Найдется добрая душа - Владимир Шорор

Теперь Сашка остался один. До вечера никто из бригады сюда не заглянет. Через часок-другой подъедет Малахов. Он вызовет трактор, человека три от Потоскуева, из соседней бригады, они поставят опоры в котлованы, засыпят их землей, утрамбуют.

Сашка внимательно осмотрел готовые к подъему опоры. Черной несмываемой краской нанесено на каждую жирное кольцо. До этого кольца полагалось вогнать опору в котлован. А чтобы так получилось, надо копать еще день. Ищите придурков!

Сашка взял бензомоторную пилу, дернул за шнурок. Моторчик зажужжал, закрутилось полотно пилы. Сашка приладился и стал аккуратно, не спеша, резать опору.

Пройдя с полкилометра, Юрка вдруг вспомнил, что утром, когда шел на работу, он взял тренировочный костюм и тапочки: хотел в обеденный перерыв сделать разминку и провести бой со своей тенью. Стоп! Где же костюм? Где тапочки? Растяпа! Сверток с тапочками остался возле опор, лежит на пеньке.

С досады Юрка выругался, бросил инструменты и повернул обратно. Он то шел, то легонько бежал, злясь на свою забывчивость.

Сашка резал уже вторую опору, когда из-за кустарника выбежал Юрка.

— Тапочки, понимаешь, забыл. Тапочки…

За шумом моторчика и звоном пилы Сашка не услышал его голоса.

— Саня, ты что?.. — крикнул испуганно Юрка, схватив его за плечо.

Стало тихо, Сашка мигом остановил пилу. Жгло солнце, поднявшись над вершинами сосен, нудно пищал над Юркиным ухом комар.

— Ты что?.. — едва слышно повторил Юрка и, взглянув на мелкие котлованы, вспомнив странное Сашкино предложение, кое-что понял.

— Следил, курва? — спросил Сашка угрожающе, вплотную придвинувшись к Юрке. — Пришибу, если кому заикнешься!..

Он поднес к его глазам сухой, измазанный кулак.

Тогда Юрка отступил на шаг, втянул голову в плечи, замахнулся обманно левой, а удар нанес правой, повернувшись всем корпусом, как учил его общественный тренер Подключников, наказавший явиться на последнюю тренировку.

Сашка охнул и упал в траву.

6

Люди меняются. Но мы, живя бок о бок с ними, не всегда замечаем эти перемены. И вдруг, как бы прозрев, удивляемся: что с этим человеком произошло? Так удивился и Николай, глядя теперь на старшего брата. Куда девался тот паренек из ремесленного училища, в черной шинели, с блестящими молоточками на фуражке? Когда-то он, босоногий Колька, завидовал брату и гордился его фуражкой на деревенской улице. Но не было сейчас перед ним ни того паренька, ни самоуверенного молодого мужчины в кожаной куртке с молниями, который появился в их избе, залетев ненадолго из какого-то дальнего города. Николай искал сейчас в брате знакомые, родные черты и не находил. Совсем чужой, непонятный человек стоял перед ним.

Да и Сашка тоже удивился, встретив неломкий взгляд Николая, удивился, что тот выше его ростом, и понял, что брат властен сделать с ним все: прогнать, наказать, побить. Он даже усомнился на миг: да его ли это брат? Тот ли Колька?..

— Коля, — сказал он с надеждой. — Брат!.. — произнес он просительно.

И это слово, уже в который раз, обезоружило Николая. Как было бы просто прогнать кого-то другого! Сколько их — вороватых, ленивых, трусливых убрал он из бригады без сожаления. А что скажешь Сашке?

Ребята, уже изругавшие Сашку, излившие гнев, сидели в сторонке у костра, ждали его решения. Прости он сейчас Сашку, как потом станет смотреть им в глаза? Погибнет бригада, разбредутся ребята. Толя, тот бы решил быстро: убирайся со стройки, духу твоего чтоб не было, не позорь нас. Но что-то, то ли глупая жалость, то ли непередаваемое чувство, которое испытывают лишь к родному по крови человеку, мешало ему.

Николай встретился со взглядом Сашки, трусливым, бессильно-злобным. И понял: память хранила другого Сашку, а в жизни уже давно его не было. Николай посмотрел на часы, сказал тоном, каким когда-то еще в армии, приказывал солдатам своего отделения:

— Сейчас шестнадцать часов. В шестнадцать тридцать выйдешь на дорогу, проголосуешь. К восемнадцати успеешь в управление. Скажешь Владлену Петровичу: бригадир… — тут он заволновался, глубоко вздохнул и, заглушая жалость, произнес: — Бригадир отчислял тебя. Иди, — уже совсем тихо сказал он.

Сашка сделал шаг вперед к брату, но Николай, овладев собой, жестко повторил:

— Иди!..

И Сашка, сутулясь, побрел к шалашу собирать вещи.

С ним никто не заговорил, никто не смотрел на него, будто Сашки здесь уже не было. На ветке сидел бурундук, посвистывал: «я живу, я живу» — радовался, подлец. Сашка подумал, что зря тогда не подшиб его. Теперь бы не посвистывал над душой.

