Убийство в особняке Сен-Флорантен - Жан-Франсуа Паро

Ноблекур поддерживал его, считая, что надобно быть выше проходящих неприятностей, непременных при любой карьере на поприще служения королю. Время — великий мастер все улаживать, а при нынешних обстоятельствах единственной обязанностью честного человека оставалось сохранить лицо. Он покажет, что события, которые другой счел бы катастрофой, для него всего лишь мелкие превратности судьбы. Прекрасно разбираясь в людях и обладая богатым жизненным опытом, Ноблекур был уверен, что постепенно Ленуар вернет все на круги своя. По его мнению, негативное отношение нового начальника к Николя совершенно естественно, ибо, будучи сам новичком, заставил подчиняться себе других, в том числе и Николя. Комиссару не следовало забывать, что он являлся протеже и другом Сартина и тот даже пытался протолкнуть его на свое место, надеясь таким образом продолжать контролировать полицию, этот важный винтик государственной машины, ее привилегированный инструмент, позволявший влиять на самого короля. Отклики, доходившие до Ноблекура о новом начальнике полиции Парижа, носили исключительно похвальный характер. Многие поощряли его умение четко мыслить, приятную манеру вести беседу, живой интерес к обсуждаемым вопросам и изощренность суждений. Говорили, что, приобретя глубокие познания в области серьезных материй, он не утратил пристрастия к изящным и возвышенным беседам и слывет просвещенным любителем искусств и литературы. Короче говоря, следовало ожидать скорых перемен и не забывать, что никто не знает, где найдет, а где потеряет.

Лаборд говорил менее замысловато, но его слова вторили речам Ноблекура. Он напомнил, что на следующий день после смерти короля он добровольно предал забвению свое славное, но уже отжившее прошлое. Сегодня они оба принадлежали к «прежнему двору» — надолго, а может, и навсегда, и в этом следовало отдавать себе отчет. Лаборд решил заняться тем, на что его обязанности при особе его величества никогда не оставляли времени. По секрету он поведал Николя, что покойный король исполнил обещание и возместил ему убытки, понесенные им в свое время при покупке должности. Также он признался, что наконец решил остепениться и недавно заключил брак с Аделаидой Сюзанной де Вим, моложе его на девятнадцать лет. Хорошо знакомый с рассеянным и легкомысленным образом жизни друга, Николя не сумел скрыть свое изумление. По словам Лаборда, церемонию, назначенную на 1 июля, перенесли на сентябрь и провели крайне скромно, ибо общество все еще пребывало в трауре. Не выдержав разочарования, вызванного крушениями их надежд, его жена впала в состояние меланхолии, сменявшейся приступами возбуждения и слез. В приливе искренности, без сомнения, порожденном недавним отцовством Николя, Лаборд открыл ему, что четыре года назад он узаконил свою внебрачную дочь, рожденную от связи со знаменитой актрисой Гимар. Этот рассказ, похоже, принес ему облегчение, и, он, оставив на время собственные неприятности, вернулся к неприятностям друга[2].

Лаборд делал все, чтобы вывести Николя из апатии. Черт возьми, с жаром восклицал он, в кои-то веки у Николя появилось время для досуга! Значит, надо этим пользоваться и постараться уделить больше внимания сыну, возвращая ему долг отцовской любви, чтобы потом без всякого стеснения обратить эту любовь в ренту! Каждый, кто изучал свет, знает, что время и необходимость действовать всегда наступают неожиданно. Он обязан приспособиться к создавшемуся положению, поставив свои таланты на службу самому себе. Совет Лаборда сводился к итальянскому изречению: Volto scelto I pensieri strelli «Лицо открыто, но мысли скрыты». Надобно взращивать лицемерие, а неприятности окутать покровом глубокой тайны; иначе говоря, комиссар временно должен уступить место маркизу де Ранрею. Видимость немилости следует превратить в броню, дабы общество, привыкшее подмечать любую вашу слабость и немедленно обращать ее против вас, не посмело ни освистать вас, ни раздавить. Пусть он как можно чаще появляется на приемах, и пусть король, который знает его, отметит его опыт и талант охотника на крупную дичь и птицу. Не надо забывать, что благодаря Людовику XV он имеет право участвовать во всех королевских охотах. И тогда слух, что Ленуар отстранил его от дел, не будет ни опровергнут, ни подтвержден. А в разговорах не стоит ничего разъяснять. Лаборд с грустью признался, что времена сильно изменились и теперь любая острота господина де Морепа ценится при дворе гораздо выше, чем искреннее служение королю.

