Убийство болгарского дипломата - Закария Эрзинчлиоглу

— И тем не менее, Ватсон, возможны и другие правдоподобные объяснения. Не исключено, например, что Симеонов пытался сообщить присутствующим о некой изобличающей улике, которую можно обнаружить в салоне, известном одному из них. Впрочем, должен признаться, что не нахожу это объяснение убедительным.

— Сразу после смерти Симеонова был еще весьма странный обмен репликами между графом и военным атташе, которые обвинили друг друга в убийстве.

— Вот, стало быть, как вы истолковываете их слова?

— Да, ибо как же еще можно их истолковать?

— Подумайте о том, что, собственно говоря, было сказано, Ватсон. Граф крикнул военному атташе: «Это ваших рук дело, убийца!» — однако тот не стал обвинять его в ответ. Юсуфоглу сказал: «Я не убийца! Вы знаете правду, спросите сами себя, кто убийца!» Он не назвал Балинского убийцей, и его ответ на самом деле свидетельствует о том, что он и не считает его убийцей, поскольку если бы это было не так, то он, скорее всего, сказал бы об этом совершенно открыто, ведь отношения между ними и так уже вконец испорчены.

— В таком случае его ответ, похоже, заставляет предположить, что и самому Юсуфоглу, и Балинскому известно, кто убийца.

— Вполне возможно, — загадочно сказал Холмс, после чего молчал до самого конца поездки.

В Сток-Мордене Холмс подозвал кэб и велел кучеру отвезти нас в Ройстон-мэнор, поместье лорда Эверсдена. Было по-прежнему морозно, над землей нависало серо-стальное небо. Наконец кэб подъехал к увитому плющом особняку, в котором разыгралась трагедия, чьи последствия угрожали привести к войне, способной охватить весь мир. Мы позвонили в старинный колокольчик, и дверь открыл пожилой дворецкий, на лице которого застыло скорбное выражение. Холмс вручил ему свою визитную карточку и попросил доложить о нашем приезде лорду Эверсдену. Нас провели в большую гостиную, где мы некоторое время ожидали его светлость, глядя из окна на унылый зимний пейзаж и грачей, кружащих над деревьями. Внезапно дверь распахнулась, и в комнату, продолжая что-то горячо обсуждать, вошли двое. Один из них был выше среднего роста, с аккуратной лысой головой и серебристо-седыми усами, а другой — человек весьма крупного телосложения. Последнего я сразу узнал.

— Шерлок! — воскликнул толстяк, едва увидев моего друга. — Мы тебя ждали!

Это был Майкрофт, брат Холмса, мудрец из Уайтхолла. Холмс был искренне рад видеть своего брата, хотя, похоже, и не удивился его появлению. Майкрофт представил нас своему высокому спутнику, который, как выяснилось, и был лордом Эверсденом, министром иностранных дел. Когда все мы сели, министр взглянул на Холмса и сказал:

— Ваш брат сообщил мне, что Орман-паша побывал у вас и рассказал о трагедии, которая произошла в моем доме. Не будет преувеличением сказать, что это дело сопряжено с огромной опасностью, — не сомневаюсь, что Орман-паша, который пользуется величайшим уважением в британских правительственных кругах, говорил вам о его возможных последствиях. Мы рады, что вы согласились помочь нам, и я со своей стороны хочу заверить вас, что и мой дом, и все мои подчиненные — в вашем полном распоряжении.

— Благодарю вас, ваша светлость, — ответил Холмс. — Мне хотелось бы начать с осмотра дома.

Все мы последовали за Холмсом вверх по лестнице, и лорд Эверсден показал нам место, где было обнаружено тело Симеонова. Холмс опустился на колени и тщательно исследовал ковер, после чего спросил:

— Как лежало тело, ногами к лестнице или нет?

— Ногами к лестнице, — ответил лорд Эверсден, — а голова лежала подле маленького столика, что стоит у двери в комнату.

Холмс поднялся на ноги.

— А теперь, ваша светлость, — сказал он, — не могли бы вы вспомнить, где точно находились все присутствующие, когда сюда прибежали вы и Орман-паша?

Лорд Эверсден на мгновение задумался.

— Полковник Юсуфоглу опустился на колени между Симеоновым и дверью в спальню. Господин Леонтиклес стоял в нескольких шагах дальше по коридору.

— Иными словами, он стоял там, где Симеонов не мог его видеть?

— Да, Симеонов не мог увидеть Леонтиклеса с того места, где лежал. Граф Балинский и барон Нопчка прибежали уже после меня и паши и стояли, глядя на ужасную сцену из-за наших плеч.

— Благодарю вас, лорд Эверсден, — сказал Холмс, — ваши комментарии на многое проливают свет. А теперь мне хотелось бы осмотреть спальню господина Симеонова.