На сердце у Николая было тяжко, когда он смотрел, как по просеке, в сторону Анзебы, удалялся его брат Сашка с тощим рюкзаком на спине. Что сказала бы мать, узнав, как прогнал он родного брата? Что сказал бы отец, будь он жив?..

Медленно направился Николай к шалашу. Ребята все еще сидели у костра. Юрка радостно посмотрел на него. Женя преданно подвинулся, освобождая место получше, а хозяйственный Дима налил ему полную миску тетеревиной похлебки. Но он отодвинул еду, сказал:

— Пошли к опорам. Сегодня еще одну поднять успеем.

Ребята дружно поднялись от костра и гуськом потянулись за своим бригадиром по узкой тропинке, через коряги, валежник и заросли, туда, где возвышались над тайгой поставленные ими опоры, где проходила трасса, незаметная на этой огромной стройке.

Из жизни Сухомлинова

Сухомлинов висел над скалами, обвязанный канатом, и ломиком спихивал со скальных уступов качающиеся пудовые камни. С гулким грохотом каменные глыбы летели вниз, поднимая пыль. Выше Сухомлинова и пониже его, но в стороне, работали на скалах ребята из его бригады — бригады скалолазов, единственной на стройке.

Внизу, в жутковатой глубине, шевелились крошечные люди на дне котлована, стремительно текла Ангара, и казались отсюда игрушечными экскаваторы, подъемные краны, самосвалы, катер, пересекающий реку.

Я стоял на вершине утеса, заглядывал с обрыва в пропасть, где работала бригада скалолазов, и не знал, как позвать Сухомлинова. Кто-то из рабочих решил мне помочь. Он подергал канат, накрепко привязанный к стволу столетней сосны, и в жестяной рупор крикнул вниз:

— Владимир Михалыч, на выход! Бригадиру подъем!..

Вскоре по канату к нам выбрался сам Сухомлинов. Был он высок, прям и даже в мешковатой брезентовой куртке, перетянутой широким монтажным поясом, выглядел на редкость ладным. Поразили голубые глаза его, с тем чистым весенним выражением, какое редко встречается у взрослого человека, к тому же немало испытавшего.

Договорились встретиться вечером у него дома, на правом берегу, в поселке строителей. В тот вечер, неторопливо расхаживая в мягких туфлях по своей уютной комнате — в другой играли его дети, дочь и сын, — он рассказал мне свою историю. Я записал ее так, как услышал.

Вот она, эта история.

1

Родился я в одна тысяча девятьсот двадцать пятом году в Курской области. Рядом с Валуйками. В тридцать третьем году, аккурат мне в школу идти, началась голодовка. Отец подался в Сибирь. Ну, и меня забрал, конечно. Пожили-пожили, все вроде ладно было. Но вскоре подался отец в Баку. Там у него сестра была, моя тетка.

Пятнадцати лет, в сороковом, значит, поступил я в спецшколу; брата забрали в армию, сестра вышла замуж. А старики мои прибаливать начали. Я подумал — что же сидеть на отцовской шее? И попросился на завод к дяде. Был дядя начальником цеха. А я пошел токарем и проработал до сорок второго года. Завод наш имел оборонное значение, в армию меня не брали. А нас человек одиннадцать, с одного завода ребята, такие как я, сговорились — и в военкомат. На фронт, мол, хотим!

Нас и отправили. Только не на фронт, а послали в Кзыл-Орду. Туда Серпуховская летная школа эвакуирована была. Стали меня на летчика учить. А летчика из меня не получилось: по дороге трахому подхватил. Подлечили и направили в Ташкент, в школу связи. Не по нутру пришлась мне эта школа. Воевать, думаю, если не летчиком, так уж за пулеметом, на худой конец. Говорю, учиться не буду, посылайте на фронт. Просьбу мою удовлетворили, отправили в запасной полк. Готовились мы на фронт, а угодили — куда, думаете? Аж в Иран угодили. Вот как!

Я прослужил там более двух лет, за границей. Служил сначала рядовым автоматчиком, а впоследствии радиомехаником при штабе. Там кончал курсы.

Иран — страна капиталистическая. То есть такая, что за деньги можно все купить и все продать. Хоть человека, хоть совесть. Персы в Иране живут. И басмачей тоже полно. Они нападали на мелкие гарнизоны, на обозы, на отдельные автомашины. И вышел приказ — очистить от банд территорию. А пойди разбери — мирный иранец он или басмач. Он ведь как? Днем стадо пасет, а ночью объединяется и нападает с винтовкой. Но мы проявляли военную сметку и ловили этих басмачей. Я при опергруппе радистом был. Этих, которых ловили, их не стреляли. Вразумляли, агитировали и отправляли к семьям. А главарь у них был Дурды Клыч-хан. Так его не поймали, как ни старались, сбежал куда-то. А может, свои прикончили, да нам не сказали. Не получили мы такой информации.