Не выпускайте чудовищ из шкафа - Екатерина Лесина

являлся, какая разница?

Отец у меня один. И мать тоже. И останутся ими, что бы там он ни раскопал.

– Я сумел отыскать кое-что. Немногое, архивы погорели.

– И на кой?

– Ну… скажем так, не моя личная инициатива, – уклончиво ответил Одинцов. – Скорее, пытались… Твой Мрак был интересен. Помнишь, вас… изучали? – Еще бы. Забудешь тут. – Тогда было решено не разбивать связку, все же исследования – это не то, на что тратят силы во время войны, тем более когда такие, общего плана. А вот потом уже пытались анализировать. Он был полноценным зверем. Самостоятельным. И даже с зачатками разума.

– Это у тебя зачатки. А он был умным.

– Конечно.

Ну да, с больными и дурными не спорят.

– Вот и стали выяснять. Ведь те звери, которые получались после направленных трансформаций, они выходили более слабыми. Зависимыми. И жили год-два. Даже в лаборатории. – Одинцов замялся.

– Умники попросили тебя поискать рецепт? Тогда?

– Нет. Раньше. Я отказал. Пару… тяжело терять.

И не только мне. Эта дерьмовая привязка нам обоим крови попортила.

И еще, чую, попортит.

– Тогда я и вправду решил, что выхода нет. И эта собака… – Которая сдохла на моих руках. А я едва не сдохла следом. И это напрочь отбило желание экспериментировать. – В общем, у твоего… не-отца, – он снова замялся.

– Я поняла.

– У него не было лаборатории. Эликсиров. Трав. Амулетов. Но он каким-то образом просто изменял собак. И получались звери. Их знали в губернии. Отличные охранники. И стоили дорого. Вот… это я к чему. Что бы там он ни делал, это не будет сложно.

– Рекомендуешь попробовать?

– А ты послушаешь?

– Нет.

– Вот и думай сама.

Сказал и замолчал.

Не ушел.

Слышу, как он сопит в трубку. Ждет чего-то? Чего именно? А на часах почти два. Вставать рано. И пора бы поспать. Хотя бы немного. Но я вот тоже сижу. Молчу. Держу эту треклятую трубку.

– Жене привет, – я почти решаюсь разорвать тонкую нить связи.

– Бекшееву скажи, чтоб парня не отпускал. За ним уже отправились.

– Конечно.

И… вспомнилось предсказание. Покойник. Что ж… сам виноват. Все виноваты сами. И я тоже.

Трубку я все же положила и закрыла глаза, откинулась, представляя… а ничего не представляя. В голове было пусто, а на душе – странным образом спокойно.

Ушли гнев, раздражение.

Даже обида. Я вдруг поняла, что ее больше нет. И это тоже было неправильно. Мы ведь вместе столько лет. Разве не берегла я ее? Разве не лелеяла? Не растила бережно? А она… таяла, таяла и совсем истаяла. Нечестно!

Надо встать.

Спать лучше в кровати. Но до нее дойти бы, а не хочется.

Сказки?

Сказки, сказки… Дочь земли и воды. Одна коса черна, другая бела. Один глаз зелен, что трава весенняя, другой – синий, как вода озерная. Голос ее тих. А слово таково, что, сказанное, прорастает.

Лисица много историй знала.

Я? Какая из меня дочь… я давно уже сбежала. Из деревни. И от людей. Я ведь могла вернуться туда, пусть даже ничего-то не осталось, кроме земли, но разве самой ее мало? Я бы поставила дом. И поклонилась бы богам, ибо капище наверняка сохранилось. Сотни лет оно стояло, что ему еще каких-то пару?

Я бы подарила богам кровь.

Нашла бы мужа, как заповедано, и, может быть, тогда… Сердце сжалось. Не может. Боги не вмешиваются в дела людские без особой на то нужды.

И в богов я не верю.

Думать надо рационально. Меня ведь учили. Рациональности в том числе. И умению держаться цели, потому что хорошая собака не бросит след… никогда не бросит.

Пальцы сдавили подлокотник.

Рационально.

Так… рационально, даже если мы отыщем место, откуда Мишку скинули, то… что? Ночью шел дождь, да и по утрам тут частенько туманы случаются. Запахи обычные, если таковые и были, давно уже смыло. Собака след не возьмет.

Я?

Я тоже не сумею, хотя мои следы остаются намного дольше.

И… и что? Куда можно прийти по этому следу, если вдруг получится? К месту, где Мишку убили. Хорошо. А там? Вот нашли мы какую-никакую поляну?..

Меня все-таки повело. И сама не заметила, как провалилась в сон. А вот очнулась от солнечного света и запаха кофе.

Глава 17. Башня

«За масленицу с 12 по 19 февраля, в целях борьбы с самогонкой, полицией было проведено 111 обысков, отобрано 149 четвертей самогонки и 4 бочонка, составлено 40 протоколов за пьянство и 95 на самих самогонщиков».

«Протокол»

– У тебя получится, – сказала Софья.

Она переоделась, сменив одно глухое черное платье на другое.

– Что именно? – Я подавила зевок и потянулась.

Мать моя, мышцы хрустят, и вообще чувство такое, что еще немного – и рассыплюсь. Из кресла я вывалилась на пол и уже там выгнула спину.

Одежда грязная.

Я не чище.

А могла же, как нормальный человек, до кровати добраться.

– Не знаю. – Софья устроилась за столом. С картами. – Но они говорят, что у тебя получится.

– Ага. – Вот только мудрых карточных советов мне не хватает. Хотя ворчу. И кофе чуть примиряет с действительностью. Горячий и сладкий. – Время?

На часах почти десять.

Твою ж… я не просто проспала. Я адски проспала.

– Почему не разбудила?

Спрашивать бесполезно. А вот поспешить стоит. В душ я не успеваю, но одежду сменю. Бекшеев зол будет. Если… если без меня не отправился.

А мог бы?

Мог. Я бы отправилась. Вот…

Переодевалась я так быстро, как могла. А уж до участка долетела во мгновение ока. Даже почти не запыхалась.

– А я вам говорю! – Громкий голос Сомова пробивался вниз, и Ник-Ник прижал палец к губам, а очи воздел к потолку, который давно бы стоило побелить. – Вы немедленно освободите юношу!

– Давно? – шепнула.

– Барин говорил, что еще вчера. – Ник-Ник выглядел донельзя довольным. – Но вчера они вроде как договорились, а вот сегодня опять что-то заявился… этот твой…

– Не мой.

– Да ладно… не будь дурой, лови момент. Вроде ничего такой, хотя помятый. Зато по шмотью видно, что не с пустою мошной…

– Ник! – Я нахмурилась.

– Так и помрешь гордой и одинокой. Сегодня вот приперлись. Сперва этот… новый наш. Потом толстый такой и с ним еще двое. Мордастых. Что-то там говорил, но, видать, не то, если из кабинета его выпнули.

– В смысле.

– Да в прямом. Пинком под жирный зад. – Ник-Ник хихикнул. – Бекшеев еще сказал, что если толстый снова попробует, то сядет в соседнюю камеру. Правда, я не понял, то ли за взятку,