Дрожащая скала - Эли Берте

Жозефина испустила глубокий вздох.

– Берегитесь, Альфред! – сказала она. – Это бесславие, тяготеющее надо мной, гораздо страшнее, чем вы думаете. Я желала скрыть от вас эту истину, чтобы не увеличивать ваши сожаления, но предрассудки слепы и живучи. Хотя для большей части соседей я искупила роковое испытание несчастной смертью, но имя мое все же осталось для них символом скандала и посмешища. Я не осмелилась бы показаться здесь с открытым лицом: насмешки и оскорбления посыпались бы на меня со всех сторон. Так перестаньте думать о соединении с опозоренной. Как вы ни тверды, как вы ни сильны, это бремя будет слишком тяжелым и, может быть, задавит вас.

– Так что с того! Чем тяжелее бремя, тем больше для меня причин требовать своей части в нем! – пылко вскричал Альфред. – Я вам сказал, что мне надлежит бороться за вас против людской злобы. Кроме того, не преувеличила ли зло ваша изысканная деликатность, Жозефина? Невозможно, чтобы воспоминание об этой глупой шутке после стольких лет…

– Слушайте, – прервала его Жозефина, протянув руку к проливу.

Перед террасой проплывала лодка, и сидевший в ней молодой гребец пел звучным голосом:

Но жестокая РозинаСтоль счастливой не была:Видно, есть тому причина,Что не тронулась скала…Тра-ла-ла, тра-ла-ла,Что не тронулась скала.

Лодка удалилась, и конец песни замер среди плеска волн. Жозефина горько улыбнулась.

– Вот видите, месье де Кердрен, – продолжала она, – время нисколько не ослабило соблазна смаковать эту историю. Презренные куплеты, которые вы слышали, сделались народными в Сент-Илеке так же, как и на этом острове; в кабаках, в хижинах, везде, даже в вашем замке они будут поражать ваш слух. Мать убаюкивает ими свое дитя, дитя повторяет их за играми… Часто рассказывают и печальный случай, о котором они повествуют, но факты обезображены, переделаны, умножены всем, что только может добавить суеверное воображение наших бретонских крестьян. Имена моей матери и мое произносятся со странными и поносящими нас толкованиями… Итак, вы видите, – добавила она почти с отчаянием, – что против этого застарелого зла нет никакого средства. Как месье де Кердрен, кумир этого населения, осмелится восстать против этих предрассудков? Как посмеет он сказать людям: эта женщина, которую вы преследуете своими насмешками, эта женщина, злословить о которой вошло в ваш обычай, эта женщина – моя жена!

Кердрен был в нерешительности, но только несколько минут.

– Ну и что же! Жозефина! – вскричал он с новой энергией. – Я буду иметь это мужество, и успех увенчает мои усилия. У меня есть план… То, что было орудием вашего унижения, послужит и восстановлению вашего достоинства. Надейтесь на меня, надейтесь на себя, а больше всего – на Бога. Жозефина, несмотря на ваши опасения, решение мое не изменилось, и я, вполне понимая то, что делаю, умоляю вас еще раз, отвечайте мне: хотите ли вы быть моей женой?

Девушка зашаталась, словно не могла стоять на ногах от слабости.

– Сжалься, друг мой! – сказала она. – Эта борьба истощила меня… у меня недостает больше твердости и сил. Пощади меня, ради Бога! Пощади меня!

Альфред бросился, чтобы поддержать ее.

– Жозефина! – шептал он страстно. – Как мне понимать это?

Девушка тихо склонила голову к его плечу:

– Ах! Зачем тебе мое признание, Альфред? – тихо отвечала она. – Не сказала ли я уже тебе свою тайну? Я люблю тебя больше своей жизни… Я хотела бороться, и я побеждена… Итак, пусть совершится мой жребий: я – твоя!

И при бледном свете луны два любящих создания соединились в стыдливом объятии.

– Вот на это-то я и надеялся! – воскликнул нотариус, потирая руки.

– Вот этого-то я и боялся! – вскричал Конан, поднимая глаза к небу.

