Бог любит смех - Уильям Сирз

Г Л А В А 4. ЖДЕТ НА НЕБЕ ПИРОГ, КОГДА ВЫЙДЕТ ТВОЙ СРОК

На следующее утро, когда, позавтракав, я встал из-за стола, отец велел мне вернуться. "Куда ты думаешь идти?" "К дедушке". Голос отца был суров. "Сними шапку. Ты остаешься дома". "Но дедушка берет домой несколько овец, и он сказал, что мог бы держать ягнят". "Ты остаешься дома, и кончено". "Почему?" "Потому что я так сказал, вот почему". Я не видел деда целую неделю. Виноват в этом был я сам. Не нужно было говорить матери с отцом, о чем мы беседовали с дедом воскресным вечером, вернувшись с разлившейся реки. По пути я насчитал семь церквей и поинтересовался у деда, как может Бог каждое воскресное утро посещать их все сразу. "Очень просто", - сказал он. - Бог как воздух. Он повсюду. Ты ведь дышишь воздухом здесь, в повозке, а лошади дышат им снаружи". "А Бог бывает в какой-нибудь церкви дольше, дед, и любит ли он их все одинаково?" Дед задумался. "Не знаю, - сказал он. - Не думаю, чтобы у Бога был резон заводить любимчиков. Для тебя и меня эти маргаритки - желтые и белые, а васильки - синие, и этим они отличаются. Но для Бога они просто цветы, и пока они растут и цветут, он никуда не сует свой нос, и не принимает ничью сторону. Бог велик. Вот только его создания уничижают Его". Когда я рассказал отцу за обеденным столом, как дед называл одни церкви одуванчиками, а другие алтеем, он решил, что это очень забавно. Потом я сказал, что дед считает - Бог очень добр и щедр, и ему все равно, в какую церковь ходит человек, если тот любит Бога и своих братьев. Глаза отца сделались ледяными: "Что это за Бог такой, о котором тебе толкует дед?" "Он не такой далекий и страшный, как в церкви", сказал я. "Я слышал, как дед разговаривает с Ним. Когда он приходит утром в амбар, он говорит Богу: "Доброе утро! Я вижу, вы ночью приглядывали за лошадьми. Весьма обязан, сэр. Теперь вы можете немного вздремнуть, а я погляжу за ними остаток дня". Я был отправлен в постель без обеда. Отец считал, что дед оказывает на меня плохое влияние, поэтому нам было запрещено видеться целую неделю. На закате надо было выскользнуть из окна спальни, проползти по крыше дровяного сарая и спуститься по клену. Мать взяла с меня обещание не встречаться с дедом и не разговаривать с ним, но она не говорила, что я не могу пойти к амбару и поглядеть на него. Я стоял возле изгороди и смотрел сквозь доски кормушки, как дед ведет лошадей на водопой. Когда старый упитанный Принц проходил мимо, я почти коснулся его. Принц тихо заржал и высунул ко мне свой нос. Глаза деда глядели прямо на меня, но он дернул Принца за узду. "Трогай, - скомандовал он. - Давай к поилке. Нет там ничего в кормушке". И тогда я понял, что дед, должно быть, тоже получил инструкцию не общаться со мной. Когда лошади были напоены и вернулись к амбару, я спустился к мосту через Миссисипи. Я сидел там и смотрел на воду, пока не село солнце. Я наблюдал за бревнами с лесопилки Свансона, плывущими по реке. Я воображал, что это огромные корабли, и что дед - капитан на самом большом из них, а я - его первый помощник, и мы плывем в Новый Орлеан искать спрятанные сокровища. Солнце обернулось большей тыквой и превратило воду реки в апельсиновый сок. Я услышал, как лошадь и повозка въезжают на мост. Это были дед и Принц. Я сдержал обещание, данное матери, соскользнув с края моста и спрятавшись под ним. Дед остановил повозку прямо надо мной. "Кто здесь?" - крикнул он. Я не ответил. Довольно скоро я услышал, как он говорит: "Н-но! Н-но! Трогай Принц!" - и повозка загрохотала прочь. На следующее утро я услышал шум дедушкиной повозки возле дома и подбежал к окну. Я увидел, что он машет мне, и махнул в ответ. Он выехал на новой упряжке серых в яблоках, и я понял, что он хочет показать мне, как здорово они выглядят. Ночью я взял у матери лист бумаги и карандаш, и начал писать деду письмо. Было нелегко придумывать, что сказать. Я начал так: "Дорогой дед, я, конечно, хотел бы придти к тебе домой поиграть...". Тут сморил меня сон. Мать пришла поправить мне одеяло. Я проснулся и увидел, что она читает письмо. В ее глазах были слезы. Я притворился, будто сплю. Мать опять подоткнула мне одеяло и крепко