Главред: назад в СССР (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич

В двадцать первом веке это все быстро и просто, но попробуйте набрать тридцатидвухполосный номер вручную, все вычитать, исправить, дополнить, убрать лакуны и «висячие строки». Черт побери, да ведь это же все вместе с Бульбашом, как моим заместителем, мы должны сделать фактически сами! Да, есть наборщики во главе с метранпажем, корректоры — но полную и безоговорочную ответственность за выход номера несу я. Каждая опечатка, ошибка, неправильно подобранная фотография, отсутствующая подпись — все это камень в мой огород.

Я не могу и не имею права сослаться на недоработку других. Все — от корреспондентов до технического редактора Правдина — находятся в зоне моей ответственности. Не сделали они — значит, не досмотрел я.

А еще я после тяжелого разговора с Громыхиной и договоренностей с первым секретарем райкома попросту не могу выпустить плохую газету. Она должна удивлять, радовать своими идеальными полосами. Не только самими текстами, но и грамотной версткой, приятным и легким оформлением. Ее должны читать, передавать из рук в руки, копировать, переписывать, обсуждать. Так что нет — никакого послабления!

Поэтому я читал, правил, возвращал на доработку, объяснял каждому индивидуально, чего я хочу добиться, менял фотографии в полосе, чем уже откровенно злил Павла Прокофьевича Правдина. Но мне было наплевать на его недовольство, ведь он, в случае чего, всегда может свалить на редактора. У меня же такой возможности не было. И не будет. И я заставлял Никиту Добрынина трижды переделывать текст, чтобы вычистить его от штампов вроде «в представлении не нуждается». Довел до слез Зою Шабанову, безжалостно вымарав из ее статьи про музыкантов целый абзац. Поспорил с Мартой Рудольфовной, которая по старой привычке решила осудить в своем эссе молодого театрального режиссера. Отправил на доработку оба материала Анфисы, которая приукрасила работу парикмахеров, а в интервью с футболистом Чеботаревым сделала акцент на политику, зачем-то заставив его прокомментировать ситуацию с доктором Хайдером. Я, конечно, сам уважал смелого астрофизика, решившегося на голодовку, но в статье про футбол он явно был лишним.

Совместную статью Кати и Люды я вовсе отправил на переделку до следующего номера, потому что она напоминала школьное сочинение «Как я провел лето». И вот, когда в глазах у меня уже мельтешили мушки, на стол легли материалы Шикина и Бродова. На часах было уже восемь вечера, я посмотрел на бодрившегося, но заметно осунувшегося Бульбаша, оглядел свои трясущиеся руки…

И понял, что большая часть уже выполнена, остальное можно доделать завтра. Как я ошибался!

[1]Евгений цитирует доклад М. С. Горбачева на XXVIII Съезде КПСС, после которого в стране и была объявлена гласность. Кашеваров внимательно читал все официальные газеты, и вот пригодилось.

Глава 28.

Со всеми спорами, волнениями и беготней в редакции время пролетело как Ту-144, тот самый советский сверхзвуковой авиалайнер. Но зато потом меня что называется накрыло: всю дорогу в автобусе, весь запоздалый ужин я думал о завтрашней сдаче номера. Вспоминал расположение материалов на полосах, подписи к фотографиям, заголовки, разметку. И лишь в тот момент, когда завершилась программа «Время», я вновь пришел в себя, поняв, что не запомнил ничего из телеэфира.

Прикрыл глаза, сделал глубокий вдох, еще один. Потом вскипятил себе чаю, выпил махом огромную кружку и пошел спать. В последний раз, помню, у меня был такой мандраж после универа, когда я устроился в наши «Любгородские известия». Мне сразу же накидали кучу заданий, и я понял, что с таким объемом завязну на всю неделю. Хотя еще во время учебы у меня была практика и подработка внештатником, так что опыт какой-то имелся. Но тут сработало осознание, что теперь все по-серьезному, и я не могу больше выдавать корявые материалы. Я боялся, что завалю свои тексты, в результате оно так и вышло: мне пришлось переделывать интервью с нашим местным фантастом дважды, после чего материал окончательно зарубили. А писатель на меня из-за этого обиделся и несколько лет не здоровался, когда мы сталкивались на городских мероприятиях.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вспомнив об этом, я собрал всю волю в кулак и твердо сказал сам себе: волноваться незачем. Сейчас, ночью, я ничего не сделаю — не поправлю полосы и не заменю при необходимости один материал другим. Завтра, все завтра. Не стоит тратить время и нервы попусту. И это простое осознание помогло мне уснуть. Но вскочил я все равно ни свет ни заря, оперативно позавтракал и, погладив перед уходом Ваську, помчался в редакцию.

