Пехота - Брест Мартин

— А теперь?

— А теперь мы отжали десяток квадратов серой зоны. Я на два километра стал ближе к дому. Черт, да нам охеренно повезло.

— Ну да… Везунчики, блин, — ротный опять чешет голову и машет рукой. — Все, вали давай. Доповідь мені.

Я опираюсь о капот уже заведенной машинки и обвожу взглядом наш новый дом. На три дня мы здесь, говорите? А зачем мы тогда майно перевозим? Не, мы тут надолго. Взгляд цепляется за хвостовик ОГ-15, торчащий из склона. Ухтышка. Интересно, он стреляный или нет? Потом разберемся. На обратной стороне ската, на небольшой площадке, Шматко, взгромоздив огромную сковородку на газовый баллон, колдует над обедом. На обед у нас — тщательно сберегаемые запасы консервированных каш. Вот как раз на такой случай берегли два мешка с банками. Лунгрен вскрывает банки, Шматко вываливает их на сковородку и перемешивает. Каждый проходящий считает своим долгом встать, втянуть трепетными ноздрями запах горячей перловки с мясом и дать пару глубоко ценных советов относительно кулинарии на одном отдельно взятом терриконе. Прямо «Мастер-шеф», мля. Нет, все-таки желание пожрать так глубоко сидит у кожному військовослужбовці, что не стоит даже и пытаться отвлечь военного от приготовления еды. О, и зажарочкой пахнет. Мда, невовремя я уезжаю…

— Поехали? — Мастер как-то ловко залезает в тесную «Волыньку».

— От, блин. Перед самым обедом. Есть в этом что-то нечестное.

— Справедливости на всех не хватает. Кстати, шо там про УБДшечку слышно?

— От тока ты не начинай. Все, что знаю, рассказываю на… ну, построением это не назвать… на сборищах наших утренних. Банкир уже в Чернигове, в «Півночі». Звонит, жалуется на жизнь, ругается матом, наче дытына мала.

— Ну, Бог ему в помощь. Главное, чтоб сделал.

— И без ошибок.

— Шо, и ошибки могут быть?

— Легко. Это же армия.

— Вот бля.

— Ага. Так что ждем пока. Поехали?

— Та поехали…

В дрожащем боковом зеркале машины дергается земля-небо-земля. Я закуриваю и выдуваю дым вверх и в сторону. Мастер вертит большим и тонким рулем, люфт даже от меня заметен. Итак, мы здесь сутки, и нас еще не убили. Интересно…

И еще шесть часов спустя.

— Вот тут становимся. Все, вся колонна. Тормози, — я машу рукой в сторону посадки, и сидящий за рулем Дизель плавно останавливает «Урал». Тормоза визжат, что-то натужно скрипит, и груженый грузовик, качнувшись, останавливается, сделав вот это вот непременное «пшшшш», как они все делают при остановке.

Колонна стоит в посадке. Около шести, опять темно — март же. Темно — это хорошо, а еще хорошо, что в военных машинах есть кнопка, выключающая все осветительные приборы. Если так можно назвать все эти умирающие лампочки.

Я выскакиваю из первой машины с прицепом и подхожу ко второй. За рулем ЗИЛа с кунгом сидит Вася-Механ и невозмутимо курит. К кунгу сейчас прицеплена цевешка, полная воды, и ей в корму смотрит второй «Урал», и он столь ужасающ, что даже мне становится плохо, когда я смотрю на огромную, невероятную военную ценность, прицепленную к нему — здоровенную волонтерскую баню на колесном ходу. Белый громоздкий прямоугольник, поставленный сверху на шасси (колеса подходят от ЗИЛа, проверено. А третья рота до сих пор ищет свои два колеса). Когда сепары это увидят, они умрут от смеха. Или от ужаса. Неважно, от чего — главное, чтобы они не стреляли.

Чччерт, и телефон тут не ловит, не могу предупредить, что мы на подходе. При выезде звонил, но мы замешкались при пересечении трассы, этот вечный поток машин, эти люди, не понимающие, что нужно дать дорогу военным машинам… Я очень честно пытаюсь не ненавидеть их. Прожив четыре с лишним месяца возле КПВВ, я просто стараюсь не смотреть им глаза. А бампер на своей ауди он починит. Пусть спасибо скажет, что только бампером отделался. А, и потом при выезде на поле чуть подзастряли, пришлось повозиться. Ну, это я так говорю «повозиться», на самом деле я ни хрена не делал, только лез с ненужными советами и бесценными руководящими указаниями, а всю работу делали механы. Сделали. По полю шли по следам — неудобно, но не так стремно.

