Дежавю - Владимир Болучевский

– И не должен был. Чтобы даже по голосу ты бы никогда ни одного из них не узнал. Смотри, работали быстро, но молча, и каждый знал, что ему делать, а ведь квартирку-то они перетряхнули – дай Бог… Далее, ну-ка, пошевели челюстью. Не сломана? Нет. И правильно. Не было у них задачи тебя уродовать. И личного зла тоже. Тебя просто выключить надо было, чтобы под ногами не путался. Бандиты так делают? Нет. Они и спеленали-то тебя так, чтобы ты потом сам смог распутаться. Это что?

– Трогательная забота.

– Это – профессионализм. Ничего лишнего, кроме задачи, которая поставлена. Они были на работе, а не мучить тебя пришли.

– Ага. Ничего личного. А зачем, когда уходили уже, ногой по роже?

– Во-первых, что ногой – не факт. Во-вторых, на всякий случай. Вдруг ты, связанный, мычащий, вывалишься на площадку и начнешь. башкой в соседскую дверь молотить, а они еще отъехать не успели? Не могли, выходит дело, они этого себе позволить.

– И что ты хочешь сказать? Спецура?

– Видишь ли, когда «контору» разогнали, ребята разлетелись. На кого только не работают. Но на власть тоже.

– Но что хотели-то?

– Да квартиру твою посмотреть. Ты считаешь, что они ждать будут, пока ты в загранкомандировку уедешь на длительный срок? Пришли, посмотрели – квартира пустая. Того, что им нужно, здесь нет. И ушли. Все. Поставили галочку.

– А спросить не могли?

– Выходит, нет. Очевидно, были причины.

– Петя, я же на самом деле ничего не знаю.

– Но ведь они же этого не знают.

– А я им скажу.

– Кому? – Волков склонился над журнальным столиком и заглянул Гурскому в глаза. – Саша, ну почему ты постоянно вляпываешься в какое-нибудь дерьмо?

– А это потому, что, когда Хам торжествует, – взгляд Адашева-Гурского на какой-то момент стал совершенно трезвым и очень, жестким, – дерьмо на каждом шагу.

– Ладно, – Петр хлопнул себя по коленям, встал и достал сотовый телефон, – давай собери что-нибудь из вещей, я пока звонок сделаю, и поехали ко мне. А то и правда, прибьют тебя в чужой игре.

– А это вряд ли. Я неприбиваемый. – Александр встал и, отхлебнув из горлышка, направился с бутылкой из комнаты. – У нашего рода бронь.

– Кем выписана?

– А Господом нашим, – обернулся Гурский. – Спасителем.

– Слушай, я вот тебя чуть не с детства знаю и до сих пор понять не могу – в тебе на самом деле гены бродят или ты вы…ешься?

– Против породы не попрешь. А ты чего из себя корчишь? Вон же телефон стоит.

– Этому человеку, – сказал Петр, – надо звонить по этому телефону. И вообще, давай, давай… И футболочку не забудь!

– Вот как ты был, – высунул голову из ванной Гурский, – Петр Волков, сыскарь и ментяра, таким и остался. И шуточки твои – дурацкие. И правильно тебя из оперов вышибли. Вот так.

– Во-первых, из ментуры я сам ушел, – прокричал из комнаты Волков, – а во– вторых, мой задницу быстрей и отваливаем, крепостник хренов.

Час спустя Адашев-Гурский, кое-как рассовав вещи по полкам, шкафам и ящикам и наведя в квартире относительный порядок, натянул джинсы, футболку цвета хаки и кроссовки, надел кожаную куртку, большие американские армейские солнцезащитные очки и, повесив на плечо дорожную сумку, взял под козырек:

– Я готов!

– К пустой голове руку не прикладывают.

– В разных армиях мира – по-разному. А если ты в ином, фигуральном, так сказать, смысле, то я тебе докажу, – продолжал Гурский, ковыляя вслед за Волковым вниз по лестнице. – Слушай, били меня по голове, а чего ноги-то так болят, а?

– От пьянки.

– Чушь! Скорее всего, на днях я занимался спортом. Но когда? И где? И приличной ли была компания? Петя, не спеши, умоляю, это же пятый этаж, старый фонд, лифт крякнул, у нас долгий путь, необходимо рассчитать силы. И вот что важно – каким конкретно видом спорта я занимался? Ведь, ты мне не поверишь, но далеко не всеми я владею в совершенстве. Так ведь и со стыда можно сгореть.

– Ты же многоборец.

– Это все в юности. Там, где амбиции, поллюции и отсутствие похмелья. И потом я, например, совершенно не знаком с приемами смертельной борьбы борицу, которыми владел профессор Мориарти, а мы ведь вступаем в схватку с преступным миром. Как быть?

– Я дам вам парабеллум.

– Мы с Джеймсом Бондом предпочитаем «Вальтер ППК» и чтобы непременно в кобуре от Бернса-Мартина. Далее, ты спросишь, мол, почему я напялил эту куртку в такую жару? А я тебе отвечу, что, выходя из дома в компании друзей, никогда не знаешь, в какое время года вернешься. Помню, встречаю как-то Курехина в «Сайгоне», май месяц, жара не по сезону, а он стоит – демисезонное пальто через руку и шапка под мышкой – и говорит: «Когда я выходил из дома, на улице было минус два». А? Отсутствие дара предвидения.