Служебной машиной я по-прежнему не пользовался, предпочитая общественный транспорт и испытывая от этого ностальгический кайф. Тем более что много времени это не занимало. Автобусы в советском Андроповске ходили по четкому расписанию, и нужно было лишь рассчитать, чтобы прийти вовремя на остановку. Город уже давно не спал, и мне нравилось это ощущение причастности к большому делу, когда каждый на своем месте.

— Евгений Семенович, доброе утро! — поприветствовала меня Валечка, которая была на работе всегда, как бы рано и я ни приходил. — Подпишите, пожалуйста, накладные для экспедиции.

Первые мгновения я завис, пытаясь сообразить, о чем говорит секретарша, потом память Кашеварова услужливо подсказала мне: газету мало напечатать, нужно ее еще и распространить. В редакции будущего этим занимался отдел подписки и рекламы, но взаимодействие все равно шло через главного редактора «Любгородских известий».

— Отдел подписки уже утвердил? — уточнил я, одновременно мысленно поблагодарив память своего предшественника.

— Да, все распределено как обычно, — кивнула Валечка. — После вашей подписи я отнесу накладные Доброгубову, он уже распланирует доставку.

Секретарша тоже мне подсказывает, догадался я. Прошла почти неделя после моего обморока, однако по прошествии времени изменения в личности явно стали еще заметнее. Наверняка сейчас все гадают, надолго ли это, и не отправят ли все-таки главного редактора на бюллетень.

— Дайте-ка гляну, — я протянул руку за кипой бумаг и принялся сосредоточенно их изучать.

Тираж у советской районки оказался огромным, а я даже не уделил этому достаточно внимания: пять тысяч экземпляров! В моей прошлой жизни такими цифрами редко могли похвастаться даже региональные издания и местные версии федеральных СМИ вроде «Московского вестника». Но оно и понятно — в СССР не было сайтов с телеграм-каналами, и все читали «принт».

Обязательные экземпляры для обкома в Калинине, несколько пачек для базы «Союзпечати» на улице Докучаева там же, в региональном центре, и, наконец, больше половины — на Главпочтамт. И уже оттуда почтовые грузовики развезут свежие газеты подписчикам в города и села Калининской области. Я еще раз вчитался в цифры, не веря, что около трех тысяч экземпляров — это и впрямь подписка в нашем районе. В будущем этим не смогут похвастаться даже крупные газеты, потому что оформлять получение прессы на дом станут только пенсионеры. Кстати, самая преданная и активная аудитория «принта» в двадцать первом веке. А сейчас, в моей новой реальности, на «Андроповские известия» подписывается стар и млад, причем, как я понял, есть даже коллективные заявки — от предприятий вроде нашего ЗКЗ и колхозов с совхозами.

Уложив это в своей голове, чтобы в будущем не осталось недопонимания, я подписал накладные ручкой, протянутой мне секретаршей. Потом вспомнил еще один момент, которому не придавал значения, и решил уточнить:

— Валечка, а нас в Калининскую областную типографию не планируют переводить?

— Распоряжений таких не поступало, — осторожно ответила секретарша.

— Хорошо, Валечка, спасибо, — я решил побыстрее закрыть тему. — Я буду у себя, вызовите ко мне Бульбаша, пожалуйста.

Я зашел в кабинет, уселся в кресле и вновь погрузился в макет номера. На столе были ворохом разложены исписанные красным карандашом гранки, некоторые полосы были перечеркнуты, и я, выругавшись на самого себя, принялся наводить порядок. С учетом количества правок, которые я сделал вчера, макетов накопилось аж восемь, и теперь нужно было скомпоновать правильный.