Секрет бабочки - Кейт Эллисон

Журналист описывает убийство в подробностях. На нее набросились, изнасиловали, потом застрелили: ковер пропитан кровью, череп пробит, голые конечности вывернуты. Другая стриптизерша, ее подруга из «Десятого номера», перечисляет, что украдено. Маленькие вещи. Дешевые вещи. Старые деревянные часы, коллекция медных браслетов, потускневшая от времени серебряная цепочка с подвеской в форме лошади, статуэтка-бабочка, три маленькие картины с воронами.

Все, у кого брали интервью, грустили, но не удивлялись. Короче, еще одна девушка умирает, еще одна подсевшая на наркотики стриптизерша. Так устроен мир.

Но этого недостаточно — для меня. Я хочу большего. Я нуждаюсь в большем.

Новый поиск: Гдетотам — Сапфир — убийство. Страницы результатов, большинство из них отсылают к статье, которую я только что прочитала в «Плейн дилер»[7]. Наконец кое-что новое — жирный шрифт и заглавные буквы — привлекает мое внимание: «ПРЕСТУПЛЕНИЯ В ГДЕТОТАМЕ. БЛОГ Б. ХОРНЕТА». Горло перехватывает.

Клик.

Страница загружается и выглядит так, словно Марта Стюарт[8] создала ее для рекламы новой линии обоев: пастельные пурпурные и синие тона, по бокам цветущие гиацинты, одуванчики, колокольчики. И на каждом цветке улыбающийся мультяшный шершень[9] с огромным жалом. Сливочно-розовый заголовок гласит: «Все, что вы когда-либо хотели узнать об убийстве, самоубийстве и прочем насилии, достойном выпуска новостей, но боялись спросить». Оглядывая экран, вижу нужный мне раздел в левом верхнем углу: «Убийства в Гдетотаме». Гудение между ушей, дикий жар.

Клик.

Появляется новая страница, окаймленная теми же цветами, от которых по коже бегут мурашки, но на этот раз страница испещрена крошечными фото. Список имен, набранных жирным шрифтом, рассекает страницу, как позвоночник. «Сапфир, 19 лет, убита дома, Лоррейн-стрит» — верхняя надпись. Сердце подпрыгивает. Все равно только Сапфир. Без фамилии. Мигающий баннер рядом: «НОВЫЕ СВЕДЕНИЯ!!!» — словно реклама пылесоса или стирального порошка.

Клик.

Первое: нарисованная от руки карта Гдетотама и окрестностей. Ниже новые фотографии, очевидно сделанные снаружи и отчасти нечеткие из-за падающего на окно света: разгромленная квартира, сброшенные на пол вещи, брызги крови на стене спальни. Зернистость большая. Похоже, фотографировали мобильником.

Я представляю себе Сапфир сидящей перед зеркалом. Она слой за слоем накладывает косметику в этой светло-синей комнате, словно глазирует свадебный торт. Я представляю себе, как волна крови поднимается от ее лодыжек к коленям, к шее — все в этой комнате плещется на крови, как буи при приливе.

* * *

Пытаясь расслабиться перед тем, как лечь в постель, я передвигаю медных слонов поближе к набивным клоунам, а набивных клоунов — поближе к деревянным креслам-качалкам из кукольного домика. От их нового местоположения у меня начинает нервно бултыхаться желудок, и я все возвращаю на прежние места.

Обычно такие перемещения меня успокаивают, но по какой-то причине сегодня я не могу сосредоточиться и поднять себе настроение. Что-то не так, все в комнате стоит неправильно, не на своих местах. Перепутано.

Женский лобок. Голый.

Я не могу сделать все, как надо.

Глава 3

Я просыпаюсь и вижу свет, пробивающийся сквозь шторы, поворачиваюсь на спину и потягиваюсь. У субботы особый вкус: как у черники, которую мы с мамой собирали каждую неделю в короткие три месяца, прожитые в Куне, штат Айдахо, когда мне было десять. Я помню, как мы краснели от гордости, прижимая корзинки с ягодами к груди. Как горстями, целый день, ели чернику.

Суббота — День блошиного рынка, священнейший из всех семи.

Потом я чувствую пульсации в руке. Порез. Стекло. Грохот. Все было.

Я влезаю в армейские штаны, скатываю вниз пояс, который у меня под мышками, сверху надеваю теплую зеленую куртку с капюшоном, просторную, как и большинство моей одежды, с тем чтобы скрыть сиськи. Я к ним еще не привыкла. Они без спроса появились на третьей неделе учебы в девятом классе — сначала правая, потом левая, которая росла и росла, пока не обогнала правую. Я уверена, они соперничают, участвуя в каком-то постоянном поединке.

Я проверяю левый кед: на месте ли сложенный листок бумаги. Более надежное для хранения место, чем карман, откуда вещи могут выпадать. На месте. Я надеваю кеды. Потом смотрюсь в коллекцию старинных зеркал, числом девять, которые стоят на комоде. Кудряшки выглядят глупо в каждом. Я откидываю их со лба и позволяю упасть. Три раза. «Пенелопа Марин, — произношу я вслух своему отражению пугающим голосом копа, — отойди от зеркал. Повторяю: возьми кошелек с прикроватного столика и отойди от зеркал».