обняла меня. Она поцеловала меня ночью и взяла письмо с собой. Я выкарабкался из постели и нацелил свои глаза в вентилятор. Мать показывала письмо отцу. Отец подошел к телефону и сделал два длинных и два коротких звонка. Он звонил дедушке. Я вернулся в кровать. Я больше не мог держать раскрытыми уши, чтобы подслушивать. Они тоже устали и закрывались вместе с глазами. На следующее утро мать сказала, что все в порядке, и я опять могу идти к деду. Кто-то, наверное, сообщил и деду, что он тоже может приходить ко мне, потому что, как только я выбежал за дверь, то увидел, что по дороге катит дедушкина повозка, запряженная Принцем и Бьюти. Они поднимали симпатичные облачка пыли. "Тпр-р-р-у!" - крикнул дед, громче, чем обычно. Он протянул мне свою руку. "Я еду посмотреть больную кобылу Тэмэрек-Свамп. Как у тебя со временем?" "Полагаю, что смогу помочь ей", - сказал я ему. Я уселся рядом с ним. Дед передал мне вожжи. "Трогай, Принц! Бьюти!" - завопил я. Дед похлопал меня по колену, царапнул мою щеку бакенбардом и громко засмеялся. "Вот какая штука, сынок, - сказал он мне. - Я могу говорить с тобой о Боге сколько угодно, но церкви мы с тобой оставим в покое". Мы миновали старую заброшенную железнодорожную станцию Су-Лайн прежде, чем дед снова заговорил. Закончил он так: "Я думаю, тебе нужно сделать только одно, сынок, - прочесть Хорошую Книгу самому. Увидишь, что из этого выйдет". Он привлек меня к себе. "Но не переставай задавать вопросы и следуй своему сердцу, слышишь? Иначе не сбудутся твои мечты". Дед велел мне остановить повозку. Он спрыгнул вниз, хромая, пересек дорогу, перебрался через редкую изгородь, и исчез с моих глаз. Я уже подумал идти за ним, как он снова появился, торопясь назад к повозке. В руке он держал шляпу, и она была полна замечательной, крупной, красной клубники. Мы ели ее с огромным удовольствием, проезжая по старой прибрежной дороге. Дед сплевывал хвостики на круп Бьюти, и та потешно и быстро дергала складками шкуры, будто отгоняла садящихся на нее мух. Она махала хвостом, почти задевая дедово лицо. Он хохотал вовсю. Он снова передал мне шляпу с ягодами. "Сыновья Сэма Кригера годами воровали арбузы с моего участка, и будет справедливо, если я расквитаюсь с ним этими ягодами". А потом дед рассказал мне одну историю. Жил да был, - начал он, - один маленький мальчик. Вместе со своей семьей и друзьями он заблудился в долине тьмы. А потом совершенно случайно он нашел фонарь. И когда он зажег его, каждый в темной долине увидел свет и подошел ближе. И, светя, маленький мальчик повел людей из долины тьмы вверх по горной тропе. Первая сотня последовала за ним, потом тысяча, потом десять тысяч. Оглядываясь, он видел, что все больше людей шло за ним. И чем больше их было, тем больше он был доволен собой и своим делом. Он стал оглядываться все чаще, чтобы видеть, скольких он вел из темноты - так горд был он, что так много людей идет за ним. Но он споткнулся и уронил фонарь, который подхватил кто-то рядом. Толпа перешагнула через него, поднимаясь на холм и оставила в пыли. Ведь все шли вовсе не за ним, так? Они шли за светом, а он был брошен во тьме". "Таков мир, сынок, - сказал дед. - Это долина тьмы. Если ты обретешь свет, никогда не спотыкайся и не оставляй его. И всегда помни, что ты не много значишь сам по себе, если не светишь. Мы - как воздушные шары, и душа, которая светится в каждом из нас, подобна воздуху внутри шара. Пока душа не заполняет шар, он просто сморщенная и бесполезная штука". Когда мы переехали Рипл-Ривер и повернули на Тэмэрэк-Роуд, две собаки выбежали со двора Джими Питерсона и залаяли на лошадей. Дед наклонился и залаял на них в ответ. Собаки были так удивлены, что остановились посреди дороги, повернулись и побежали назад. Стайка воробьев вспорхнула с дороги, когда приблизились Принц и Бьюти, и спряталась на больших дубах возле лесопилки. Стадо Холстейна лениво пило на берегу реки. Большое желтое солнце шло за нами прямо по середине дороги. Копыта лошадей шлепали по мягкому грунту, и упряжь позвякивала в ритм дедушкиному голосу, пока он развлекал окрестности: "Ждет на небе пирог, когда выйдет твой срок. Когда выйдет твой срок - ждет на небе пирог..."

