Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Номерок где твой?
— Да т-а-ам у одного, — капризно вывернула спину.
— Забери что ли. Хочешь чаю?
— Ха-ачу.
— Чай пить пойдем. С тортом, с шоколадами. Мелодии и ритмы зарубежной эстрады послушаем.
Посидела, кудряшки на палец наматывая. Разглядывая нас по-блядски нагло. Докурила. Ушла, попой покручивая. Ах, черт возьми, какие, право, на свете бывают попы.
Лёлик стойку принял. Ушки на макушке.
— Может на пару забараем, а? Серый? — Даже заволновался парень, спички стал жевать. — Сама ведь, внагляк лезет.
— Не суетись поперед, Лёля. Грубый ты. Спугнёшь.
Припылила. Парижская этуаль.
— Не отдает он, — пожаловалась.
— Вот какой! И не отдает! А надо было вежливо. Культурно. «Пожалуйста» надо было сказать. Волшебное слово. А теперь всё. Не судьба теперь.
— Видно не судьба, видно не судьба, Видно нет любви, видно нет любви. Видно я один, видно я один, Счастье, где же ты?[8]
— О, какие песни… Прямо за между Соединенных Штатов берёт. Ты, слышь, аккуратней с этим. Заплачем.
Сидит. Губки фантиком. До моего позавчера бритого подбородка дотронулась.
— Видно, что мальчик из интеллигентной семьи.
Таких фамильярностей я не люблю, могу и обидеть, будут тут всякие еще, но договорить не успели, припёрся какой-то суровый, с козлиным пухом на бороде, взял ее за руку молча, увёл.
Гетеры, или как их там. Гейши недоделанные. Сначала кудрявой думают, а потом тем местом, где мозг у нормальных людей.
Время на последний круг пошло. По сусекам на «Алиготе» наскребли. Ну, неудобняк же, на шару. Взяли в буфете кислятину эту, пошли в бендежку.
Чуваки уже бирла с кухни натащили — солянку, бифштексы без гарнира, горой на тарелке с ободком — гуляй, банда! В животе звери съестное учуяли, заурчали.
Открыли, разлили. Разговоры повели про ревера и приставки. Дельные разговоры, по теме. Микрофон нам позарез нужен, по его душу ленточную и сидим, а у них есть, и как раз не в работе — лишний. С последующей продажей, конечно, — сейчас голяк.
Такие разговоры за день не переговоришь, слово к слову тянется. Да и про тревожные будни: тоже есть что. Они — какие тут побоища случаются (народ всё на свой лад перемерит: наш «Уют» — Утюгом, их «Чайку» — в Чикаго), мы — как в Утюг сели.
История простая, как два пальца.
Миня полгода с арами стучал, ну и мы с Лёликом заходили, и нам поиграть перепадало. Такие дела только в радость. Ары — мужики не зажимистые, если хабар идет — вместе квасим.
Прижились.
Сытно.
Весело.
Только нет добра-то без худа.
Застукала Джона жена. С Риткой-администраторшей застукала. В подсобке, на таре пустой.
Тоже, мудило, нашел место.
Джону, конечно, все кабацкие дела запретили, скандал-развод, родителей напустить грозят, а у него же кабак — дом родной. Отдушина. Отпуск с содержанием и без воздержания.
А тут жена — во вторую смену. Он, естественно, дома не засиделся. Ну, мало ли. Бывает. Да и первый раз что ли? Пару отделений отыграли они, в перерыве мы с сухоньким бирлять сели — поварихи гуляша с подливой суповые тарелки наворотили. Бирляем, то, сё, вдруг Маринка, откуда ни возьмись, прямо в плаще, никто и «а» сказать не успел — гуляш у Джона на голове, подлива с ушей капает.
Картина Репина. Ильи Ефимовича. Море волнуется раз, море волнуется два.
Наконец, Лёлик проглотил, я выдохнул, Минька выпрямился, а Билл схватил жену приятеля за руки и залепетал: «Что ты, Марина? Что ты?»
Джон же как сидел, так и остался сидеть, разгребая ужин пятерней по хайру, тоскливо так, будто кошка лапой, когда в лужу вступит. А хайр у Джона — любая примадонна позавидует.
Всё, сказал Харон.
На этом всё.
Приплыли. Берег.
Ладно бы, что говорится, последняя капля. В том-то и дело, что тут не на капли счет. Да и чаша терпения далеко не первая. «Не надо ваших денег! Ваши деньги на пупе сожжешь и не заметишь! У вас только пьянка одна на уме да блядство поганое! Дома будете сидеть, козлы! дома!!»
Дома «козлам», конечно, не усиделось. Да и усидишь ли дома, как в песне поется, когда сады цветут?
С попеременным успехом, через раз, через день, ары продержались еще недельку, надеясь звонкой силой кабацкой монеты умаслить заскорузлые жёнины души. Однако, как назло, а скорее всего по извечному закону подлости, хабар срубить не удалось, к тому же превосходящие силы противника создали коалицию и выступили единым фронтом.
Горько было арам пядь за пядью терять родные просторы. Горче перцовки гнилосранского разлива. Ситуацию усугубил весьма неразумный поступок Джона: чавой-то он забылся и посмел заявиться домой с выхлопом. Вовремя, но с выхлопом. И даже не то чтобы с выхлопом, а развезло. И даже не то чтобы развезло, а еле приплёлся. И даже не то чтобы приплёлся, а мы приволокли и к двери прислонили. В прислонютости жена его и обнаружила, на странные поскребки к двери подойдя.
