Ванька-ротный - Александр Шумилин

— "Ты что, совсем ошалел? Куда льешь |стерва|? Не видишь человеку в лицо брызги летят".

Внизу щелкает затвор и обидчик шарахается в сторону. Дай бог пронесет! — думает дежурный телефонист, когда немец особенно усердно принимается обрабатывать наш передний край. Телефонист и молодой лейтенант командир стрелковой роты во время обстрелов находятся в землянке. В землянке перекрытие жидкое, в один слой жердочек и земли. Можно было очистить от сучьев поваленные деревья, распилить на бревна и накатать их |поверх землянок|. Но в завалы никто лезть не хочет. |Каждый из солдат имеет свое подземное укрытие. На лошаденке впряженной в сани бревна. Таскать из тыла сырые бревна никто не хотел. Так и остались телефонист и лейтенант сидеть в землянке под слоем тонких жердочек.| Снаряды на передовой носились по разному |поводу| в разное время и разного калибра. Видать нервы у немцев шалили, боялись что мы вот-вот перейдем в наступление. И они с перепуга открывали бешеный огонь |по нашим позициям из немецких тылов начинала бить дальнобойная артиллерия|.

|немцы били остервенело и по несколько часов подряд|. Чего-то они страшно боялись. Вон наши! Не то чтоб из пушек, из винтовок никогда не стреляли. Немцы кончают бить и кругом наступает мертвая тишина. Вроде все убиты. А поди сунься! Немцы знали, что мы будем сидеть и молчать. Вот этого самого молчания они и боялись.

Помню осень сорок первого. Немцы тогда были |совершенно| другие. Вели себя солидно, с достоинством, так сказать. Не то что эти вшивые. И никакой такой пальбы с перепугу и трескотни |вот так как сейчас| попусту у них |тогда| не было. В субботний день с обеда они прекращали |вообще| воевать. Играли в футбол, запускали фокстроты, танго на полную громкость, чтобы и нам было слыхать. В воскресение весь день отдыхали, мылись, брились, чесались, письма на хаузе писали. А утром в понедельник, поковыряв в зубах, |после сытной| ноль в ноль пускали на нас авиацию и били по нашим, позициям из артиллерии. Немецкая пехота ждала своего часа пока в нашей обороне не будет сделан прорыв. И тогда их инфантерия залезала в машины и следовала по дороге за танками.

А что делается сейчас? На что похожи стали доблестные солдаты фюрера |в сорок четвертом году|? Никакого тебе танго и приятной легкой музыки. Ни суббот, ни воскресений, сплошная стрельба с рассвета до темна. Одно громыхание и дрожание за собственную шкуру. Малейшее движение у нас |с нашей стороны| и тут же несколько залпов на всякий |пожарный| случай с ихней стороны. Три дня ушло на приведение разведчиков в воинский вид и хозяйства в порядок. Теперь нам еще раз предстояло подобраться к обрыву и заглянуть за его край. Нам нужно знать что делается там внизу. Нам вероятно придется спуститься с обрыва и провести ночной поиск с целью захвата языка.

НП командира полка, где я дежурил первую ночь, располагалось на полпути к переднему краю. Из него немцев не было видно. Из него можно было только передать, |если не перебита связь| что немцы по кустам обходят нашу пехоту и что наша пехота вот-вот драпанет |из передней траншеи|. Такие случаи на фронте нередко бывали. Нам для ведения разведки нужен был хороший обзор. Разведчики не боятся, что немцы зайдут |по кустам| им в тыл. Одиночная подготовка разведчика была выше любого солдата пехотинца, не говоря о немцах. Если немцы |по ровному полю| зайдут нам в тыл, то им оттуда живыми не выбраться. Окопаться в мерзлой земле они быстро не сумеют, полежат на снегу, постреляют, обморозят коленки, руки и уши, и уберутся к себе назад. |Наши сидят в окопах в земле, а немцы будут лежать поверх земли на снегу. В этом наше преимущество. Из узкой щели солдата быстро не выкуришь. А окопы, даже с применением взрывчатки за сутки не откопать. Метровую толщину мерзлой земли даже взрывчаткой не просто взять. Так что немцы могут только порхать по поверхности земли. И полежать в снегу часа два от силы.| Сегодня нам с Рязанцевым опять предстоит отправиться на передовую. Мы должны выбрать, удобное место, откуда можно все видеть и наблюдать. Одно дело по карте пальцем водить, а другое самому практически на местности своими глазами все решить |посмотреть все как следует, оценить и разобраться|.

— Ну что, Сергей! Собирайся! На передовую надо идти |топать|!

— Я, товарищ гвардии капитан, давно к этому готов. Меня старшина заранее проинструктировал и всем необходимым снабдил. Я только вашего указания жду. Гранаты есть, диски патронами набиты, перевязочных пакета по четыре на брата, спирта немного для дезинфекции и прижигания ран, хлеб, сало, махорка из расчета на три дня.

— Я смотрю, Сергей, ты в новых валенках щеголяешь? Старшина приодел?

— Старшина выдал новые, что надо! Мы присели, перед выходом покурили. |Каждый раз при входе в зону обстрела все мы по своему молча переживаем свои надежды и сомнения в этот момент|.

— Ну ладно, пошли! — говорю я, и мы вылезаем из палатки и идем вдоль оврага. Не торопясь поднимаемся наверх, сворачиваем на тропу и идем по открытому полю. Здесь наверху холодный встречный ветер и мелкий снег ударяет в лицо. По твердой тропе бежит сыпучая пыль, под ногами скрипит налет колючего снега. |Из темноты палатки сразу на яркий свет в открытое поле, где|, Небо и снег слепят |и режут с непривычки | глаза. На нас надеты белые маскхалаты, от них как от снега слепящая белизна. Мы натягиваем на головы откидные белые капюшоны и, не торопясь, шагаем по узкой тропе. Поравнявшись с полковым НП, я замедляю шаг и показываю варежкой в сторону снежной кибитки Оборачиваюсь и смотрю на Сергея. Он улыбается и качает головой. Помню, мол, как я здесь втирал всем очки |на счет полковой разведки|.

Узкая, притоптанная солдатскими ногами тропа пересекает снежное поле. Там впереди она свернет у одинокого куста, и обойдя бугорок, нырнет в стрелковую траншею. Если на снежное поле смотреть с высоты, то увидишь откуда и куда идут солдатские тропы. Здесь на снегу написано как на ладони. Мы пересекаем открытое поле и ускоряем свой шаг. До солдатской траншеи еще далеко, а в воздухе уже слышна шуршание снарядов. Через некоторое время до нас доходят приглушенные раскаты орудийных выстрелов. Мгновение и прикидываешь куда они полетят, где можно укрыться или упасть. Эти секунды до разрывов за многие годы привычно проверены. |В горле ком, по спине бегут мурашки, слышатся удары собственного сердца|. Мы продолжаем трусцой бежать по тропе, а в десятке метров уже вскидывается земля |от первых разрывов поднимается снежная пыль, звук, пролетают осколки|. Смотришь на брызги снежной пыли и |земли| и невольно замедляешь шаг в ожидании, что новый снаряд разорвется у тебя в ногах |или близко сбоку|.