Стихотворения - Стефан Малларме

Упейся кожею, срывая шпильки, гребни,

В кафе, под нимфами лепного потолка,

Пируй, как древний бог, а не торчи в подъезде,

Пусть нищий пялится на окна кабака.

Шатаясь, выйдешь ты в хмельную ночь возмездий,

Где озером зари заворожен простор,

И в глотке у тебя застрянет рой созвездий.

А если скуден твой уничиженный сбор,

Укрась плюмажем лоб, поставь свечу святому,

В чье покровительство ты веришь до сих пор.

Ты думаешь, что я болтаю по-пустому?

Голодному земля всегда радушный склеп,

Подачкой не прогнать смертельную истому,

И горе, если ты пойдешь и купишь хлеб.

В дар от поэта

Ночей безмолвных дочь нам дарит Идумея!

К лампаде ангельской, задуть ее не смея,

Заря бесперое приблизила крыло

И, кровью затопив холодное стекло,

Проникла в комнату, где медный дым курений,

О пальмы! приоткрыл одно из тех творений,

Что в спазмах неживой бесплодной пустоты

Рождают ненависть отцовскую, но ты,

Кормилица и мать, в стерильно-белой спальне,

Где голос твой парит виолы музыкальней,

Комок беспомощный не сможешь оттолкнуть!

Сивилла, вялою рукой сжимая грудь,

Вспоишь ли ты уста, что без лазурной дали,

Без девственной зари так долго голодали?

ИРОДИАДА

I. Первоначальная увертюра

II. Сцена

III. Гимн Иоканана

I. Первоначальная увертюраКормилица (заклинание)

Повержено во тьму тревожных очертаний,

Крыло зари дрожит в разрушенном фонтане.

Повержен пурпуром безжалостных бичей,

Над оперенною геральдикой ночей,

Рассвет на башню к нам сошел, под свод кумирни

Пеплохранительной, где в ладане и смирне

Чернеет жертвенник надгробный, — как жесток

Каприз пернатых зорь: торжественный чертог

Померк, исчез птенец! Над обветшалой урной

Бассейна мертвого ни брызг, ни ряби бурной:

В холодном омуте бессмысленного дня

Сгоревшей осени дымится головня,

Ни лебединых дуг, что в снежном мавзолее

Таили темный клюв, белее и круглее

Под мраморным крылом, и ни одной звезды,

Сверкнувшей гранями над зеркалом воды.

Преступная заря! Костер краснее крови!

Подручный палача в пурпуровом покрове!

Пустой проем окна над пламенным прудом,

Там спальня, там зарей испепеленный дом,

Там время тусклые трофеи умертвило,

Там дремлют панцири резные, там сивилла

Сквозь серебристые шпалерные цветы

Возводит тонкие смущенные персты

К задумчивым волхвам: такой же полдень вышит

На фартуке моем, где ветерок колышет

Разводы певчих лоз, невидимых почти

На ломком серебре, поблекшем взаперти

Под скрытной крышкою слоновой кости древней,

Пока пророчица, подобная царевне

Воздушной, кружится над ароматом трав,

Не бивни желтые — просторный луг избрав,

О розы, чуждые покинутой постели,

Пропахшей холодом цветов, что облетели

Над гибнущей свечой, изменники луны,

Чьи стебли в хрустале раскаянно влажны.

Крыло зари дрожит, омытое слезами...

Тень, отраженная в магическом бальзаме,

И уносящийся, о прошлое, к тебе

Колдуньин голос мой, готовый к ворожбе,

Покуда ладаном раздумий полон воздух,

Старинный, как мечта об ароматных звездах,

Над бронзой стынущих кадильниц, в тишине

Холодной древности, по выцветшей волне

Пустого савана, сквозь кружево резное,

Восходит облако, сквозящее, сквозное,

Чей безнадежный блеск так бледно-бирюзов

(Какую даль таит запретный этот зов!)

О безнадежный блеск истертой филиграни

И гулких голосов, глухих от замираний:

Великолепствуя в бесславье багреца,

Без сопричастников затменного конца,

Взметнешь ли к небесам просительные гимны,

Агонизируя, приют покинешь дымный?

Все унесет во тьму таинственная тень,

Повержен, обречен, усталый гаснет день,

Уходит, как вода в разрушенном фонтане,

Не разобрать ее певучих бормотаний,

Плачевный знак.

