Стихотворения - Стефан Малларме

Скажи, я хороша собой?

Кормилица

Ты как звезда!

Вот только локон здесь рассыпался...

Иродиада

Не трогай!

Глумленья не стерпев над чистотою строгой,

Застынуть может кровь, а тело омертветь.

Какие демоны живут в тебе, ответь?

То ненавистные дурманные флаконы,

То дерзкий поцелуй и вовсе беззаконный,

Бесстыдный жест (ведь ты коснулась бы меня!)

Предвестья холода, когда на склоне дня

На башню я взойду для пытки неизвестной.

Кормилица

Причуды возраста прости ей, царь небесный!

Тайнозаступница безвременной мечты,

Так девочкой к себе прислушивалась ты,

По замкнутым садам скитаясь одичало,

И часто в робости твоей я замечала

Грозящую красу безжалостных богинь.

Иродиада

И все же ты меня коснулась бы?

Кормилица

Отринь

Сомненья, положись на многозоркий опыт.

Иродиада

Молчи!

Кормилица

Так он придет?

Иродиада

Бездумный этот ропот

Не слушай, звездная обитель!

Кормилица

Но кому

Вручишь ты этот клад напрасный? Не пойму,

О ком мечтаешь ты, бродя осиротело

В зеркальных комнатах? Нагую роскошь тела

Для бога ты хранишь?

Иродиада

Нет, для себя самой!

Кормилица

Ты выросла одна, цветок печальный мой,

Вверяя радости и чувства дорогие

Надменным двойникам ночных прудов.

Иродиада

Другие

Иронию твою оценят.

Кормилица

Дочь моя,

Твое победное презренье вижу я

Разбитым, рухнувшим во прах.

Иродиада

Да разве смели

Меня коснуться львы безвидных подземелий?!

Изваянная плоть душе моей чужда,

И только об одном тоскую иногда,

Блуждая в небесах виденьем отрешенным,

О молоке твоем, в младенчестве вкушенном.

Кормилица

Пожертвовать судьбе такую красоту!

Иродиада

Да, для себя одной пустынно я цвету.

Меня поймете вы, слепящие глубины

Всеведущих садов, алмазы и рубины,

И золото, чей блеск под спудом погребли

Покровы девственной, нетронутой земли,

И вы, звенящие на солнце изумруды:

Ваш мелодичный свет в глазах моих, и груды

Металлов, чей густой и царственный отлив

Расплылся в сумраке, мне косы опалив,

Но ты, о женщина, рожденная в зловещий

Неосвященный век пещер Сивиллы вещей,

Как смертного любовь мне прочить смеешь ты?

И, предрекая дрожь жемчужной наготы,

Безжалостно срывать покров мой лепестковый,

Нет, лучше предскажи мне берег тростниковый,

Где летняя лазурь, случись ей обнажить

Стыдливый трепет мой, мне не позволит жить,

И я умру!

Страшна мне девственность, но сладок

Привычный страх, когда, среди прохладных складок,

Змеятся волосы по влажной простыне,

Терзая плоть мою в бесплодной белизне,

Самоубийственной и томно-непорочной,

И леденящий свет сестры моей полночной

Над холодом снегов пылает до утра.

Как целомудренна ты, вечная сестра!

К твоей святыне я тянусь мечтой о чуде

И в одиночестве мне кажется, что люди,

Рожденные в моей отвергнутой стране,

Исчезли в идолопоклонническом сне,

Где, словно звездные ночные мириады,

Горят алмазами глаза Иродиады...

О чары поздние, о вас ли я грущу?

Кормилица

Ты смерти ищешь?

Иродиада

Нет, я смерти не ищу.

Ступай, Кормилица, и сердце ледяное

Сурово не суди! Опять в надменном зное

Расплавился восток, и свод пылает весь,

От серафической лазури занавесь

Бесстыдное окно.

А знаешь, там, за морем,

Иные страны есть: там по вечерним зорям

Сжигает синеву бескровная звезда

И Веспер имя ей, и я хочу туда,

Где солнца нет.

Вернись, еще одну причуду

Исполнить поспеши, зажги огонь повсюду.

