Неоконченный романс - Ирина Мельникова

«Все, теперь раньше пяти не уйдешь, а ведь еще к Страдымовым надо зайти», – с тоской подумала Лена и, захватив из портфеля «Ежедневник», отправилась на учиненное директором аутодафе.

Глава 2

Спускаясь по узкой тропинке, что вела через лес к центру поселка, Лена и Вера чертыхнулись раз по двадцать. Преодолевать крутые спуски в туфлях на высоких каблуках было сущим наказанием, но скинуть их и идти босиком по уже прогревшейся земле девушки не решались – жаль порвать колготки, а снять их в редком, просматриваемом насквозь сосняке было равносильно подвигу.

О прошедшем собрании они помалкивали, хотя поговорить было о чем и, главное, о ком. Но они решили отложить это приятное занятие до Вериного уютного «лежачка» – так она называла огромный, с множеством подушек диван. Мягкую мебель молодоженам подарили в складчину многочисленные родственники.

– Думаю, так мы будем телепаться до вечера. Говорила же – пойдем по дороге, или Витю-Петю попросили бы подвезти, – недовольно проворчала Верка, в очередной раз снимая туфлю и рассматривая ее. – Все, туфлям каюк! Вот, смотри, весь каблук ободран, и подошва отстала. – Стоя, как цапля, на одной ноге, она потрясла лодочкой у Лены под носом.

– Господи, Вера, в мастерской тебе в два счета их отремонтируют, – устало отмахнулась от нее Лена. – Вот уже ваш огород. В калитку пойдем или в ворота?

– Ну, нет! Не хватало еще по грядкам скакать. – Верка решительно свернула в сторону, они обогнули огород и подошли к дому. У ворот стоял ярко-оранжевый «жигуленок» Вериных родителей.

Ее отец, Семен Яковлевич Мухин, и мама, Любовь Степановна, работали в поселковой пожарной охране, и поэтому местные острословы немедленно окрестили их новую машину «Пламя любви».

Вообще, как заметила Лена, в поселке были мастаки давать клички и прозвища, да и топонимика отличалась особой выразительностью. Так, старый пруд за поселком после того, как в него свалился принадлежавший мужу Сталины бензовоз и превратил и так небогатый живностью водоем в зловонное, покрытое нефтяной пленкой болото, прозвали «Персидским заливом», а высившееся в центре современное пятиэтажное здание конторы лесхоза – «Собором Василия Блаженного». Бывшего директора за глаза в народе называли Блаженным. Чего скрывать, нрава он был сердитого, а в гневе – бешеного…

Крутой и грязный спуск к сберкассе назывался «Богатые тоже плачут», но особый восторг у Лены вызывали кошачьи и коровьи клички. Коты назывались сплошь Луисами, Хосе и Мейсонами, а коровы Санта-Барбарами, Эстерками и Марианками – весомое доказательство, что такое великое достижение цивилизации, как «мыльная опера», достигло и сибирских просторов!

Вера с мужем и родителями жили в огромном доме, который они года два перестраивали, надстраивали, обкладывали кирпичом. В результате появился второй этаж и мансарда, где и стоял любимый подругами «лежачок».

Оставив на веранде тяжелые портфели и сбросив опостылевшие туфли, подруги попытались прошмыгнуть по лестнице наверх, но не тут-то было. Любовь Степановна, очевидно, не отходила от окна и их маневры пресекла сразу.

– Вы куда это лыжи навострили, а обедать?

– Ну что ты, мама? Мы в школе перекусили, до ужина как-нибудь доживем! – запричитала Верка. – У нас дела неотложные…

– Знаю я ваши перекусы и дела: опять про свою школу приметесь болтать. И не надоело вам? – Любовь Степановна открыла окно в огород и крикнула:

– Отец, Саша, заканчивайте с картошкой, борщ стынет!

Девушки покорно вслед за мужчинами помыли руки, и вскоре дружная компания уселась за круглым столом на веранде. На вышитой еще Веркиной бабушкой скатерти возвышалась супница, исходившая аппетитным запахом, а также несколько тарелочек с полосками-флажками копченой грудинки и прозрачными розовыми шматочками сала. Рядом примостилось блюдо с салатом из свежих огурцов и помидоров, которые выращивали в своих теплицах братья Саши. Все это великолепие довершала гора вкуснейших пирогов с яблоками и изюмом, лучше которых Лена ничего в своей жизни не пробовала.

Да, поесть много и вкусно Мухины—Шнайдеры любили. К счастью, эта любовь снабдила их только здоровым цветом лица, а исключительная живость характеров сжигала все лишние калории. В итоге все семейство вид имело поджарый, стройный и весьма симпатичный… Лена любила бывать в этой семье, в которой напрочь отсутствовали ссоры и дрязги.

Саша, белобрысый и голубоглазый, под два метра ростом добродушный немец, появился в Привольном за год до Лены. Он успешно окончил торговый институт и уже имел в поселке два магазина.

Многих поселковых девиц на выданье он очаровал мгновенно, но в жены выбрал Верку Мухину – девушку, может быть, и не самую красивую, но высокую, себе под стать, с острым языком и неуемной энергией, которую он быстро научился укрощать и использовать в мирных целях.

