Дрожащая скала - Эли Берте

Но в то время как большинство гостей предавалось всем удовольствиям праздника, особы важные, почетные обитатели острова, держались несколько в отдалении и беседовали в тени трехсотлетнего дуба. Возле них стояла откупоренная бочка вина, и они ничуть не стеснялись опорожнять и снова наполнять свои стаканы, когда кому было угодно. Разговор в этом привилегированном собрании шел очень оживленный, разумеется, о случае, бывшем причиной праздника.

– Уж так, дядя Пьер, – говорил Ивон Рыжий с многозначительным видом, – ты поверь мне, что тут есть над чем поломать голову самым лихим башкам в приходе, а у нас, надо правду сказать, есть-таки головы… Как! Вот нас тут дюжина верных слуг наших господ, и мы до сих пор не знаем ни имени, ни чина, ничего, что касается новой госпожи де Кердрен.

– Ну не правда ли? Ведь мы даже не видели ее лица, кто ее знает, молода ли она, стара ли!

– Что правда, то правда, Ивон Рыжий, – отвечал рыбак Пьер, сделавшийся уже старым и дряхлым. – А мы с тобой, кажись, имели бы кое-какие права на доверие господина. Помнишь ли ты наш переезд на острове Джерси в восемьдесят девятом году? Господи, помилуй! Какая была погодка! Бедная "Женевьева", моя тогдашняя лодка, то и дело окуналась в воду, и надо было держаться за снасти, чтобы тебя не унесли волны… Да, да, целых тридцать часов мы были на волос от смерти! Но дело шло о спасении господина, и мы не смотрели на опасности!

– Что и говорить, дядя Пьер, – отвечал Ивон Рыжий. – Редко выдаются такие деньки у нас, моряков, да и не приведи Бог! Но если мы не щадили себя, то и господин не жалел рук, надо правду сказать… Я помню, как он до крови оцарапал руки кабельтовом, который он схватил во время шквала, сам свалился от напора, но добычи не выпустил. Крепкий малый, даром что дворянской крови! И послушай, дядя Пьер, если мы с тобой не забыли этой старой истории, то и другие, кажись, помнят ее. Нотариус Туссен уже сказал мне одно словцо кое о чем, да видел я, как и тебя он отводил в сторону давеча утром. Наверное, не о ветре толковал, который дул два дня тому назад! – Ивон принялся хохотать во все горло, потирая руки.

– Да, да, господин наш – добрый господин, – отвечал старый рыбак с выражением признательности. – Теперь, когда на море разыграется непогода, я могу спокойно оставаться у домашнего камелька и попивать водку, пока будет печься репа; ночью, когда поднимется ветер и забушует вокруг хижины, я спокойно буду потягиваться на маисовой соломе, не беспокоясь опоздать к приливу! Дай Бог здоровья доброму господину. Но он и о тебе, кажется, не забыл, Ивон?

– Может быть, – отвечал рыбак с ложной скромностью. – После видно будет… Отчего бы и мне не сделаться тоже хозяином судна, как другие? Но прежде времени хвастать нечего… только я охотно обошелся бы и без лодки и без всего другого, если бы кто сказал мне, кто такая наша новая госпожа, откуда она и как ее зовут.

Тут к избранному кружку подошла тетка Пенгоэль, та мужеподобная лодочница, которая в ночь Альфредова бегства возвестила о приближении грабителей. Услышав последние слова Ивона, она вынула изо рта маленькую трубочку и отвечала, прихлебывая из стакана водку:

– Мать Пресвятая Богородица! Ивон Рыжий – вот говорят, что мы, женщины, чрезмерно любопытны и болтливы. Да ты после этого любопытнее и болтливее любой бабы! Ну какая тебе нужда до того, кто такая наша новая госпожа? Довольно тебе знать, что господин ее выбрал. Если бы ему вздумалось взять даже меня, бедную вдову, не имеющую ничего, кроме чести, что бы ты сказал, позволь тебя спросить об этом?

Она проворно осушила стакан водки, прищелкнула языком и продолжала тянуть трубку, не обращая ни малейшего внимания на хохот присутствующих. Один Ивон Рыжий не принимал никакого участия, по крайней мере, видимого в этих насмешках.

– Послушай-ка, тетка Пенгоэль, – сказал он, – конечно, такая женщина как ты, уж чего бы лучше, и если бы дело шло о том, например, как махнуть веслом, бросить острогу или хватить стакан крепкого, вряд ли найдет кто тебе подобную… Но что касается до молодой жены господина, об этом уж я знаю, что знаю – видишь ты, и мне порассказывали такие вещи…

– Ну, что же? Что тебе рассказывали? Увидим! – прибавил Жан-китолов. – Из тебя так же трудно выпытать что-нибудь, как якорь отцепить от подводного камня.

– Ладно, ладно, братец Жан. Но вы ведь согласитесь, что тут есть немножко того… Дама эта всегда закрыта, и никто до сих пор не похвастается, что видел хотя бы кончик ее носа. Нынче утром она была обвенчана в церкви, безо всяких свидетелей, кроме Конана, Бернара, Туссена да его клерка. Потом в Сент-Илеке месье Туссен, теперешний мэр, нарочно закашлялся в ту минуту, как произносил имя новобрачной. Маленький Ронклион вздумал было запустить глазок в свадебный контракт, – но не тут-то было. Он увидел только ряд каких-то каракулей, где сам черт ничего не разберет… Не заставляет ли все это призадуматься? К чему бы скрывать имя, ежели?..

– Ее имя! Ее имя! – перебил китолов. – Эх ты, голова! Да ведь это не секрет… ее зовут мадам Жерве, и денег у нее – миллионы.

– Это может быть, – сказала тетка Пенгоэль, – но месье Конан, который уж, конечно, должен ее знать, уверял меня, что она графиня.

– Оно, конечно, так, – сказал старый Пьер, слегка улыбнувшись и погладив свою седую бороду. – Конечно, месье Конан достойный человек и верный друг, но в таких делах ему верить едва ли можно. Не говорил ли он три месяца назад, что господин прибыл сюда на испанском адмиральском корабле и что ему салютовали из всех пушек, когда он выходил на берег? А между тем, дядя Томас в этот самый день ловил рыбу с подветренной стороны острова и целый день ничего не встретил, кроме дрянного купеческого кораблишка, который приставал к берегу, чтобы высадить тут какого-то матроса в лохмотьях. Нет, нет, слова месье Конана не всегда правда, не слишком-то надо верить в его истории.

– Именно так! И ты, пожалуй что, прав, – сказал Ивон Рыжий, – потому что человек очень близкий с месье Бернаром, сейчас почти побожился, что…

Он остановился и закусил губу.

– Ну что же? Посмотрим! Откашливайся! – сказал в нетерпением Жан. – Если ты знаешь что-нибудь, так скорей закидывай удочку.

– Э! – сказала тетка Пенгоэль, пожимая плечами. – Разве не видите, что он хочет только, чтобы его слушали, а сам и не знает ничего?

– Как! Я ничего не знаю? – вскричал Ивон с гневом. – Я хочу только, чтобы меня слушали?.. Так вот же, вы увидите… Молодая госпожа замка – просто малютка Лабар, дочь старухи Лабар, – та самая, про которую была когда-то сложена такая славная песенка. Вот как я ничего не знаю! Да!

Это открытие произвело на слушателей драматический эффект: тетка Пенгоэль разбила свою трубку, китолов выпустил из рук стакан, старый Пьер вытаращил свои красные глаза, и все вдруг замолкли.