Николя последовал мудрым советам друзей, сумевших убедить его, что единственным выходом для него является лицемерие: оно одно способно направить сплетни в иную сторону и в конце концов лишить их всякого смысла. В самом деле, скоро пересуды, столь любимые холодными сердцами и злыми языками как в столице, так и при дворе, прекратились; разумеется, слухи о нем ходили еще долго, однако в них царил полнейший разнобой, ибо каждый почитал свое мнение относительно «нашего дорогого Ранрея» единственно правильным. Оставалось только дополнить картину несколькими мазками, предназначенными для падких на новости светских бездельников, дабы те сообщили даже наименее легковерным, что дела у маркиза де Ранрея обстоят превосходно. Он намекнул на весьма лестную интрижку с нескромной дамой, в беседах был вежлив, но снисходителен и постоянно подчеркивал любой знак внимания к нему со стороны короля. Через некоторое время он со смехом заметил, что, похоже, преуспел в карьере придворного. Когда в августе двор пребывал в Компьене, во время травли кабана он несколько раз оказывался непосредственно за спиной у короля, и все могли видеть, что он пользуется особым расположением повелителя. Живо обсуждая стати зверя и перипетии погони, его величество нередко уезжал вместе с ним вперед, не дожидаясь, когда к ним присоединится свита. Охотясь на пернатую дичь он, желая доставить удовольствие Людовику XVI, несколько раз нарочно промахнулся, и государь в знак своего расположения подарил ему ружья покойного короля, те самые, которые тот незадолго до болезни одолжил Николя на время охоты.

Подобные мелочи при дворе имеют огромное значение, и его звезда, уже считавшаяся потухшей, внезапно засияла еще ярче, заставив прибежать к нему с комплиментами даже тех, кто еще несколько дней назад смотрел на него невидящим взглядом. Он не сомневался, что слухи о его успехах — без сомнения, раздутые — достигнут ушей Ленуара, ибо осведомители информировали начальника полиции обо всех без исключения событиях придворной жизни. Однажды он обнаружил, что в суете, вызванной постоянной сменой впечатлений и чувств, пролетели несколько месяцев.

Зычный глас вернул Николя к действительности.

— Фаршированная баранья нога по-королевски с гарниром из слоеных пирожков с опятами! — громко декламировал Лаборд, неся на вытянутых руках серебряное блюдо, над которым клубились ароматные завитки пара.

— Похоже, в его лице мы потеряли настоящего герольда, — воскликнул Ноблекур, чей взор уже сверкал от вожделения. — Ему не хватает только табарда[3].

— А это, по-вашему, что? — притворно возмутился Лаборд, указывая на белый передник, защищавший его костюм.

Появился Луи; лицо его раскраснелось от жара плиты. Мальчик нес огромное фарфоровое блюдо, где, прикрытая салфеткой, высилась гора слоеных пирожков. Николя присоединился к всеобщему веселью.

— А чем мы станем запивать это великолепие?

Бурдо извлек из-под стола две бутылки.

— Божественным напитком цвета сливы, изготовленным из винограда, выращенного монахами монастыря Сен-Николя в Бургейле.

— Господа, господа, — раздался голос Ноблекура, — пока Пуатвен разрезает ногу, я предлагаю Лаборду не нарушать традиций и рассказать о процессе приготовления этого восхитительного блюда подробно и в деталях.

— Могу я, сударь, спросить вас, когда возникла эта традиция? — поинтересовался Луи.

— Молодой человек, она существует с тех пор, как ваш отец появился в этом доме и принес в него радость, которую ваше присутствие среди нас увеличивает вдвойне, так что у нас есть великолепный повод не отступать от заведенного обычая. Превосходные кушанья, состряпанные под этой крышей, должны быть оценены не только нашим органом вкуса, но органами слуха.

— И зрения! — воскликнул Семакгюс. — Заметьте, я вкладываю в свои слова исключительно прямой смысл!

— А я, — ответил Ноблекур, — заявляю, что сегодня не намерен подчиняться моему врачу, а, напротив, желаю удовлетворить все три органа чувств!

— Господа, — произнес Лаборд, — начиная рассказ, я хочу напомнить, что имел честь приготовить это блюдо на глазах у покойного короля, а маркиза де Помпадур, несмотря на свой больной желудок, с удовольствием его отведала.

— Сия достойная дама отличалась необычайной снисходительностью, — проговорил Семакгюс.