На свечи желтые смотреть отрадно мне,

Когда растает воск на жертвенном огне,

И слезы катятся по ветхой позолоте.

Кормилица

Огонь сейчас?

Иродиада

Поди!

О губы, как вы лжете

В нагом цветении! Ваш крик мне чужд, увы,

Я всё чего-то жду, или, быть может, вы

Сквозь слезы детских снов впервые рассмотрели

Осколки тающих алмазных ожерелий.

III. Гимн Иоканана

Застывшее светило

О чуде возвестило

И кануло на дно

Раскалено

И тотчас мрак полночный

Окутал позвоночный

Осиротелый столб

Под крики толп

И голова взлетела

Отторгнута от тела

Как продолжать одной

Дозор земной

Объята плоть железом

Кроваво-красным срезом

Тысячелетний спор

Решил топор

Но взор уединенный

Постами опьяненный

С похолодевших плит

Не воспарит

К незамутненным высям

Где холод независим

От ледниковых зим

Невыразим

Крещен нездешней славой

Я кланяюсь безглавый

Служенью чей завет

Бессмертья свет

Святая

В окне, таимом темнотой,

Как встарь, зажегся блеск тяжелый

Мандоры, прежде золотой,

Звеневшей с флейтой и виолой,

И требник, ветхий и простой,

С торжественным стихом начальным,

Раскрыт монахиней святой,

Как встарь, на гимне величальном.

Но ангел озарил стекло,

Неслышно пролетая мимо,

И арфой в руки ей легло

Крыло ночного серафима,

И в полумраке витража

Ни струн, ни флейт, ни величанья:

Под пальцами, едва дрожа,

Струится музыка молчанья.

Послеполуденный отдых Фавна

Эклога

Фавн

Вам вечность подарить, о нимфы!

Полдень душный

Растаял в чаще сна, но розово-воздушный

Румянец ваш парит над торжеством листвы.

Так неужели я влюбился в сон?

Увы,

Невыдуманный лес, приют сомнений темных, —

Свидетель, что грехом я счел в роптаньях томных

Победу ложную над розовым кустом.

Опомнись, Фавн!..

Когда в пылании густом

Восторг твой рисовал двух женщин белокожих,

Обман, струясь из глаз, на родники похожих,

Светился холодом невинности, но та,

Другая, пылкая, чьи жгучие уста

Пьянят, как ветерок, дрожащий в шерсти рыжей,

Вся вздохи, вся призыв! — о нет, когда все ближе

Ленивый обморок полдневной духоты,

Единственный ручей в осоке слышишь ты,

Напевно брызжущий над флейтою двуствольной,

И если ветерок повеет своевольный,

Виной тому сухой искусственный порыв,

Чьи звуки, горизонт высокий приоткрыв,

Спешат расплавиться в непостижимом зное,

Где вдохновение рождается земное!

О сицилийское болото, день за днем

Я грабил топь твою, снедаемый огнем

Тщеславной зависти к величью солнц, ПОВЕДАЙ,

«Как срезанный тростник был укрощен победой

Уменья моего, и сквозь манящий блеск

Ветвей, клонящихся на одинокий плеск

Усталого ключа, я вдруг увидел белый

Изгиб лебяжьих шей и стаи оробелой

(Или толпы наяд!) смятенье!»

Все горит

В недвижный этот час и мало говорит

Тому, кто, оживив тростник, искал несмело

Гармонии, когда листвою прошумело

И скрылось тщетное виденье многих жен:

Потоком древнего сиянья обожжен,

Вскочив, стою один, как непорочный ирис!

О нет! не быстрых губ нагой и влажный вырез,

Не жгучий поцелуй беглянок выдал мне:

Здесь на груди моей (о Фавн! по чьей вине?)

Еще горит укус державный — но довольно!

Немало тайн таких подслушивал невольно,

Обученный тростник, что так бездонно пуст,

Когда, охваченный недугом жарких уст,

Мечтал в медлительных, согласных переливах,

Как в сети путаниц обманчиво-стыдливых

Мы песней завлечем природы красоту