Наступление ч. 3 (СИ) - Александр Афанасьев

Он был почти неграмотен, потому что в лагерях беженцев не учат грамоте, там учат совершенно другому, он был наивен. Ему сказали, что надо, как только он увидит автобус, на котором возят детей шурави — оставить на его пути свою телегу и бежать со всех ног, пока не увидит такси, на котором ездит Зардак, и Зардак увезет его от посольства. Он не знал, что на телегу погрузили десять килограммов взрывчатки, а сверху положили три мешка с болтами, гайками, гвоздями — и что от такого взрыва ему никак не убежать. Он делал то, что должен, он помнил как самое дорогое не слова отца, а слова муллы Хабибуллы, рассказывающего о том, как важно воевать с неверными и какая награда ждет тех, кто отдаст свои жизни на пути джихада. Наверное, если бы ему сказали, что он должен отдать сегодня свою жизнь за несколько десятков жизней неверных он бы согласился, но амер поосторожничал, и не только не сказал ему это — но и отправил следом контролером — Зардака.

Бодро топая обутыми ногами по выстуженной земле — в лагерях беженцев были те, кто всю зиму ходил босиком, он перешел мост, и пошел по направлению к советскому посольству, толкая за собой телегу. Про себя он повторял ду'а, которому научил его мулла Хабибулла, он говорил, что если постоянно повторять это — тебе не страшны никакие враги, лишь бы ты был чист помыслами перед Аллахом и твердо шел по его пути. И если даже тебе придется умереть на пути Аллаха — умирая с этими словами на устах, ты обязательно попадешь в рай, где тебя будут ждать семьдесят две девственницы.

Аллахумма, ба'ид байни ва байна хатайайа кя-ма ба'адта байна-ль-машрики ва-ль-магриби, Аллахумма, наккы-ни мин ха-тайайа кя-ма йунакка-с-саубу-ль-абйаду мин ад-данаси, Алла-хумма-гсиль- ни мин хатайайа би-с-сальджи, ва-ль-маи ва-ль-баради[4]

Усерган часто повторял эти слова, потому что боялся попасть в ад. Девственниц у него в жизни не было, ни одной, потому что он был беден — но он делал то, что делал не из-за семидесяти двух девственниц. Совсем нет.

Он повернул к посольству, на дорогу выходящую на бульвар Дар уль Амман — и в следующее мгновение у него внутри все сжалось.

БТР!

В медресе рассказывали про то, что делают сорбозы и защитники революции с теми из воинов Аллаха, кто попадает к ним в руки. Кое-то из этого было даже правдой… афганские моджахеды явно старались приписать афганским и советским солдатам собственные методы работы с пленными, их же описывали пацанам в медресе. Теоретически, это должно было вселить в юных муджахеддинов ненависть к врагам ислама и неукротимое желание сражаться до конца, каким бы он не был — но в душу Усергана подколодной змеей вползал страх

Солдаты не смотрели на него, они разговаривали с каким-то штатским — но от этого ему было еще страшнее. Надо идти… он подойдет ближе к машине, к русскому бронетранспортеру, который безбожники поставили предателям из числа афганского народа, чтобы те лили кровь и убивать тех, кто идет по пути Аллаха.

Надо вспомнить. Надо вспомнить, чему учил мулла Хабибулла, и идти дальше, говорить это и идти дальше… Аллах не оставит в своем заступничестве. Надо вспомнить, говорить это и идти дальше… а, вот!

Аллахумма, — кфини-хим би-ма ши'та[5]

Вот! Он никогда не делал зла, и когда не сходил с прямого пути и Аллах не оставит его своим заступничеством.

Он прошел мимо БТР так близко, что до бронемашины можно было дотянуться рукой, повернул на Дар уль Амман, там, несмотря на раннее утро уже было какое-то движение, одна из основных магистралей города… он просто затеряется в потоке машин и все. Он — один из всех, один из хазарейцев, которые везут утром товар на рынок Шар-Шатта.

Он украдкой оглянулся… солдаты смотрели на дорогу… или на него?! Надо идти… просто надо идти, он почти у цели. Скоро будет автобус.

— Стой! — раздалось сзади. Кричали по-хазарейски.

О Аллах!

Усерган прибавил ходу, он не побежал, но пошел по быстрее, деревянные подошвы дробно колотили по подмороженному асфальту.

— Стой, говорю!

Усерган оглянулся. Солдат догонял его, но автомат с плеча он не снял, просто бежал за ним, неуклюже и развалисто. Афганцы плохо умеют бегать, это не их, здесь почти негде бегать — только горы и долины. И реки… кое-где.

