Красный Жук - Сурмин Евгений Викторович

Но поразил его, конечно, не лозунг, а изображение под ним. Вернее, вся стена была картиной, настолько необычной, настолько не соответствующей этому купеческому интерьеру, что парни за столом просто не обращали на неё внимания, занятые поглощением пищи.

Сидящие рядом бойцы удивились бы, но Пётр достаточно хорошо разбирался в живописи. Врождённое чувство гармонии, а потом и целенаправленный интерес сделали его знатоком в мире искусства. Приехав в Ленинград из маленького грузинского городка, он был поражён и очарован архитектурой и музеями этого города. Посещение художественных галерей и полуподвальных выставок молодых питерских авторов дало необычный бонус: застенчивый юноша преображался, начиная рассказывать о стилях и направлениях, и очень легко заводил знакомства.

Неудивительно, что очень скоро застенчивый юноша исчез, а появился уверенный в себе молодой мужчина, осознающий свою красоту и с лёгкостью разбивающий женские сердца. Будучи воспитанным бабушкой в строгости, Пётр не позволял себе обнадёживать девушек и что-то им обещать. Благодаря его принципиальной позиции по матримониальному вопросу разбитых сердец было умеренно. Но внешность, весёлый характер и готовность девушек довольствоваться малым заставили его очень скоро съехать из общежития в съёмную комнату.

В общем-то, здесь Пётр и оказался из-за двух девушек, узнавших о существовании друг друга. А если быть математически точным, из-за папы одной из девушек, служившего в штабе Ленинградского военного округа. Папа хотел крови, мама и дочка хотели свадьбу. Чего хотел «жених», мало волновало заинтересованные стороны. Но, проявив солдатскую смекалку и должное упорство, старший сержант сумел взять тайм-аут.

«Вот ведь, весной отказался поступать в Киевское училище, не хотел уезжать из города, а сейчас я в каком-то лесу, в деревянной избе, и что я вижу? Новое направление живописи? И как это назвать? Анимационный надреализм? А ведь на автобусе рисунок в той же манере, совсем не похожей ни на мировые тенденции, ни на советский путь. Выпуклость образа, проработка деталей, перспектива и даже освещение, органично вписанное в картину… Решительно, сейчас так не пишут. А сюжет!»

Не успел сержант додумать свою мысль, как дверь в столовую распахнулась, и на пороге появился щуплый сержант с каким-то заострённым лицом. «Детдомовец, голодал», – непроизвольно отметил Даданин.

Новый боец точно не страдал застенчивостью.

– Не ждали?! А я пришёл! – с порога выдал он и метнулся к раздаче. На подносе в мгновение ока оказались две тарелки с кашей, гора хлеба, три стакана компота. – Здорово, кентуха! Двинь мослами, дай место будущему маршалу, – не стал утруждать себя поиском свободного места щуплый сержант.

– Гы, гы. Если маршалу… Давай посунемся, хлопцы, тут маршал оголодав трохи, – пробасил добродушный младший сержант квадратного телосложения.

Этот улыбчивый белорус вызвал бы жгучую зависть у культуристов века следующего: при любом движении его мускулы перекатывались волнами, грозя порвать гимнастёрку, а голубые глаза и пшеничные волосы, обрамляющие классическое славянское лицо, позволили бы ему играть древнерусских богатырей без всяких кинопроб.

– Я Колян Задира! – плюхнулся на освобождённое место сержант, бережно ставя поднос на стол.

– Василь, из Пинска.

– А где этот твой Пинск? – Каша с первой тарелки исчезала с удручающей скоростью. Казалось, она испаряется с ложки, не успев коснуться рта.

– В Белоруссии. Значит, как от Минска…

– Василь, это ж мировая жратва! – перебил его Николай. – Надо узнать, можно ли тут остаться!

– Слухай, Коль, а тебя что-нибудь окромя еды интересует? У тебя ж столько не улезет, – опять мешая русские слова с белорусскими, поразился Василий.

– В детстве я плохо кушал, навёрстываю, – рассмеялся Николай. – Доктора разобраться не могут: то ли аппетиту не было, то ли жратвы.

– Подраться любишь, значит? – спросил щуплого сержанта сосед слева.

