Кукольник - Дин Кунц

Себастьян уже почти встал со стула, когда вспомнил, что самое главное - это не двигаться и не шуметь. Он осторожно опустился на стул, прислонился к стене и стал внимательно смотреть на Горн.

Пертос орудовал лишь двумя круглыми ручками на крышке, и постепенно зеленый цвет, пройдя все оттенки спектра, сменился ярко-красным. Красный стал белым, и в этом свете желеобразная масса синтетической плоти, заполнявшая форму, начала затвердевать. Вскоре она стала обретать контуры и наконец превратилась в безликое женское тело с маленькими торчащими грудками и щелью, наметившейся между ног.

Себастьян пришел в возбуждение, но не сексуальное - оно было ему недоступно. Он вытянулся вперед, стараясь получше разглядеть то, что происходило в капсуле-матке.

Потом на голове куклы и на лобке появились волосы золотистого цвета. Они курчавились и росли прямо на глазах. Словно тысяча желтых змей. А потом перестали расти, и возникло лицо - ее лицо с необыкновенными голубыми глазами.

Себастьян продолжал смотреть до тех пор, пока кукла полностью не сформировалась, пока в носу не появились дырочки-ноздри, а во рту - зубки. Пертос - этот странный Бог-творец, смотревший на процесс воссоздания сугубо по-деловому, вынул куклу из капсулы-матки и погрузил в ванночку с питательным раствором, стимулирующим нервные центры синтетического тела. Вскоре кукла задвигалась из стороны в сторону, что-то тихонько бормоча; ее пальцы сжались, как бы цепляясь за грезы небытия, словно она не желала принимать жизнь, так внезапно дарованную ей.

Новая порция жидкой синтетической плоти заполнила капсулу-матку; Пертос выбрал очередную матрицу-диск из папки-идентификатора, вставил диск в транслятор, и цикл возобновился. Но Себастьяна совершенно не интересовало воссоздание принца и коварной мачехи, доброго ангела и трех женихов, участвующих в сказке. Битти Белина ожила, и только это имело значение.

Ему хотелось встать.

Он не должен был этого делать. Пертос непременно выгонит его.

Хотелось коснуться ее волос.

Он боялся.

Он только смотрел.

И по мере того как зеленый свет чередовался с красным и белым, по мере того как зарождалась жизнь в синтетической плоти - изобретение вонопо - и новые маленькие тела, каждое не меньше восемнадцати и не более двадцати четырех дюймов, погружались в ванночки с питательным раствором, - в мозгу идиота проносились странные образы, то темные и ужасные, то веселые и наивные, но всегда бессвязные.

Битти Белина кого-то напоминала Себастьяну.., кого-то давно и безвозвратно ушедшего, чей призрачный образ, воскресший в его памяти, казался мучительно знакомым и в то же время удивительно чужим. Лучше всего он помнил золотистые волосы. Они были одинаковыми у Битти Белины и у той девушки из прошлого - и очень кудрявые. Неизвестно откуда, но Себастьян точно знал, что когда-то был близок к этой девушке, которую так и не мог вспомнить, очень близок, мучительно близок, и внезапно эта близость исчезла со звуком резко хрустнувшей под ногами ветки, хотя, кажется, это была не ветка, а что-то еще. Что же это было? Что отняло у него девушку? И кто она? Битти Белина?

Принц лежал в питательной ванночке рядом с Битти Белиной и тремя женихами-неудачниками. Теперь Пертос создавал доброго ангела. В капсуле-матке формировались золотые крылья. Золотистые волосы... Резкий звук.., щелчок... И кровь. Да-да, много крови, которая стекает у него по правой руке, намочив рукав рубашки. А золотоволосая девушка смотрит на его руку и на себя и все еще смеется, и он смеется, а потом она вскрикивает, а он все смеется, он замолкает, он пугается, а потом она.., она мертва.

Но кто это?

Сейчас, сидя здесь, Себастьян чувствовал себя виноватым, хотя не мог понять почему. Он чувствовал себя так, будто стащил у Пертоса деньги из шкатулки, чтобы купить сладостей. Однажды он это сделал. А когда его поймали, чувствовал себя просто ужасно и очень сожалел о своем проступке. Но это чувство вины намного хуже. Намного тяжелей. Оно причиняло почти физическую боль.

Крылатый ангел лежит в питательной ванночке, и его хорошенькие крылышки накрыли ее края. Глазные яблоки ангела спазматически вздрагивают под опущенными веками. Трудно выйти из небытия и взвалить на себя нелегкое бремя жизни во всех ее проявлениях.

В капсуле-матке возрождалась мачеха.

Себастьян ощутил в ней родственную душу: они оба были виновны. Но он понимал, что ей гораздо проще, чем ему, ведь она знала, что совершила. А он не знал.

Он постарался вспомнить истекающую кровью девушку и кровь на своей руке, а также смех и крик. Но это оказалось так больно, что глаза заволокло пеленой, а челюсть безвольно отвисла. Себастьян не смог ничего вспомнить. Он бросил свои попытки и, почувствовав, облегчение, решил больше никогда не думать об этом.

Себастьян принимал решение не заниматься воспоминаниями уже сотни раз и столько же раз нарушал его.

Наконец все персонажи из сказки про Битти Белину лежали в питательных ванночках. Сама Битти Белина сидела, разглядывая темную комнату и смутные очертания кукольника и идиота. Ее глаза были широко раскрыты. Она отряхивала себя, как будто была покрыта пылью, хотя ничего подобного не было.

Кукольник затушил Горн, вложил матрицы-диски в папку-идентификатор и несколько раз, соблюдая определенные интервалы, дотронулся до ольмезианской амебы, после чего та растеклась по Горну и обволокла его тонким слоем слизи, который вскоре стал совершенно незаметным. Пертос повернулся и посмотрел на кукол. Его лицо было печальным, большие глаза усталыми, как у человека, взвалившего на себя непосильную ношу.

- Мне присмотреть за ними? - спросил Себастьян.

- Да, - отозвался Пертос. - Я пойду к себе на часок. Потом будем готовиться к представлению.

Себастьян переставил свой стул поближе к куклам.

Пертос последний раз оглядел комнату и вышел, держа в руках холистианскую жемчужину. Пройдя по темному коридору в свою комнату, он опустился на постель, изнемогая от страшной усталости, как физической, так и духовной. Пертос вовсе не собирался изображать Бога-творца. Он считал себя лишь оператором устройства, изобретенного вонопо. А когда пьеса заканчивалась, необходимость снова возвращать маленькие живые существа в небытие причиняла глубокую душевную боль. Быть Богом, дающим жизнь, уже не доставляло удовольствия. Нести смерть хрупким созданиям, которые смотрели на него, зная, что с ними собираются сделать, - вот что иссушало его душу. Поэтому, когда процесс воссоздания заканчивался, на него всегда нападала депрессия, ведь рождение вело только к смерти. Стараясь успокоиться, он снова и снова перекатывал в пальцах жемчужину.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});