Соломон. Царь тысячи песен - Виктор Зонис

В зале, до этого момента застывшем в напряженной тишине, поднялся ропот ужаса и возмущения. Садок вскочил со своего места, а Билкис вцепилась в руку царя…

— Выполнять! — невозмутимо распорядился Соломон. — Рубите!

— Нееет!.. — дико завыла Ривка. — Нет!!! — она повисла на занесенной руке воина. — Не нужно убивать его, пусть достанется ей, этой воровке, только пусть живет, пусть живет…

— А что скажешь ты? — обратился царь к ее товарке, нервно покусывающей губы.

— Тебе решать, царь, — низко опустив голову, тихо произнесла она.

Соломон удовлетворенно кивнул. Он подошел к столу, на котором лежал перепуганный, орущий младенец, осторожно взял его и поднял на вытянутых руках.

— Благословляю тебя от имени великого Бога Израиля! Живи долго и счастливо, — он бережно прижал к себе младенца, поцеловал и передал его Ривке. — Бери, и не отпускай более. Ты и есть истинная мать.

В зале воцарилась мертвая тишина, взорвавшаяся через несколько мгновений громкими выкриками:

— Слава Соломону, мудрейшему из мудрых! Слава!

* * *

Ночью над городом разразилась гроза. Соломон, разбуженный тяжелой дробью, терзающей крышу его дворца, поднялся на террасу, с интересом наблюдая, как потоки черной воды, словно могучее небесное воинство, закипая от нетерпения, проносились по тесным улочкам Иерусалима. Ветер, заметив непрошеного свидетеля, заскользил по голым ногам, поднял полы отяжелевшего плаща, обжигая тело острой и хлесткой влагой. Соломон отступил вглубь террасы, поспешно сбросил с себя наполненное грозой одеяние.

Дождь, долгожданный, живительный дождь! — пронеслась восторженная мысль. — Плачет небо или смеется? или очищает город и нас, или себя от нас, от грязи нашей в поступках и помыслах…

В яркой вспышке молнии, расколовшей надвое водяной мост между небом и землей, царь заметил стражника, мечущегося в бессмысленной попытке спрятаться от стихии.

Суета, суета сует… — подумал он, с интересом наблюдая за воином. — Зачем прятаться от того, от чего невозможно укрыться, зачем стремиться к тому, чего невозможно достичь, зачем противиться доле своей, если назначена она тебе свыше без выбора твоего и участия твоего… А я, как бы поступил на его месте я? И чем отличаюсь я от этого воина, бессмысленно перебегающего от дерева к дереву? Тем, что я царь и за спиной у меня теплые и сухие покои, а у него только пальмовые листья над головой? Суета, все суета…

Соломон не заметил, как наступило утро, подкралось неряшливым, разбухшим от влаги тусклым солнцем, медленно поднимающимся над городом. Вдруг ему послышались сдавленные, приглушенные дождем голоса, перемежающиеся глухими ударами и горестными стонами, что доносились откуда-то из глубины дворца.

Соломон поспешил на звуки и вскоре увидел живописную картину: Ванея, притянув к полу за бороду евнуха Аменхотепа, молча и сосредоточенно хлестал плетью египтянина. Аменхотеп, ухая и причитая, рискуя полностью потерять бороду, безуспешно пытался уползти прочь от хлестких ударов обжигающей кожи. Царь кашлянул, привлекая внимание:

— Не помешаю такому изысканному утреннему танцу, или это военные упражнения? — ехидно спросил он.

Ванея вздернул за бороду евнуха, оторвав его от пола:

— Не то и не другое, мой господин, — поклонился он. — Змею пригрел ты во дворце.

— Змея тоже творение Божье. И что, тебе привиделось ночью — как с помощью плети можно сделать из змеи человека?

— Не ночью, а вечером вчера видел я своими глазами, как египтянин тайно водил жену твою Улану к языческому капищу в Нижнем городе, — с вызовом в голосе ответил Ванея.

— Улану? — Соломон нахмурил лоб. — Кто это?

— Амалекитянка, дочь князя Адора, — подобострастно произнес евнух, отирая кровь с распухших губ.

Соломон, так и не вспомнив, о ком идет речь, махнул рукой:

— Улана так Улана… А почему ты наказываешь за это Аменхотепа, а не Улану? Или египтянин насильно водил ее молиться? — сверкнул царь недобрым взглядом в сторону военачальника.

— Разве смею я наказывать жену моего господина?

— А человека моего, значит, смеешь! — с угрозой в голосе многозначительно произнес Соломон. — Карать и миловать может только Бог, и царь иногда, когда Бог ему позволяет. Ты кого сейчас решил заменить — первого или второго?

Ванея побледнел:

— Я только преданно служу моему господину, — с дрожью в голосе произнес он. — Если бы только одна Улана, многие из твоих жен приносят жертвы языческим богам, и этот… этот… строит им жертвенники!

— Это правда? — Соломон скосил глаза в сторону евнуха.