Что касается до месье Бернара, то он, может быть, думал, и много думал, но как истинный нормандец, не сказал ничего.

Глава 2.

Праздник

В один прекрасный весенний день весь остров Лок представлял праздничный вид. С самого утра деревенский колокол пел на своей колокольне с каменными зубчиками радостную песню. Население Бретани, миль на десять в окружности, собиралось на остров Лок как для великого торжества. Целая флотилия барок, лодок, шлюпок и других самых разных судов всевозможных форм непрерывно переплывали через пролив и высаживали на берег то красивых кавалеров и прекрасных дам в церемониальных костюмах, то крестьян, матросов и рыбаков и их женами и дочерьми в праздничных платьях. Почтенные буржуа важно направлялись к замку – центру сбора для значительных гостей. Другие, больше склонные к удовольствиям, рассыпались по острову, где играли в игры, бывшие тогда в ходу.

Особенно густая и разнообразная толпа наполняла дубовую аллею, ведущую из деревни к замку. Житель окрестностей Леневена в своих неизмеримых штанах, с голыми ногами и в синем льняном колпаке теснился к изящному обитателю Ладивизьо в черном костюме с талией времен Людовика XIV. Крестьянин из Плугастеля с длинными волосами, в каштановой фригийской ермолке, в епанче с капюшоном, подпоясанной шолетским платком, представлял контраст с жителем Лиона в алых штиблетах с серебряными пуговицами, в кожаном поясе, украшенном блестящими бляхами. Самое богатое воображение могло бы встать в тупик перед бесчисленным разнообразием форм, отличавшем женские головные уборы. Одни походили на корабль, плывущий на всех парусах, другие – на обелиск, иные, наконец, представляли подобие венцов, но чаще всего материя или полотно, расположенные самым затейливым образом, казалось, предлагали глазу найти в них хоть малейшее подобие с каким-либо известным предметом. Матросы в своих цветных рубашках, в шляпах из вощеной кожи и блестящих шарфах, еще больше придавали живописности этой пестроте всего сборища.

Само собой разумеется, толпа эта не отличалась ни неподвижностью, ни молчаливостью. Тут деревенский оркестр, взобравшись на пустые бочки, заставлял отплясывать деревенских щеголей и красоток под звуки скрипки, бомбарда и тамбурина. Далее проворные и ловкие молодые люди в самых легких костюмах, обвязав длинные волосы лентой вокруг головы, готовились к состязанию в беге. Площадка, прилегавшая к большой аллее, оставлена была для борьбы – самого любимого упражнения бретонской молодежи. В центре возвышалась молодая березка, на которой висели призы для награждения победителей. Призы эти состояли из окорока копченой ветчины, шляпы, украшенной медной пряжкой, а венец их составляли блестящие серебряные часы, снявшие на вершине мачты, как ослепительное зеркало для привлечения жаворонков. Зрители и действующие лица уже собрались на будущей арене борьбы. Атлеты отличались своими рубашками и панталонами из толстой материи, туго подпоясанными, и соломенными жгутами вокруг головы для поддержания волос. Возле них стояло несколько стариков, прежних заслуженных борцов, выбранных в судьи предстоящих поединков, и четыре наблюдателя, на которых была возложена полицейская работа, расположившиеся вокруг арены. Трое из этих важных сановников потрясали длинными и достаточно толстыми бичами для умерения слишком жарких любителей, между тем как четвертый, вооруженный вертелом, почерневшим и закоптившимся на долгой службе в руках какой-нибудь стряпухи, должен был убирать ноги зрителей, вылезавшие в круг для борьбы. Но что больше всего возбуждало удивление зрителей, так это походные погребцы, удобно стоящие на приличном расстоянии друг от друга под тенью деревьев, где всякому подходящему подавали сидр, вино и даже водку без всякого другого условия, кроме того, чтобы пить за здоровье господина де Кердрена и его молодой супруги – условие, от которого любители, как и водится, не отказывались. Радостные крики, здравицы, визг инструментов и по временам пистолетные выстрелы в знак веселья – все это образовывало такой оглушительный шум, который покрыл был даже шум моря и вой бури, какие случаются во время равноденствия.