— Доповідаю порядок входа до нашої нової оселі. — Мы дружно курим, машины никто не глушил. — Значит так, щас пятьсот прямо, потом направо триста. В конце прибавляем, бо там видно с амонскладов, снова направо — и пятьсот вверх по прямой, до конца, в конце там поворот, и остановка. Дальше не тяните, там опять палевно будет.

— Как заезжаем? — спрашивает Санчо.

— Как ехали. Причем входим колонной. Они сейчас еще неразделённые, по темноте ориентиров не видят, а минометка у них херовая, живой я — лучшее тому доказательство. Должны проскочить. Птура не боимся, боимся всего остального.

— А порядок?

— Первый Дизель, у нас полный кузов бэка и еще прицеп с гээсэмом. Короче мы — охуенная бомба на колесиках. Второй — Васюм на Зиле с цевешкой. Третий — Санчо с баней, ты ее уже таскал, поэтому на повороте завалить не должен.

— Не завалю. Только вы топите на все деньги, не завтыкивайте.

— Болидом прошмыгнем, никто и не заметит. В конце там будет маленький красный фонарик, если вы его видите перед капотом, то значит, вы уже воткнулись в откос, а мы потеряли Доки. Бо с фонариком будет он, как самый ценный член кооператива. Короче. Перед фонариком — направо.

— Все, Докі, пизда тобі, — кровожадно высказывается Васюм и запрыгивает на подножку. — Поїхали вже, хулі тут стоять, їсти хочеться.

Машины трогаются как-то одновременно, стояли-стояли — и вот перед лобовухой качается ветка, запах этот непередаваемый: солярки, масла и ветхости. Я неуклюже складываю приклад на АКС, ааа черт, защелка тугая, и кладу его на колени. Дизель косится на ствол, смотрящий ему прямо в живот, но ничего не говорит.

Мы все еще здесь, с каждым часом сепары теряют инициативу, а мы все глубже запускаем загребущие коготки в новый кусок серой зоны. О, поворот. Интересно, что сейчас мои дома делают? Из садика уже, наверное, пришли… Если сегодня будний день. Кстати, а какой сегодня день недели? Я поворачиваюсь к Дизелю, чтобы задать этот нелепый, но такой волнующий меня сейчас вопрос, и вижу его плотно сжатые губы, прищуренные глаза и стиснутые на руле, перемотанном синей изолентой, руки. «Урал» прибавляет ход и резко поворачивает направо.

Чего я смотрю вперед, прислонив к уху рацию? Ни хрена мы не успеем, если только не миномет, мина долго летит. И мы долго едем. Изношенные покрышки цепляются за грязный щебень, машина вскарабкивается на гору. Тонна бэка, а то и больше. Полтонны ГСМа. Два человека в кабине. Дорога с востока на запад. Черт, я и не знал, что наши загиблики умеют так быстро ездить.

Самые длинные пятьсот метров в моей жизни, я слишком устал, чтобы волноваться. Выше, выше… Перед красным фонариком грузовик сворачивает направо и, проминая колесами мягкую грязь, проезжает еще сто метров. Я смотрю на Дизеля, он смотрит на меня. Рычание сзади — заходят остальные машины. Мимо меня проплывает наша монументальная баня. Я пытаюсь открыть дверь и вдруг понимаю, что руки мои так сильно вцепились в автомат, что пальцы не могут расцепиться сами.

Мы доехали. Все получилось. Выдыхай, бывший айтишник с двумя высшими, ты только что совершил вещь нелепую «там», но ценную «здесь» — завел три машины на один из терриконов Донбасса.

Интересно, что мои сейчас делают?

Интермедия 2

Хлюп. Шмяк. Бух. Берцы топают по раскисшей… земле? Это не земля уже. Это жидкая жирная серо-коричневая безысходность, посредине, сверху — вода в каплях равнодушно падает, снизу — разбившиеся капли не хотят впитываться ни во что, кроме наших берцев.

Топ-топ. Лужа. Лужу обойдем. Если увидим. Темнеет рано. Это минус. Зато зеленка почти сошла. Это плюс. Плюс на минус дают что? Правильно. Ничего. Мокрое, грязное, уставшее ничего.

Мысли убегают вперед от тяжелых ног. Мокрая перчатка холодит кончики пальцев, стекает капля от уголка глаза — вниз, к краешку потрескавшихся губ, и ниже — в отросшую щетину, теряется где-то на шее, между свистящим тяжелым дыханием и бьющейся синей жилкой.