Несколько голов заинтересованно повернулось в их сторону. Николай приосанился и набрал побольше воздуха для обстоятельного ответа. Ему нравилось быть центром внимания, ловить на себе взгляды, ловко отбивать словесные выпады, самому находить едкие слова, вгоняющие оппонента в смущение, а порой и в бешенство.

Увы для Николая, он был задвинут на задворки внимания одной лишь фразой, донёсшейся со стороны кухни:

– Ребятки, а кому блинчиков со сметаной? С пылу с жару! Кому? – произнесла повариха, держащая на вытянутых руках большое блюдо с горой ещё исходящих паром блинов.

Общий вздох-стон прокатился над столами. Даже издали блинчики наполняли помещение непередаваемым ароматом домашнего уюта. Два парня, коловшие недавно дрова во дворе, принесли бидон и целую россыпь стеклянных банок с вареньем. Под прожигающие взгляды пятнадцати пар глаз не спеша поставили банки на стол, помогли поварихе установить башню из блинов и с чувством выполненного долга сцапали по два верхних блина. Так же неторопливо, культурно – ложечками – парни намазали блины вареньем.

– Клубника! – выдохнул-выкрикнул высокий светлый младший сержант, сидящий ближе других к столу с банками.

– Мне! Мне наложь! – опережая других, пружиной выскочил Николай.

– Да как в тебя лезет-то? – Бойкий одессит решал для себя важнейшую стратегическую задачу: сможет ли он впихнуть в себя хотя бы один блин. Судя по скрестившимся на Николае взглядам остальных сержантов, заданный одесситом вопрос интересовал всех.

– Ты што, блинов никогда не ев? – подколол его квадратный сосед.

– Ел, конечно! К нам в детдом шефы в тридцать втором приезжали, праздник на масленицу устроили. Всем, даж самой мелюзге по блину досталось. Только без клубники: с клубникой в Котласе тяжело.

Василь густо покраснел и уткнулся в тарелку. Представить человека, евшего блины раз в жизни, он не мог. Но смеяться над прожорливостью мелкого товарища расхотелось.

Глядя на шебутного сержанта, остальные командиры смогли найти в себе силы дать последний бой армии блинов и быстро организовали атаку с флангов.

«И чего расшумелись? Блинов, что ли, не ели?» – подумал Пётр, отодвигая массивный стул. Кроме него только их сопровождающий Андрей не проявил интереса к еде и сейчас о чём-то шушукался со своими дружками.

Впрочем, и Андрей, и блины вылетели у Петра из головы, стоило ему подойти к расписанной стене. Да, он видел панораму «Бородинская битва» в Москве, которая превосходила масштабами эту кухонную роспись раз в сто, но то Москва, а тут, в богом забытом месте, в какой-то солдатской столовой…

За стеной столовая превращалась в какую-то сказочную таверну. Перспектива и освещение мастерски открывали ещё одну залу с геральдическими щитами и чучелами зверей, развешанными по стенам. Вделанные в нарисованные светильники осколки зеркала мерцали, наполняя рисунок мягкой магией.

Но больше всего Петра заинтересовали два персонажа на переднем плане, сидящие под щитом с лозунгом о необходимости взаимодействия всех родов войск.

Слева за столом, с деревянной кружкой в лапе, сидела белка. Если, конечно, можно назвать белкой существо ростом с человека, вертикальными зрачками и седой гривой. Одетая в кожаную куртку со шнуровкой у горла, с крестовиной меча за плечом, прорисованная в мельчайших деталях, она, казалось, сейчас поднимет кружку и закричит: «Хозяин, повторить! И блинов нам неси!»

Белочкина подруга, сидящая справа, была, пожалуй, ещё более экзотична. Начать с того, что бокал красного вина она держала хвостом. Многометровая змея кольцами свилась за столом. Раздвоенный язык, огромный капюшон. Но больше всего Петра поразили очки: обычные круглые чёрные очки придавали ей какой-то нереальный, мистический образ. Художнику хватило фантазии представить чародейку в образе гигантской змеи, облачённой в чёрно-белые кожаные доспехи, отдалённо напоминающие Петру танковые траки с вычурным узором. В довершение образа одним из своих колец змея сжимала, как пушинку, здоровенный боевой посох, расписанный под хохлому.