Г Л А В А 5. ХОРОШАЯ КНИГА И ПЛОХОЙ МАЛЬЧИК

Я послушался дедушкиного совета и начал читать Библию. Я нашел это чересчур трудным и почти уже сдался на милость детектива Ника Картера, когда мне сказали, что читать Библию самостоятельно не поощряется. С того момента все превратилось в "должен". Я перескакивал через главы, ища сияющего белого человека из моих снов. Когда отец услышал, что я читаю оба Завета -и Ветхий, и Новый, он совсем растревожился. "Я не хочу, чтобы мальчик сделался религиозным фанатиком", - сказал он матери. - "Во всяком случае - прежде, чем он вырастет. С меня довольно видений". Когда отец заставал меня читающим Библию, он забирал ее у меня. Он спрятал оба наших экземпляра, поэтому я занял один у Сафида Филлипса. Он с трудом отыскал книгу у себя на чердаке, в нее никто не заглядывал со времени первого причастия его дедушки. Я начал читать по ночам в постели. Отец этого не одобрил. Он сказал, что по ночам молодые люди должны спать. Я ответил "Да, отец". Я произнес это губами. Про себя я сказал: "Если ты не поймешь меня, отец, я закончу Фараона и его колесницы, которые поглотило Красное Море, вечером ...в постели". Так началась великая религиозная война между мной и отцом. Я думаю, что если бы вокруг Бога не разводили такой таинственности, я бы сдался на Книге Бытия, но отец так упорно отваживал меня от чтения, что я почувствовал - там должно быть что-то особенное. Он открывал дверь моей спальни, говоря "Пора спать, сын", протягивал руку и выключал свет, оставляя меня застрявшим на Аароне и золотом тельце. Конечно, мне не нравились такие дела, поэтому на цыпочках я вылезал из кровати, говоря про себя: "Пора читать, отец", и снова включал свет. Потом отец высовывал голову из своей спальни и видел свет в моей замочной скважине. В тишине ночи он взрывался своей сынопугающей сиреной: "Уильям!" Я чуть не лез на стену. Я вылетал из кровати, тушил свет и нырял обратно под одеяло: "Ух! Щелк! Вжик!" "Ты звал меня, отец?" Отец звал. Он оглашал мне уйму интересных вещей. Затем я начал вешать одеяло на дверь, чтобы свет не проникал в замочную скважину и щели. Это дало мне четыре чудесных ночи "безотцовщины". Я продвинулся до Ноя и ковчега. Ковчег обосновался на горе Арарат, скрипя деревянной обшивкой, когда я вдруг осознал, что скрип этот исходит из гостиной. Отец! Он шел по коридору на цыпочках, в одних носках. Я все понял, потому что он наступил на доску в гостиной, которую я расшатал, и она заскрипела. От этого скрипа встали дыбом мои волосы, и меня, чудесным образом, выстрелило, как пулю, из постели - я сорвал с двери одеяло, выключил свет и влетел назад в кровать: Ух! Дерг! Щелк! Вжик! Отец тихо открыл дверь. Он негромко позвал: "Уильям?" Ответа не было. Отец закрыл дверь и ушел в свою комнату, производя "отцовский шум". На следующий день я выдрал из моей математики внутренности и вставил в обложку Библию. После небольшого усилия она вошла прекрасно. Отец был весьма удивлен и обрадован, когда этой ночью зайдя в мою спальню, увидел меня, штудирующим математику. Он разрешил не выключать свет на полчаса дольше. Он решил, что я начал новую жизнь. Я начал главу о Навуходоносоре в земле Вавилонской. Но через несколько дней отец что-то заподозрил. Так усердно я никогда раньше не занимался уроками. "Ты даже не записываешь арифметических задач, сын?" "Нет", - сказал я ему. - "Я решаю их в уме". Я понял, что лучше бы было взять обложку от учебника истории. Отец знал, что в математике я не соображаю. Он подошел прямо к кровати. "Давай я помогу тебе с какой-нибудь задачкой", - предложил он. Я почувствовал, что у меня словно отнялись ноги, а сам я сделался пустым. Я мигом сунул книгу под подушку и выпалил: "Нет, отец, я должен сам выполнить это задание". Взгляд отца гонялся за моим по всей комнате, прежде чем поймал его. Я был уверен - он видит сквозь мою голову, сквозь подушку, сквозь обложку математики - видит "Даниила во львином логове". Отец не сказал ничего, но во взгляде его кое-что было. Это был: "ты-заплатишь-за-это-позже"-взгляд Он смерил меня тем же самым ледяным взглядом еще раз и отправился спать. Когда на следующее утро я вышел из ванной, то обнаружил, что моя