– А ты бы на его месте в шортах вышел?

– Ой! Слушай, как ноги-то болят… что же я все-таки делал? Знаешь, я как– то поймал себя на том, что изрядную часть собственной биографии знаю со слов друзей. Странное ощущение, друзья-то и соврут – недорого возьмут, а ты потом и живи как хочешь…

– Так, может, ты по пьянке куда-нибудь вляпался?

– Исключено. Я всегда себя контролирую. И никогда не пьянею. Ты же знаешь.

– Куда футболку девал?

– Какую? Шутка. Надо бы позвонить Берзину и спросить, как я тогда домой-то попал. Потому что на следующий день я поехал в Колпино, а потом было уже сегодня и пока есть. Эта лестница когда-нибудь кончится? Наконец-то.

Солнце слепило глаза даже через очки. От асфальта шел запах гудрона. В затененной глубине василеостровского дворика на скамеечке у чахлого газона сидел парень в полосатой рубашке и читал газету. В воздухе летал тополиный пух.

– Хочешь, угадаю, на какой машине ты приехал? На этой, – и Александр указал рукой на большой черный джип, стоящий у парадной. – А ведь я не знал. Я догадался.

– Ныряй быстрей, на твою рожу пялятся.

– А тебе стыдно со мной рядом стоять? Я тебя компрометирую, да?

– Да залезай ты.

– А знаешь, как я догадался? – продолжал он, когда джип, вырулив из подворотни и мягко перевалившись через бордюрный камень, вывернул на Малый проспект. – Потому что других-то машин во дворе не было. Понял? Вот тебе: редкостный дар предвидения – раз, – начал оттопыривать на американский манер пальцы от сжатого кулака, начиная с большого, – дедукция – два, феноменальная память – три, железная логика – четыре и могучий, нечеловеческий интеллект – пять. Вот! Понял? Просто пальцев на руках не хватает. А ты говоришь, пустая… – он опустил голову на грудь и, глубоко вздохнув, заснул.

Волков поднял с правой стороны черное тонированное стекло и, не отрывая взгляда от потока машин, с удивлением и удовольствием прислушался к движениям того, что заспанно ворочалось, разминая затекшие бугры мышц, и, еще не открыв глаза, скалило зубы в сокровенной глубине его сущности. В нем просыпалось нечто, даже бывшими сослуживцами за глаза с оп8асливым уважением называемое «Волчара».

– Я к вам пришел навеки поселиться. – Адашев-Гурский бросил сумку в прихожей квартиры Волкова, снял куртку и уселся на диване в гостиной.

Значит, так, – Петр посмотрел на часы. – Устраивайся. Ни к телефону, ни на звонки в дверь не подходи. На улицу… – он взглянул на лицо Александра, – ну, с этим тоже пока понятно, – вышел из комнаты, позвякал чем-то в ванной и, вернувшись, протянул ему небольшой, яркий тюбик с иностранной надписью и флакончик с прозрачной жидкостью без этикетки. – Вот этим намажешь рожу, пока окончательно не разнесло, втирай, будет очень горячо, потерпи, а вот это закапай в глаза сразу, я тебе сейчас пипетку принесу. Через пару дней из дому сможешь выйти. Теперь… Дай-ка мне свои ключи, у меня еще дела сегодня, я их раскидаю, а потом,, пожалуй, домой к тебе загляну.

– Зачем?

– Ну, не знаю… Белая, говоришь, и все?

Там вот что. Я, когда одевался, зацепился краешком и порвал. Не порвал даже, а так –

лоскуток по самому низу. Я его и оторвал совсем. Не пришивать же?

– Понял. По низу лоскуток оторван.

– Натюрлих.

– Ладно. Короче, я скоро буду, есть захочешь – разберешься, телик вот смотри. Нэша Бриджеса.

– Дон Джонсон – зе бэст. Петя, а если я пить захочу?

– Отдыхай, Пафнутий…

Выйдя из дому, Волков сел в машину, выкатился на Чкаловский проспект и остановился на перекрестке, пережидая красный свет.

У него, как всегда, еще с вечера были запланированы на сегодняшний день кое-какие текущие дела, но это была рутина, связанная с его теперешней работой, обыденная и скучная, а то, что ворочалось в нем, просыпаясь, уже выпускало когти и уже ощущало голод.

Поэтому, дождавшись зеленого, Волков резко повернул направо и, выехав мимо Дворца молодежи на набережную, поехал на Васильевский остров.

Оставив джип в сотне метров от подворотни, он вошел в парадную, поднялся на пятый этаж, открыл дверь квартиры, запер ее за собой, сделал несколько шагов по прихожей и, по причине не проснувшегося еще окончательно профессионального чутья с опозданием среагировав на что-то неуловимо неясное, резко обернулся, с отчаянием осознавая, что уже не успевает, дернулся и… потерял сознание.