Супруги, естественно, после инцидента не разговаривали, что и позволяло Джону покидать семейный очаг без спросу. Но тут жену словно прорвало. Тут уж Маринка совсем взбеленилась и на следующий день пошла добивать зверя в собственном логове.
Мамушка, царица небесная! Что там было! Как ты спасся! Говорят, на седьмом этаже было слышно ее верхнее «до».
Мало того, когда одна из разъевшихся попыталась приоткрыть хабальный рот в начальственном окрике, разъяренная Маринка схватила со стола хрустальную вазу, махнула цветы на пол и замерла на секундочку статуей Свободы, чтобы прибить своим «Что-о-оо?!!» Видя такое дело, толстозадые деятельницы от общепита позаныривали мухой под столы: а откуда знать, что у бабы на уме? зашибёт за мужика. Свой мужик — он временами ближе, чем сорочка к телу. А Маринка, она за этого раздолдона… Я, конечно, ни в чем не могу быть уверенным, но насколько я ее… Что там пулеметы? На пушки пойдет. Стволы в узел позавязывает.
Далее события развивались так.
Хрусталь рванул партизанской гранатой на тыщу осколков. У двери, которой Маринка навернула в сердцах, вылетела филенка. Пласт штукатурки, что на дверью, подумал-подумал, и тоже не выдержал — съехал вниз с шумом, с пылью. Попался бы ей в тот момент этот конь на скаку!
В довершение всего, уже в дверях, обернувшись на поле битвы, Маринка торжественно произнесла: «Я на вас, — эпитет она подобрать уже не смогла, слова все кончились, а только приласкала кулачком по косяку, вышибая дверные пробки, — в горком напишу».
Высвистели ар с полузвука, только шуба завернулась. Эти, в кабаках, пуганые вороны. Рыльце-то в щетине.
Наблюдая такой коленкор в разводах, ары к нам: давайте, парни. Давайте. Поутихнет, волна спадет, вернемся мы. Не оставлять же на произвол свято место.
Вот так всё и обставилось.
Халява, плиз.
«Алиготе» на донышке уже. Потрёкали еще о насущном: что там Блэкмор, как там Пейдж, Гилмора давно не слыхать, где Стив Хоу… Дело к вечеру совсем, официантки скатерти со столов собирают, шнуры пора мотать. Договорились, как ни то подъехать, да пару вещей отлабать.
Традиция такая в нашем Шоусранске у кабацких музыкантов: из кабака в кабак под занавес ездить — поиграть в последнем отделении друг у друга, а где и совместно что. Поджемовать. Так это, кажется, называется.
Собрались было, да Лёлик каких-то шмар старых, лет под тридцать стал кадрить. Крутил, крутил рыжим усом, да всё без толку. Пока, наконец, не надоело мне стенку подпирать и не послал я простипом-нототеней привычной дорогой. А потом и мы попрыгали через лужи.
Домой.
В общагу.
Чай пить с маргарином.
2
У любой формальности сатиновый больничный запах, тупой головы кочан и бараньи глаза. И хоти, не хоти — думать не моги: уважай ее, заразу, лелей, пестуй, ни руках носи. Потому как кто командует парадом?
Закорючка.
Всё.
Смирно-вольно-разойдись.
Но где наша пропадала? Уболтал Миня хитрым языком девиц в деканате — где путь кривой, там не езди по прямой. Так-то как? Иди, попробуй справочку для трудоустройства выцыганить. Заранее гнилой номер. Иди, сунься к декану. Там тебе не только закон буравчика выпишут, но и шурупчика в придачу, чтоб другим оболтусам неповадно было, поскольку при отвердевании аморфных тел температура их повышается непрерывно.
Куда? Зачем? А кто за вас учиться будет? Последнее полугодие на носу, дипломный проект, эт цэтэра. Понесла кобыла по кочкам, не остановишь. А уж справку в кабак — всё равно что дыру в баранке ковырять.
В конторе свои заморочки: рапортичку заполните, паспорта, шишли-мышли. Составили репертуар, научены уже — пупкиных да залупкиных, ромашки спрятались. Билл рассказывал, как однажды приписали Юрия Антонова, так приходил потом дядя с папкой, челюстью чакал, что такого в Союзе композиторов не значится. Брызгал ядовитой слюной пока не накормили.
Но и на этом еще не всё.
- Весь этот рок-н-ролл - Михаил Липскеров - Контркультура
- Я потрогал её - Иван Сергеевич Клим - Контркультура / Русская классическая проза
- Последний поворот на Бруклин - Hubert Selby - Контркультура
- Беглецы и бродяги - Чак Паланик - Контркультура
- Это я – Никиша - Никита Олегович Морозов - Контркультура / Русская классическая проза / Прочий юмор
- Рассуждизмы Иероглифа - Влад Иероглиф Измиров - Контркультура
- Снафф - Чак Паланик - Контркультура
- Четвертый ангел Апокастасиса - Андрей Бычков - Контркультура
- Черная книга корпораций - Клаус Вернер - Контркультура
- Красавица Леночка и другие психопаты - Джонни Псих - Контркультура