Постель, страницы простыней,

Вы монастырских книг бледней и холодней:

Взамен тугого льна пергамент вдовьих свитков,

Вас грезы пряные покинули, не выткав

Пророческих письмен на белизне тафты,

Не знающей волос уснувших. Где же ты,

Холодное дитя? Неодолимо гулок

Цветочный утренник загадочных прогулок

И злая тьма, когда на циферблате сфер,

Где гирей часовой подвешен Люцифер,

И рассечен серпом полуночной латуни

Граната рдяный плод, и истекают втуне

Клепсидры плачущей минуты, и, как встарь,

Ни ангела вокруг. О том не знает царь,

Вознаграждающий годами эти груди,

Иссякшие с тех пор, как на кровавой груде

Воздвигся он, и нет сколоченных досок

Над убиенными, и не густеет сок

Камедный, ни о чем не ведают стальные

Нагрудники, пока ладони ледяные

К могучим пиниям подъемлют серебро

Фанфар, давно ли нам пророчили добро

Гаданья, а теперь предсказывают горе!

Вернется ли монарх с альпийских крутогорий?

Над грозовым перстом в мозаике окна,

Где памятью фанфар далеких зажжена

Заря, расплавился старинный свод, замыслив

Преобразить в свечу воздетый перст, завистлив

И злобен талый воск, чье тело пронзено

Багрянцем сумерек, о нет! оно красно

Жестокой краснотой последнего рассвета,

Когда настанет он? никто не даст ответа.

Изгнать себя душе холодной тяжело:

Так лебедь мечется и прячет под крыло

Зрачки, что через миг закроются, но прежде

К провалу вечности склоняются в надежде

Увидеть наконец в мучительной тени

Избраннических звезд алмазные огни.

II. Сцена

Кормилица

Ты не растерзана? Клянусь, ты стала тенью

Царевны! Время ли бродить по запустенью

Незнаемых веков? Прижмись к моей груди,

Дозволь поцеловать твой перстень...

Иродиада

Отойди!

Лавинами волос мое омыто тело,

Безвинный этот лед ты запятнать хотела!

Я умереть могла, когда бы Красота

Не означала Смерть...

Под утро разлита

По замирающим заманчивым просторам

Торжественная грусть триумфа, о котором

Молчат пророчества. Кормилица зимы,

Под своды каменной, зарешеченной тьмы

Сошла я и во рву, куда на бурых лапах

Столетий проклятых прокрался львиный запах,

Стояла, но меня не тронули цари

Пустынной древности, покуда изнутри

Катился липкий страх, блестящая опала

Меня прельстила вдруг: так прежде рассыпала

Я над поверхностью дворцового пруда

Резные лепестки кувшинок, что всегда

Живут в душе моей мучительным узором,

А возле самых ног, следя притихшим взором

За веером мечты, как замерзший прибой,

Расположились львы. Но, нянька, что с тобой?

Уйми старушечий озноб и казематы

Пещерные забудь! — звериный рев косматый

Не долетит сюда, засовы отворив.

Чтоб не пугалась ты взъяренных львиных грив,

Подай мне зеркало, и наважденье злое

Я гребнем прогоню.

Кормилица

О если не алоэ,

Не миро под стеклом, заплавленным в сургуч,

Печалью насладись, послушай, как тягуч

И горек запах роз.

Иродиада

Отравою пропитан

Цветочный фимиам: мой разум усыпит он.

Дурманных лепестков бальзамовый настой

Пусть укрощает боль людскую... Но постой,

Как смела ты забыть, что терпких ароматов

Не терпят волосы, чей блеск волшебно-матов:

Железный звон кольчуг, нефрит округлых ваз

Заледенели в нем, я с детства помню вас

На праздничной стене пустынной галереи.

Кормилица

Старуху не кори! День ото дня серее

Пергамент памяти моей, истерся след

Запрета твоего, истлел за столько лет...

Иродиада

Поставь мне зеркало и помолчи!

Застыли

Глубины озера овального. Не ты ли,

О зеркало, когда на влажный холод твой

Ложились тусклою опавшею листвой

Воспоминания, пустыми вечерами,

Высвечивало тень мою в бездонной раме?

Безумье грез нагих познала я тогда!

Скажи, я хороша собой?