математическая Библия исчезла из тайника под подушкой. И я сказал себе: "Не делай вид, будто не знаешь, кто мог ее взять". Когда я сел завтракать, то увидел, что отец читает ее. Он опустил книгу, посмотрел мне в глаза и испортил вкус бекона и яиц. "Математика, - заметил он холодно, - изменилась с тех пор, как я был ребенком". "В самом деле?" - с интересом сказал я, в надежде, что это действительно так, и что я просто глупо ошибался, решив, что крыша может обрушиться на меня в любую минуту. Она обрушилась. "Возьмем эту интересную задачу на деление столбиком, - сказал он, указывая в книгу. - Вот здесь, Иезекииль, глава 38, стих 21 и 22. - Отец громко прочитал: "... меч каждого человека будет против брата его... моровою язвой и кровопролитием, и пролью на него и на полки его... всепотопляющий дождь и каменный град, огонь и серу". Отец поднял глаза. "Не слишком ли это кровожадно?" "Да нет, ничего", - сказал я ему с энтузиазмом. - "Подожди, что будет, когда ты доберешься до следующей главы. Им придется семь месяцев хоронить мертвых - повсюду трупы!" Я посмотрел отцу в лицо и потерял интерес к жизни. Отец сказал, что ремня для бритвы не будет, но какого-то наказания это заслуживает. Он спросил, что предлагаю я. Я предложил все забыть и начать сначала. Он сказал, что согласен, но только если я запомню, что он поручал мне кое-какую работу: наколоть на неделю дров, вычистить подвал и гараж, вымыть все окна и прибрать на чердаке. "Насколько я знаю твои темпы, - сказал он, - это займет тебя на месяц". Тем не менее, на следующий день я играл в бейсбол, так как сделал все за полдня. Отец был поражен. Он сказал матери, что похоже, я наконец чему-то научился. Так и было. Я научился этому, пока чистил чердак. Я догадался, что могу спустить с чердака длинный электрический шнур с патроном прямо к себе в комнату. Это значило, что я теперь мог читать в постели с запасным огнем, когда отец даст мне сигнал к "затемнению". Я считал, что нет никаких шансов обнаружить этот огонь, потому что пустил шнур вдоль труб, по стене, и провел прямо в кровать. Мать решила, что я, наконец, исправился - я слышал, как она говорила отцу: "Случилось что-то удивительное. Уильям каждый день готовит себе постель". Ночью я делал чудесный маленький тент из одеяла, а потом под простынями и покрывалами зажигал электричество. В своем вигваме я мог читать, сколько душе угодно. Отец не мог увидеть, даже если входил прямо в комнату, что он часто проделывал по ночам. Я прочел все, вплоть до Наума и пророчеств насчет "последних дней", когда повозки побегут быстро, как автомобили, и будут с фарами, и движение станет таким затруднительным, что машины будут толкать друг друга на улицах, точь-в-точь как на Майн-стрит, когда там играет оркестр. Это волновало и пугало. Однажды ночью я погрузился в Новый Завет, и первыми словами, попавшимися мне на глаза, были: " ... и его лицо сияло как солнце, и одежды его были белы, как свет". Это был мой сияющий человек! Я издал вопль, подскочил в постели и дернул свой добавочный провод так сильно, что произошло короткое замыкание, и во всем доме погас свет. Я спрятал шнур и вышел в гостиную помочь отцу, пытающемуся понять, что же такое стряслось. Я с трудом дождался следующей ночи, чтобы вернуться к своему чтению. Я сосредоточенно изучал текст. Чем дольше я читал, тем больше уверялся, что видел во сне Мессию. Это был Христос. Он вернулся и ждал меня где-то. Я не сомневался в этом, читая слова: "Я ухожу, но вернусь снова". "Вы увидите Сына Человеческого, грядущего во славе Отца". "Когда ОН, Дух Истины, придет, он поведет вас к Истине". Это было то, что надо! Я понимал, что если соприкоснусь с Духом Истины, он приведет меня к разгадке моего видения. На следующее же утро я спросил отца, где может быть Дух Истины. Отец опустил утреннюю газету. "Ну, - сказал он. - Одно время я думал, что Теодор Рузвельт может быть, обладает им, или даже Тафт, но теперь я убежден, что все политики виляют, как берега Миссиссипи. Если кто-то из них и близок к истине, так это только Вудро Вильсон". "Я имею в виду Дух Истины в Библии", - объяснил я. "Ты звала меня, Этель?" - закричал отец, оставляя на своей тарелке