Рыцарь золотого веера - Алан Савадж

class="p1">— Не волнуйся, представляю.

— Дело до конца не доводят, не сняв ночной рубахи.

— Я знаю, милый Уилл. И, как хорошая жена, я отдаю себя в твои руки. Только об одном прошу тебя — не урони мою честь… и будь, пожалуйста, поосторожнее.

— Ты разве не хочешь помочь мне?

— Я? Мне кажется, ты путаешь наши обязанности. Моё дело принимать, а не давать.

— Твоя обязанность, дорогая Мэри, быть уверенной в том, что ты сможешь принять. Увы, наша небольшая размолвка, кажется, несколько ослабила мои мужские способности. Может быть, ты мне всё-таки поможешь своими нежными ручками…

Её глаза были крепко зажмурены.

— Ну же, — прошептала она, — делай же своё дело. Не вовлекай только меня в него. Будь же мужчиной. А если не можешь, расскажи об этом всему свету.

Злость вскипела, казалось, где-то в низу живота и поднялась к груди. Пивные пары все ещё бродили в голове, приглушая его обычную рассудительность. И всё же желание пересиливало гнев — наконец-то она принадлежит ему. Хоть она и лежала неподвижно и тихо, как неживая, она всё-таки отдалась в его руки. Его пальцы дрожали, когда он подворачивал её рубашку. Она лежала, вытянувшись, словно труп, только подрагивание живота выдавало живого человека. Осторожно оголив её колени, он обнаружил, что дальше не идёт — рубашка была придавлена ногами. Тихонько качнув её сначала в одну сторону, затем в другую, он высвободил полотно. Медленно двинул его вверх. Теперь его глаза уже привыкли к темноте. Как он и надеялся в глубине души, ноги её оказались лучше всех ожиданий — длинные, стройные, сильные. Он завернул рубашку до поясницы. Боже, почему у него нет дара поэта? Хотя бы на одну эту ночь. Хотя бы на одну минуту — только чтобы выразить это в словах. Ведь даже Мэри не устоит перед прекрасными словами. Восхитительная правильность её ног переходила в неожиданно широкие бёдра, в нежно-плоский трепещущий живот, крутую талию и маленький нежный пупок. А в центре этого удивительного мира — густой, плотный лесок, не менее правильный, чем всё остальное тело, более высокий, чем он даже надеялся, с полоской светлых волосков, поднимающихся от волнообразной белизны внизу. Из всех сокровищ мира здесь было самое прекрасное, самое ценное, олицетворение всего самого наикрасивейшего. Да, Николас Диггинс был прав. Не имеет значения, какие силы сдерживали Мэри и угнетали её природные инстинкты, — ведь она отдала ему этот источник всего живого, поэтому он не может жаловаться на своё богатство.

Его руки легли ей на колени, ласково раздвигая их. Она не сопротивлялась, она принадлежала ему, она сдалась. Она просила только об одном — не причинить ущерба её чести. Как вообще может муж, движимый нежной, но настойчивой страстью, обращаться с женой иначе? Воздух с шумом вырвался из его лёгких в тот момент, когда он упал вперёд, устремившись губами к этому самому чудесному месту между её ног. Он обхватил руками её бедра, отрывая их от ложа, но она вдруг выгнулась неожиданно вверх, перевернулась в воздухе и упала с постели. Это вывело его из равновесия, и он скатился спиной на пол. Какое-то мгновение она лежала на нём, потом вскочила на колени, затем на ноги — словно большая белая птица вспорхнула и отлетела в сторону.

— Мэри, — он задохнулся, выбросив вперёд руки и обнимая её колени. Хватая ртом воздух, она ударила его по лицу и отбежала к двери, схватилась за засов, хотя и не отодвинула его. Это была непоправимая ошибка, способная сломать их едва начавшийся брак.

— Мэри, — прошептал он, — прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Это было так прекрасно! Ты так красива… Я просто боялся потерять это чересчур быстро. — Он поднялся на колени.

— Я так давно мечтал об этом. Мои друзья, старый Николас, твой отец — все они разглагольствуют о моём честолюбии и целеустремлённости, а ведь они совсем меня не знают. Всю свою жизнь я искал только одну вещь — любовь, разделённую любовь прекрасной женщины. Такой женщины, как ты, Мэри. Муж и жена могут столько разделить. Ты говорила о наших душах. Да, конечно, души тоже. Но наши тела, любимая! Существует ли на свете что-либо более прекрасное, чем человеческое тело? Я хочу узнать твоё, Мэри, изучить его дюйм за дюймом, и хочу, чтобы ты точно так же изучила моё. Я сделаю для тебя и ради тебя всё, что захочешь, всё, о чём ты когда-либо мечтала в глубине души, и я хочу, чтобы то же самое сделала для меня ты. Зачем нам что-то скрывать друг от друга? Разве не в этом истинный смысл брачных уз?

Он увидел, как вздрогнули её плечи.

— О Боже, — прошептала она, — о Боже, что я наделала.

— Что? — Он начал подниматься на ноги. Она медленно повернулась и посмотрела на него.

— Нет, Уилл, подожди. Я иду к тебе. Сама.

Она пересекла комнату и встала на колени напротив него.

— Так-то, на коленях, лучше, Уилл. Потому что все мы лишь жалкие просители всевышнего.

Она взяла его ладони в свои, прижала их к своему лицу.

— Неужели ты не видишь, Уилл, что именно этого я боялась? Ты думаешь, что я боялась твоей мужской силы? Ты думаешь, я боялась синяков, которые ты мог оставить на моём теле? Не этого я боялась. Но я знаю о мужчинах больше, чем ты думаешь. Во время наших благотворительных деяний мы с Джоан посещали их в их бедности и одиночестве по крайней мере раз в неделю. Я знаю, я видела тот ужас, до которого может дойти мужчина, когда он один. Я видела и слышала достаточно, чтобы понять: тайные глубины мужской души могут сравниться только с адом. И ты хочешь, чтобы я вошла туда? Это только превратит мою любовь в ненависть, Уилл. Уилл, дорогой, верь мне — я люблю тебя, я всегда любила тебя — за твоё красивое лицо и мужественное тело, за твой открытый характер, за твоё добродушие. Но я знаю: как только ты избрал своей профессией море, дьявол сразу же отметил своей печатью твою душу.

Хорошенькое начало долгой семейной жизни! Она не могла понять его, потому что не хотела этого. А кто он такой, чтобы утверждать, что из них двоих не права именно она? По крайней мере она была твёрдо уверена в том, что говорила, тогда как он не знал об этом ничего.

— Увы, милая Мэри, — вымолвил он. — Конечно, всё, что ты говоришь, — все правда. Но море… если ты проклинаешь море, тогда мне