Он побежал. Он видел, как остановилась впереди черная Волга, потом как человек, стоящий возле нее выхватил пистолет — и окончательно убедился, что на него и впрямь устроил засаду ХАД. По нему еще не стреляли, он бежал… и все перед глазами почему-то превращалось в разноцветные пятна… черное, желтое…

А потом дурак солдат дал длинную очередь и две пули попали аккурат в баллон с самодельной взрывчаткой, и то, что одна пуля попала хазарейцу Усергану в спину не имело теперь ровно никакого значения.

Ничего уже не имело никакого значения.

Водитель, везущий детей в школу, успел надавить на тормоз автобуса до того момента, как осколки выбитого взрывом лобового стекла хлестнули его по лицу.

Если бы подполковнику Советской армии Владимиру Викторовичу Басецкому сказали, что он сможет голыми руками, один перевернуть Волгу — он бы не поверил. Счел бы говорящего идиотом.

А вот — пришлось.

Так получилось, что Наташа оказалась в Афганистане. Сын был почти взрослый и учился на первом курсе ТВАККОКЗУ[6], будущий горный артиллерист, офицер — разведчик и корректировщик огня, наверное, это лучшее профильное училище в Союзе, где учат этому. А Наташу просто не с кем было оставить, не было в живых ни одной бабушки. Пришлось взять с собой.

История была простая и жизненная. Обычный гарнизон, приличное продвижение по службе. Очередь на квартиру, которая подойдет в двенадцатой, если не в тринадцатой пятилетке — а жить то хочется нормально, правильно ведь? Командование эти проблемы знало, и способы для их решения были. Можно даже сказать — подполковнику очень сильно повезло. В Афганистан, где выслуга идет год за два и год за три, и денежное довольствие соответствующее, да еще платят чеками, которые в Союзе можно и по десять номиналов обналичить, если знать, как и немного оборотистым быть. За два года — можно накосить на кооперативную квартиру в Москве, если не залетать и ни на что не транжирить. А тут еще супруга… сильный хирург — полостник, кандидатскую пишет, на работе ее зажимают, потому что у начальника кандидатской нет, и никогда не будет, и значит, у подчиненных кандидатских тоже быть не должно. Мало того, что работа за те же чеки и на повышенном окладе — так еще и рай для написания кандидатской, может и докторской — такого, что в Афганистане есть, ни в одной советской больнице не увидишь. И вот между шансом на нормальную жизнь, наконец — тем более что после Афгана запросто могли взять в Москву, в Арбатский военный округ, варианты были — встала Наташа, которую просто не с кем было оставить. Знали, что в Афганистане очень неспокойно, то что говорили по телевизору, показывали как военные вместе с афганцами какую — то аллею дружбы сажают — смотришь на это на все, а у тебя на кухне друг сидит, оттуда вернувшийся, который теперь бухает по-черному и спит только с включенным светом… нормально? И все-таки — решились, взяли. Делать было просто нечего, взяли. В конце концов — не они первые не они последние.

Кто же знал, что так будет?!

Как ни странно, Наташе в Афганистане понравилось, причем сразу. Она безболезненно перенесла переход в другую школу, ее ничуть не напрягали своеобразный местный климат, она не боялась разрывов ракет, когда моджахеды пускали их по Кабулу. Как то неожиданно у нее открылись способности к рисованию и теперь она с листами ватмана, которые отец утянул из штаба, целыми вечерами просиживала на балконе и рисовала… рисовала горы, Кабул, самолеты, афганцев, русских. Всех рисовала. Ее приняли в школе, у нее появились друзья среди афганцев, и даже кажется — мальчик из местных.

В тот день подполковник спешил. Шла операция в Хосте, туда выехала большая группа офицеров, нагрузка на оставшихся возросла лавинообразно — потому что нагрузка нормальная только когда каждый делает свое дело и дела делаются — а тут несделанное скапливается в геометрической прогрессии. Домой он вырвался впервые за четыре дня — побриться, белье сменить, постираться, привести себя в порядок, в кой-то веки раз нормально поужинать и увидеть семью. Потом он будет корить себя за это — если бы он остался ночевать в министерстве, если бы он не поехал… да много тут всяких "если".

Очень много.

Оставив Наташу у посольства, они поехали в министерство — но востроглазый Переверзев как всегда крутящий головой во все стороны кое-что заметил.

— Викторыч! — весело сказал он, перекрикивая громкое тракторное бормотание мотора УАЗа — а ты что, с Достом породниться решил?

— Ты чего несешь? — недовольно сказал Басецкий