два весьма неплохих яйца, которые я и съел. Я читал под своим тентом в необыкновенном покое и безопасности целую неделю. Я старался найти в Библии побольше о сияющем белом образе. А потом пришла ночь большого взрыва. Это был понедельник. Я это запомнил, потому что моя учительница, мисс Поппенбург, задержала меня после школы и заставила написать на доске двести раз: "Я не должен приходить в школу с живыми лягушатами в кармане". Я только что вернулся к Давиду и Голиафу. Это была великая битва, и я был так заинтересован, кто же окажется побежденным, что не услышал, как в комнату тихо проскользнул отец и подошел к самой кровати. Обычно всякий раз, когда отец наступал на расшатанную доску в коридоре, я выключал свет. Но отец поступил очень нечестно. Он приколотил скрипящую доску, так что я ничего не услышал, когда он проник в мою комнату. Я был так огорчен тем, что Давид не попал в Голиафа из пращи, что не слышал, как отец приблизился к краю кровати. Отец же, заглянув в мою комнату, удивился, что за странное зарево исходит из-под одеяла. А я был беспечен. Потом отец медленно приподнял край одеяла и уставился на меня. Давид как раз готовился напасть на гиганта Голиафа. Разумеется, я не понял, что это лицо отца. Я не рассчитывал увидеть его здесь. Я даже не смотрел на него, когда он сказал: "Ну?" Его глаза глядели так яростно, что я решил, будто это и есть Голиаф. Я швырнул книгу, завизжал и, как Давид, выстрелил из своей пращи. Я махнул проводом и стукнул отца прямо между глаз шестидесятиваттной лампочкой. Получился громкий взрыв. Отец закричал, пытаясь схватить меня, вцепился в постельное белье, и, накрывшись им с головой, упал на пол. Элла появилась на сцене первой. Она услышала взрыв и примчалась. Она начала истерично плясать около дверей. "Он застрелил его! Он застрелил его! Отец застрелил Уильяма насмерть!" Мать бегом спустилась в гостиную. Она зажгла свет в спальне и увидела меня, съежившегося от страха, у стены, на дальнем краю кровати. Отец все еще пытался пробить себе путь из одеял. Следующие минуты были очень мучительны. В особенности, когда мать распутала отца, и он пополз по полу ко мне. Отец обвинил меня в намеренной попытке ослепить его. "Я думал, что ты Голиаф", - сказал я. Глазами он стал похож на циклопа. Мать охладила его пыл, и вместе с Эллой они помогли ему вытащить стеклянные осколки из волос и бровей. "Я только хотел изучить, что написано в Библии", - сказал я матери, пытаясь привлечь ее на свою сторону. "Тогда ступай и спроси отца Хогана", заорал отец. "Я за это плачу церкви. Пусть отрабатывает деньги". "Однажды я отправлюсь бродить по свету и расскажу людям о Боге. Как я смогу это сделать, если не буду учиться?" "Учись днем, дорогой", - посоветовала мать. - "Это сохранит тебе здоровье и уменьшит счет на свет". Отец сказал матери, что готов немедленно оплатить мое кругосветное путешествие, если я отправлюсь уже утром. Потом он взял с меня торжественное обещание под мое слово чести, под страшную клятву, под риск лишиться нового футбольного мяча, что я никогда - если хочу остаться его сыном, есть его хлеб, жить под его крышей - не буду включать электричество, чтобы читать в постели, никогда, никогда; я принял его условия. Элла была разочарована. "Я думала, он его застрелил", - сказала она. Отец взял с меня обещание еще дважды, прежде чем ушел. Потом он продемонстрировал свое доверие ко мне, сняв мой добавочный шнур с чердака; сошел вниз и вынул предохранитель из распределительного щитка. И еще повесил на него замок. Освещение в моей комнате было на одном предохранителе вместе с кухонным, так что, когда вся компания собралась на следующий вечер играть в карты и есть сандвичи, отцу пришлось спуститься вниз, чтобы открыть щиток. Только он потерял ключ. Поэтому он взял ножовку у отца Сафида Филлипса, пошел и распилил замок. Шум был пронзительный и неприятный. Так об этом рассказывали. Я не знаю. Я был занят тем, что держал обещание, данное отцу - ни в коем случае не включать электричества, чтобы читать в постели. Я не слышал пиления, потому что отправился в постель читать о своем "сияющем человеке". Я читал под одеялом при свете отцовского карманного фонарика.