька через мгновение, когда за Ларочкой со скрипом захлопнулась дверь. Приплюснутый к забору, в темноте, он остался незамеченным. Руки и ноги дрожали, никогда ещё с ним такого не случалось. Забор уже не был таким низким. Не с такой же лёгкостью, но всё же перелез через него назад, на глиняную улицу и побрёл на берег реки. Домой совсем не хотелось.

В темноте добрался до привычных кустов и, как хищник, затаился в своём логове. Отсюда просматривался длинный берег реки. Он видел всё, его не заметит никто. Звериная доля преследовала Ваську, приходится расплачиваться за свои прошлые и будущие преступления. Вдруг ему захотелось сделать что-нибудь такое, чего он никогда в жизни не делал. И это могло быть только то, что сейчас не давало ему покоя. Лариса не выходила из души, если, конечно, таковая имелась у Василия. Она сидела там, как заноза. Мешала ходить, сидеть, жить. Он даже уже не хотел к ней на печку. Васька заболел Ларисой и хотел, чтобы ей было хорошо.

В родительском доме жилым не пахло, но Василию всё равно. Его дом – тайга. Пора возвращаться, нагулялся по городским улицам, пожил, поработал. Никому он здесь не нужен, даже сам себе. Лучше сдохнуть на воле, на природе. Там хоть комары да медведи им интересуются. Обустроится в глуши на старом месте и будет век доживать, как привык. Без соседей и ментов.