Мое декоративное кольцо с большой желтой маргариткой зовет, совсем как вчера желтый дом, и я знаю, что должна его надеть. Сразу понимаю, что на пальце оно на своем месте, и я готова к выходу.

Согласно карте «Гдетотам и окрестности» Б. Хорнета, получается, что фактически блошиный рынок находится в пределах Гдетотама, но на самом деле это оазис, безопасные небеса. Он тянется на многие кварталы: сам по себе волшебный город. Блошиный рынок работает шесть дней в неделю, но суббота — мой день. Правильный день. Единственный день в неделю с тремя совершенными слогами.

Каждую субботу я позволяю себе подойти только к девяти ларькам, поэтому на рынке для меня все новое. К тому времени, как я успеваю пройти все сотни ларьков, а на это уходят долгие недели, большинство продавцов меняется, так что можно идти на следующий круг. Благодаря этому каждая суббота всегда и во веки веков позволяет мне просыпаться с надеждой.

Я подхожу, и звуки блошиного рынка прекрасны, их нарастающая какофония. Я тук тук тук, ку-ку — само собой, — перед тем, как войти на территорию рынка. Три раза, три ку-ку — самое то. Хорошо. Очень хорошо.

Люди мельтешат — тысячи, держатся за руки, прикасаются к вещам, живут своей жизнью, и я вливаюсь в толпу. Нормально.

Я прохожу мимо прилавка, на котором выложены антикварные оправы для очков и карманные часы двадцатых годов: оправы со сверкающими камушками в углах, черепахового цвета, блестящие. И когда я уже приближаюсь к прилавку, чтобы потрогать эти сверкающие прекрасные старинные вещи — мои пальцы сочатся слюной, так они возбуждены, — из соседнего ларька мне навстречу выскакивает Кери Рэм.

Моя рука тут же взлетает к кудряшкам. Хотела бы знать, как по-дурацки выглядят они сейчас. По ощущениям, если исходить из шкалы от одного до десяти, я бы сказала, на восемь баллов. Восемь я ненавижу.

— Эй, девонька! — говорит она. Словно рада встрече со мной, и это для меня странно, потому что я вижу ее каждый день на алгебре, и она никогда, никогда не подавала виду, что знает меня. Внезапно у меня перехватывает горло. Я не знаю, что ответить. Могла бы сказать «хай», когда по-хорошему надо говорить «хей». И в понедельник она поведала бы своим подругам, что я совсем тупая и до сих пор при встрече говорю «хай».

Когда же я заставляю себя заговорить, с губ срывается короткое «хей», почти что рычание.

Уголки ее рта опускаются, она щурится, словно пытается понять, что же я ей сказала. После переезда в Кливленд в конце восьмого класса, когда мне было тринадцать, мы с Кери занимались вместе как минимум по двенадцати дисциплинам, но ни разу раньше не разговаривали. Она не всегда входила в группу популярных девушек, но теперь входит, и я не помню, когда видела ее одну, без сопровождения из трех, а то и больше учеников. Она входит и в школьное самоуправление, и в комитет «Ученики против вождения в пьяном виде», и участвует в инсценированных судебных процессах, и играет в хоккей на траве, и, наверное, является членом еще двадцати организаций, о существовании которых я узнаю, когда выходит школьный ежегодник и я пролистываю глянцевые страницы.

С девятого класса ходили слухи, что она лесбиянка — я думаю, благодаря ширине ее плеч и низкому голосу, — но в прошлом году пошел другой слух, будто она потеряла девственность с каким-то двадцатитрехлетним музыкантом, которого встретила у бассейна отеля в Чикаго, поехав туда с родителями. Конечно же, второй слух проглотил первый. Я практически уверена, что ученики моей школы ничего не знают обо мне, да и не хотят. Я сомневаюсь, что большинству известно мое имя. Я для них призрак, не заслуживающий даже слухов. Если они знают об Орене — а я не понимаю, как они могут не знать об Орене, — то понятия не имеют, что он был моим братом. Я сомневаюсь, что в прошлом году они заметили мое месячное отсутствие на занятиях.

— Странное это место, правда? — говорит Кери и улыбается мне, демонстрируя идеальные, ослепляюще белые зубы. — Камилла уговорила меня прийти сюда с ней. Она пытается найти подарок для бабушки или что-то такое. — Она даже не дает мне времени на ответ, сдвигает большую кожаную сумку на сгиб левого локтя и продолжает: — Знаешь, в пятницу на уроке Келлера я полностью выпала в осадок, что, как тебе хорошо известно, не так и трудно. Обычно я держусь на плаву, но, если серьезно, неужели мистер Келлер думает, что мы можем сосредоточиться на производных перед выходными? — Она качает головой, бросая на меня многозначительный взгляд, словно я должна понимать, как сложно по пятницам обращать внимание на слова учителя, с учетом вечеринок, выпивки и секса у бассейна отеля, которые я планировала на этот уик-энд.