Этюд для тьмы с янтарём - Алексей Белозер

без косяков! Это признаю. Да только кто ж без них, родимых? Наверное, отродясь таких людей и не бывало, чтоб без сучка, без задоринки. Сама поди тоже не сахар, а щепки все только в меня и летят. За собой-то гнильцу не замечает. Или замечает, но признавать не спешит. И всё надо больше, больше! Притащишь больше, а уже и этого мало. И выговаривает ещё, мол, сам меня такую выбрал, терпи теперь. А почему я, спрашивается, должен терпеть? Что с того, что выбрал? Будто раз сам выбрал, то и выбор верный однозначно? Как будто я ошибиться не мог, когда выбирал! Многое только с расстояния очевидным становится. И в момент выбора ты совершенно точно всех последствий этого выбора предусмотреть никак не можешь. Должен ли я теперь своему выбору неукоснительно следовать? Может, и впрямь развестись было бы лучше? Да и выбрать заново. Благо, есть пока варианты. Но вот теперь она ушла, и не по себе. И не то чтобы прямо разлукой маюсь, а обидой какой-то. Может, если бы я сам ушёл, то и попроще было бы, а теперь вот приходится то, что есть, расхлёбывать. Слушаешь? Ну ты слушай-слушай да на ус мотай.

01:01

Собака смотрела на него. Совсем как в прошлый раз. Тогда он пришёл уже ночью, не включив свет, не раздевшись, сняв только ботинки, повалился на диван, да так и лежал, пока не пришла женщина, и не устроила ему допрос. Поначалу размеренный, хмурый диалог, быстро, как по взлётной полосе, вышел на повышенные тона, достиг точки кипения, после чего зашёл в тупик. Жена скрылась в соседней комнате, раздосадованно хлопнув дверью, и запершись изнутри на ключ. А человек пошёл на балкон. Собака проследовала за ним и села рядом. Он часто выходил на балкон. Там было свежо. Балкон был единственным местом, где они никогда не ругались. Как-то само собой установилось такое правило, и оба его придерживались. Выходя из квартиры, человек словно оставлял за спиной все неприятные разговоры. Он часто курил, и они часто ругались, поэтому балкон стал своеобразным островком спокойствия в этой нервной квартире. Он долго молчал, а потом обратился к ней, протянув руку в сторону нового микрорайона, что светился и искрил рекламой:

— А ведь могли бы там жить.… Почти ключи на руках были. Тебе, наверное, всё равно. Вот бы и всем было всё равно….

Их дом был не таким уж и старым. Свечка на двенадцать этажей, окружённая плотным кольцом густых зелёных каштанов. Они обступали дом настолько тесно, что со стороны казалось, будто дом растёт из их зелени. Они жили на последнем. И когда он смотрел вниз, то видел только их кроны — сплошное, колышущееся море. Сквозь листву едва проглядывал вход в подъезд, да чуть поодаль виднелась детская площадка. Каштаны сильно влияли на вид из окна, и частенько между соседями ходила шутка — те, кто жил ниже пятого этажа, спрашивали тех, кто жил выше: «Как там сегодня погодка наверху?». Жильцы нижних этажей видели в свои окна лишь неуёмную зелень да чудесную россыпь белых цветов, собранных в набитные пирамидки по весне. Многим он казался уютным — этот дом. Но он не мог быть пределом мечтаний для его семьи. Человек считал, его жена считала, что они достойны лучшего.

Потом, стоя на балконе, он долго ещё говорил, размышляя, изменился ли бы коренным образом их семейный микроклимат, живи они там, а собака смотрела, не сводя глаз, словно впитывая его разочарование, разбитость. Она чувствовала нервные волны недовольства, исходящие от хозяина. И именно чёрная псина была тем волнорезом, о который они разбивались, смягчаясь. Это не решало проблемы, не могло в полной мере наполнить человека оптимизмом, но каким-то звериным чутьём она осознавала необходимость своего присутствия в этот момент рядом с ним. Необходимость простого нахождения рядом, без слов и советов. Необходимость этого самого взгляда. Это был лишь один эпизод их богатой на склоки жизни.

01:25

— Она мне говорит, что я любить не умею. А пусть и так! Да, не умею, но разве ж всякий должен уметь? А она, значит, по её разумению, умеет. Надо же! Да и что оно такое вообще — любовь эта? Совершенно непонятно. Кажется порой, что люди сами её и выдумали. И обожествили даже. А толком никто и не скажет. Ну например — злость, это понятно. И жалость — понятно. Но это включается непроизвольно, какие-то рубильники внутри тебя щёлкают: и ты злишься или жалеешь. А любовь — что? Как узнать? Вот встретил женщину. Понравилась. И ты ей понравился. Захотели друг друга. Переспали. Всё очевидно до этого момента. И такая нежность внутри к ней с благодарностью даже. Ну так — любовь ли? Или просто нежность с благодарностью? Потом, скажем, всё быстро не закончилось, продолжили отношения. Увяз. Уже, вроде как, в собственность принял. Ревнуешь. Типа — моё, не трожь никто! Ну и да, говоришь все эти «Я тебя люблю», но говоришь как-то не особо осознанно, вроде как надо так, нельзя без этого, а спроси — что в эти слова вкладывается, — и не отвечу. Вот когда хочу, то точно знаю, что хочу. Когда ненавижу — точно знаю, что ненавижу. Потом решаете жизнь вместе прожить, и опять же обещание даёшь непонятное — любить до смерти. А ты глянь, сколько через год-два разбегаются. Или и того хуже — живут как кошка с собакой. Лаются. Вот как мы. Ну и к чему эти обещания все? Клятвы? Пустое же. Сама жизнь показывает, что пустое. А как может быть не пустое, если, стоя у алтаря, никто своих понятий о любви не раскрывает? Это как кот в мешке получается.

Бутылка пустела. Вылив остатки в бокал, человек поднялся с кресла. От резкого поднятия его вдруг повело, он опёрся на стол:

— Оп-па! Стоять…

Первый пункт его плана успешно сбывался: он уже был довольно пьян, хотя осознал это только сейчас, не справившись с гравитацией. А вот со вторым пока было сложновато. Забыться мешала собака. Чёртовы глаза потрошили подноготную, словно заставляя исповедаться. Привыкнув к вертикальной реальности, человек нетвёрдо отправился на кухню, придерживаясь за стену. Собака осталась в комнате, она знала, что тот скоро вернётся. Из кухни донёсся слабый свет — это человек открыл холодильник. Что-то зашуршало. Потекла вода. И вскоре на пороге появился его тёмный силуэт. В руке была новая бутылка выпивки, лимон