Полгода ухаживаний вылились в грандиозную, даже по поселковым меркам, свадьбу. Целую неделю почти триста человек ели, пили, пели под аккомпанемент шести баянов и гармошки, основательно подорвав тем самым трудовые показатели не только в поселке, но и в районе. Выйдя замуж, Верка расцвела в одночасье. Необычайно похорошевшая, она светилась от счастья. Оно нет-нет да и переплескивало через край, и тогда, сидя на заветном «лежачке», она приоткрывала завесы над некоторыми тайнами своей семейной жизни. По ее словам, отношения молодых в спальне были восхитительны. Флегматичный Санек в постели показывал такие чудеса мужской доблести, что снискал неувядаемую любовь и нежность молодой жены.

– Знаешь, он меня по руке гладит, а я уже готова с ним хоть посреди улицы лечь. – Глядя на Лену затуманенным взором, Верка смущенно улыбалась. – В самые острые моменты, понимаешь, какие, с головой в подушку зарываюсь, а однажды так заорала – всех кур переполошила в курятнике. Смотрю утром, маманя меня так пристально, осторожно осматривает: вдруг Санька меня по ночам лупцует. И смех, и грех! – Она перевела дух. – А у меня синяки только вот где! – И Верка горделиво распахнула блузку.

Чуть повыше кружевного края лифчика на пышной груди красовался внушительный багровый синяк, оставленный в запале губами молодого мужа…

Лена в душе немного завидовала подружке. Все воспоминания о Сергее и проведенных с ним недолгих днях и ночах заканчивались одним: перед глазами вставала черная яма, куда опускали обитый красным гроб, и салют из автоматов. А затем ее поглотила черная пустота и продержала на больничной койке более месяца. Нервное потрясение, пережитое во время похорон мужа, порой давало о себе знать чрезмерной усталостью, сухостью во рту и тошнотой.

Но самое удивительное – за все четыре года, которые прошли с того страшного дня, Сережа ни разу ей не приснился. А в воспоминаниях лицо его постепенно смазывалось, затушевывалось. Лена стала забывать его голос, а ведь в первое время в каждом молодом статном мужчине она видела мужа, порой пугалась до слез, когда что-то знакомое чудилось ей вдруг в повороте головы, развороте плеч или походке. Каждый вечер, ложась спать, она долго смотрела на большую цветную фотографию – отец снял их на Красной площади в тот день, когда Сереже вручили звездочку Героя.

На снимке осенний ветер растрепал им волосы. Обнявшись, они от души смеялись. Безоглядное счастье на собственном лице, ушедшее вместе с любимым, вызывало у Лены страшную горечь, иногда она молча плакала. И все же Сережа уходил, уходил от нее, и время заслоняло от нее его голос, слова, запахи…

Поначалу мать и бабушка попрятали все фотографии Сережи, поскольку каждый взгляд на них вызывал у Лены припадок отчаяния. Плакать она больше не могла, а только, обхватив голову руками, глухо стонала, раскачиваясь из стороны в сторону. Эту самую удачную их фотографию она решила повесить в новом доме, и никто пока ее не видел, даже Верка.

Громкий смех подруги отвлек Лену от грустных размышлений.

– Чего задумалась? Смотри, ложкой в ухо попадешь! Жалеешь, что в трудовой лагерь не поедем, так нам же лучше: в отпуск раньше отпустят.

– Неужели Киселев вам замену нашел? – Любовь Степановна придвинула поближе к ним блюдо с пирогами. – И очень хорошо, а то слыханное ли дело, каждое лето в тайге пропадать? Другие к морю едут, за границу. Сам небось в прошлом году в Турцию мотался, а девчонок на съедение комарам да паутам[1] посылает! Совсем стыд потерял!

– Успокойся, мама! – Вера откусила пирожок. – Понимаешь, стране без нас с Ленкой не обойтись! Если прикажут, грудью на амбразуру ляжем!

– Хватит языком чесать, Веруха. – Семен Яковлевич откинулся на спинку стула. – По глазам вижу, что не терпится новостями поделиться.

– Да новости одни и те же. – Дочь махнула рукой. – Был сегодня наш Николя в конторе. Новый директор местную знать собирал на раздолбон. Ну, наш-то да главврач больше помалкивали, до школы и больницы этот тип обещал только через неделю добраться, а по всем службам прошелся горячим утюгом. – Вера отхлебнула чаю. – Досталось и поселковой администрации, и коммунальщикам… Представляешь, мама, – она весело посмотрела на мать, – теперь будешь не просто нашу Рамону за ворота выгонять, а провожать до стада, да еще в ведерочко совочком ее лепешки подбирать. А то, как выразился уважаемый товарищ Пришибеев, весь поселок заср… Наши «мамки» чуть со стульев не попадали, когда такое услышали. Воображаю их с ведерками и совками, и как они подбирают коровье дерьмо! – Верка согнулась от смеха. – Это Зое Викторовне-то, с ее животом, каждое утро поклоны отбивать! А может, все к лучшему, похудеет слегка. – Она оглядела молча слушающих ее родственников. – Если верить Киселю, новый директор хуже Пиночета. Правда, с одной стороны, Фаине комплиментов наговорил, хотя она и соврет – недорого возьмет, а с другой – Зотову из администрации поставил по стойке «смирно» и чистил так, что она даже слова в свою защиту не успела сказать, а затем посадил на место, как последнюю двоечницу.