— Мой господин! — упал на колени Аменхотеп. — Сказать — правда — ничего не сказать. Жены твои, многие из них, взяты из других народов. А другие народы верят в разных богов. Разве не говорил ты, великий, что главная моя задача — обеспечить женам твоим достойное и приятное существование? А разве могут жить они без веры, без возможности общаться со своими богами? Ты знаешь, мой господин, что я не поклоняюсь идолам, а верю, как и ты, в Единого. Мне противны не меньше, чем уважаемому Ванее, божки, фигурки которых держат царские жены в покоях своих. Но разве мог я допустить, чтобы мерзкие идолы прятались во дворце господина моего? Вот и позволил женщинам приносить всесожжения вдали от дома твоего, в укромных и отдаленных уголках Иерусалима. Скажи сейчас, что я допустил ошибку, и алтари их будут немедленно уничтожены, а я добровольно покину дворец и уйду в пустыню на съедение диким зверям.

— Встань! — приказал Соломон. — Я хочу видеть эти жертвенники, а уж потом пойдешь гулять по пустыне. Мы идем прямо сейчас, и ты, Ванея, с нами.

Капище, к которому привели царя, находилось в самом конце городской стены, в скале. Соломон не сразу заметил неровное, довольно глубокое отверстие в камне, на дне которого покоилась бронзовая плита, с грубо выбитым в ней контуром человеческой головы, увенчанной длинными рогами. Изображение, покрытое пылью и пеплом, едва угадывалось, и Соломон велел Ванее очистить плиту мечом.

Царь брезгливо разворошил ногой кучку пепла, костей, перьев, лоскуты полуобгоревшей ткани, и вопросительно посмотрел на Аменхотепа.

— Они что — жгут здесь все подряд? Их боги настолько неразборчивы?

Египтянин ответил:

— Насколько я понимаю, нет у них особых правил. Важен сам ритуал, и вера в то, что просьба исполнится.

— И что — исполняется?

— Не знаю, но жены твои после таких действий становятся спокойнее, увереннее, что ли… А сжигают они все то, что могут тайно вынести из дворца и доставить сюда незамеченным. Они жгут, плачут, говорят с божеством, — и возвращаются довольные, умиротворенные…

— Так о чем все же просят они своих богов?

— Не знаю, я всегда стоял в стороне…

— А я хочу знать! — раздраженно перебил Соломон. — В следующий раз я пойду с вами.

Ванея закашлялся, и царь повернулся к обескураженному военачальнику.

— Почему смотришь на меня так удивленно? Боишься, что царь Израиля при виде этого жалкого алтаря поменяет веру?

— Не боюсь я этого, — произнес Ванея, — только что скажут люди, Садок, наконец? Ты навлечешь на себя гнев Божий.

Соломон усмехнулся:

— Люди, Садок… — он укоризненно покачал головой. — Скажи мне, Ванея: если к городу подошел бы неприятель, а тебе о нем ничего не известно — ни числа его, ни оружия, что бы ты сделал в первую очередь?

— Ну, послал бы лазутчиков в стан его…

— Достаточно! — остановил его жестом Соломон. — Вот и я хочу знать, что происходит с женами моими. И хоть они не враги, для меня важно знать — чем живут жены мои, во что верят, на что надеются. А когда познаешь и понимаешь чужую веру, ее убогость, — Соломон указал пальцем на языческий алтарь — тогда больше постигаешь величие и могущество Яхве! Истинная вера должна быть не только в сердце, но и здесь, — он постучал кулаком по лбу. Вера не должна быть слепой. Слепой не может знать, что такое солнце, сколько бы ему о нем не рассказывали. Вера, пропущенная через ум — непоколебима!

— Но к этим алтарям начали приходить и иерусалимцы, не язычники — чужеземцы, а израильтяне! Я видел, они тоже украдкой приносят жертвы идолам!

Соломон вплотную подошел к Ванее, и пристально глядя ему в глаза, с расстановкой произнес:

— Народ Израиля ходит в Храм Бога Израиля, а слепые в вере пойдут в горы, в пустыню, к себе во двор — куда угодно, все равно пойдут, если мы сравняем с землей языческие алтари. Но куда тогда пойдут жены мои, иноземные строители и воины, торговцы, наконец? Молчишь? Алтари эти не трогать, но и распространение их дальнейшее не допускать! А с Садоком я поговорю — левитов у нас целая армия, вот пусть и займутся делом прямым — веру укреплять!

— Царь, великий мой царь! — Ванея дотронулся до плеча Соломона. — Ты отличаешься мудростью от всех нас, преданных слуг твоих. Немного найдется в народе людей, способных постичь глубину замыслов твоих. Но это… это… прямая дорога к погибели. Веры, истинной веры, никогда не бывает много. Твой отец Давид совершил много грехов человеческих, но во всем, что касается веры, был непоколебим. На вере построен Израиль. Зачем ты испытываешь ее, зачем позволяешь языческой заразе пускать корни в святом городе?