Когда мы вошли в спальню, Холмс направился прямиком к окну.

— Закрыто или открыто было окно после убийства? — спросил он лорда Эверсдена.

— Я не входил в комнату, — ответил министр, — но окно было видно мне из коридора, и, насколько я помню, оно было закрыто. Внутрь заходили только барон и полковник, когда вносили тело.

Холмс открыл гардероб, который оказался пустым, потом опустился на пол и заглянул под кровать. Оттуда он вытащил маленький и весьма потрепанный кожаный саквояж.

— Саквояж принадлежал Симеонову? — спросил Холмс.

— Да, — ответил лорд Эверсден, — и больше никакого багажа при нем не было.

Холмс поставил саквояж на кровать и раскрыл его. Внутри не оказалось ничего примечательного, только одежда и личные вещи, которые обычно берет с собой гость, приезжающий в чужой дом на день-другой.

Внезапно Холмс взглянул в окно и замер. На лице его появилось такое потрясенное выражение, что все мы проследили его взгляд, но я, по крайней мере, ничего необычного не увидел.

— В чем дело, Шерлок, — воскликнул Майкрофт, — что было там, за окном?

К Холмсу быстро вернулось его обычное самообладание.

— Ничего, — ответил он. — Так, какое-то внезапное движение, — может быть, птица пролетела.

Он закрыл саквояж и задвинул его обратно под кровать. Затем мы осмотрели спальни всех остальных гостей, но и там ничего интересного не обнаружилось. После осмотра окрестностей дома, где Холмс тщетно искал отпечатки следов, мы вернулись в гостиную и уселись — все, кроме Холмса, который остался стоять у камина.

— Лорд Эверсден, — начал он, — мне хотелось бы встретиться с дипломатами, которые гостили в вашем доме два дня назад. Однако прежде я попрошу вас и моего брата вкратце рассказать о характере и прошлом этих людей. Начнем с Орман-паши. При знакомстве он произвел на меня впечатление человека дельного и честного. Вы оба знаете его лучше, чем я, — разделяете ли вы мое мнение?

Лорд Эверден заговорил первым:

— Да, это в высшей степени достойный и благородный человек. Я знаком с ним уже тридцать семь лет.

Майкрофт кивнул:

— Орман-паша, несомненно, один из самых выдающихся турецких дипломатов. Правительство его величества всегда поддерживало с ним превосходные отношения, он известен своей неподкупностью.

— А что вы скажете о полковнике Юсуфоглу, военном атташе? — спросил Холмс.

— Сложно понять, что он за личность, — сказал Майкрофт. — Человек это мрачный и замкнутый и, как мне кажется, вполне способный затаить в душе недобрые чувства.

Лорд Эверсден добавил:

— Я не очень хорошо знаком с полковником, но должен признаться, что он мне сразу не понравился.

— Что известно о его прошлом?

— Он служил под началом губернатора Фессалии, — ответил Майкрофт, чьи познания в области внешней политики поистине неиссякаемы. — Это часть Греции, которая до сих пор находится под властью Турции, — по крайней мере, таков греческий взгляд на этот вопрос. Губернатор Хасан-паша твердой рукой покончил с мятежами, вспыхнувшими в провинции в прошлом году, но при этом обходился с мятежниками справедливо и тем заслужил благодарность греков — случай в греко-турецких отношениях небывалый. Юсуфоглу, бывший ближайшим помощником губернатора, также получил известность благодаря справедливому отношению к членам различных фракций мятежников, когда тем пришел черед держать ответ за свои действия. На свою нынешнюю должность в турецком посольстве он заступил всего полгода назад.

— А граф Балинский — что он за человек? — спросил Холмс.

— Он твердо придерживается своих вполне определенных убеждений. Как вы, наверное, уже поняли из рассказа Орман-паши, у него бешеный нрав. Это опасный человек, из тех, с кем лучше не шутить. Граф — убежденный приверженец панславизма и питает к туркам закоренелую неприязнь и глубокое недоверие. Что до барона Нопчки, то это благодушный аристократ, представитель одного из старейших семейств Австро-Венгрии. Он состоит в доверительных отношениях с императором. Будучи по своим склонностям либералом, он выступал за увеличение парламентского представительства славянских народов империи, хотя в глубине души относится к политической активности славян в своей стране с большим подозрением.

— Осталось только сказать несколько слов о господине Леонтиклесе, — заговорил Майкрофт. — Он, как и Юсуфоглу, недолго пребывает на своей должности. Прежде он занимал несколько постов в греческом правительстве. Говорят, что он был вовлечен в какие-то политические интриги, чем вызвал неудовольствие короля Греции. Характер у него несколько нервический, и по большей части он держится особняком.