Дату смерти изменить нельзя - Сергей Донской

Бондарь тихонько засмеялся, привлекая американку к груди:

– Зачем суицид? Гаутама твердо решил, что ему в нашем мире делать больше нечего, и – фьють! – испарился с бренной земли. Теперь его называют Буддой. Считается, что он достиг просветления и попал прямиком в нирвану.

– Может, и мне попробовать стать святой? – то ли в шутку, то ли всерьез спросила Лиззи.

– Попробуй, – ответил Бондарь в той же манере. – Только учти, Гаутама просидел под своим деревом всю жизнь. Лично меня такая перспектива не устраивает. Уж лучше я буду играть в эту игру без правил, чем куковать под баньяном и ждать у моря погоды.

С этими словами Бондарь сунул руки в карманы и направился к причалившей лодке. Лиззи двинулась за ним. Похоже, ее тоже не устраивал способ освобождения, придуманный Буддой. На капитана Бондаря надежд было больше. Лиззи понятия не имела, какой способ освобождения предложит он, но была готова последовать за ним хоть в огонь.

Пьо повернул ручку газа до упора. Вода под кормой моторной лодки забулькала, закипела. Приподняв нос, лодка помчалась, утюжа волнистые складки на поверхности бухты. Пьо вел ее по широкой, плавной дуге, направляясь в открытое море.

– Как пахнет! – восхитилась Лиззи, жадно глотая просоленный воздух.

– Море, – пожал плечами Бондарь.

– Тут оно не очень глубокое, – крикнул расположившийся на корме Пьо, – но утонуть можно запросто. Чуть что не так, и – бултых!

Судя по гнусной ухмылке, эта мысль была ему приятна.

Бондарь нахмурился. Ему ничего не стоило столкнуть корейца в воду, но ему приходилось отказывать себе в маленьких удовольствиях. Вплоть до выкуривания лишней сигареты. Вспомнив о существовании полковника Роднина, Бондарь повеселел. Добраться бы до телефона и дать о себе знать, а там российско-корейская интеграция пойдет столь стремительными темпами, что только держись! Если же позвонить Роднину не удастся, то придется завершать операцию самостоятельно. Единственная возможность остановить «Летучую рыбу» – посадить ее на мель или утопить.

– Ты хорошо плаваешь? – спросил Бондарь у сидящей рядом Лиззи.

– За меня не беспокойся, – бодро ответила она. – Все-таки я подруга моряка.

Слова, срывавшиеся с ее губ, уносились назад, туда, где пенился след за кормой. Волосы Лиззи лихо развевались, подобно маленькому знамени на ветру. Бондарь подумал, что до сих пор ему не приходилось жалеть о наличии такой союзницы. Отважная и отчаянная, она полностью разрушала стереотип американской женщины. Если это было исключение из правил, то очень приятное исключение.

Моторка завалилась на правый борт и, обогнув мыс, вырвалась на открытое пространство. Здесь встречный ветер усилился, на волнах появились редкие барашки. Ослепительно-белые, они резко контрастировали с общим свинцовым фоном. Лица плывущих на лодке людей сделались мокрыми от водяной пыли. Бесконечные прыжки по волнам вызывали легкую тошноту и отбивали охоту болтать языками попусту. Да и о чем было говорить? Берег уплывал назад, исчезая в туманной дымке. Пьо, не снимая ладони с румпеля, смотрел вперед. Двое молодых корейцев выглядели весьма бледно, обнаруживая тем самым явное отвращение к морским путешествиям. Когда Бондарю надоедало смотреть на них и на море, он задирал голову, но видел там лишь сплошную серую пелену, не радующую взор. Так продолжалось до тех пор, пока на горизонте не появилась крошечная белая точка, постепенно увеличивающаяся в размерах. Вскоре стало ясно, что это яхта, стоящая на рейде в полумиле от маленького островка. Она не отличалась изяществом линий – широкий корпус и приземистые надстройки свидетельствовали о ее грузности, но Бондарь решил, что именно так и должно выглядеть настоящее морское судно, годное для плавания в открытом океане, а не только вдоль пляжей и набережных.

– Отныне это твой корабль, – с пафосом сказал Пьо Бондарю. – Команда «Летучей рыбы» тоже в твоем распоряжении. Только от тебя зависит, вернешься ли ты отсюда на берег или… – Пьо многозначительно плюнул в воду.

– Я вернусь, – пообещал Бондарь. Покосился на спутницу и уточнил: – Мы вместе вернемся. У нас много дел на суше.

– Конечно, – осклабился Пьо.

Издали яхта казалась безлюдной, но едва они подошли к ней поближе, как на палубе появились пара юрких, как обезьяны, корейцев и что-то приветственно закричали. Пьо сбавил скорость и начал разворот, чтобы подойти к борту по касательной. Когда смолкло тарахтение мотора, лодка запрыгала на волнах, словно оторвавшийся сигнальный буй.

На палубе появился невысокий узкоплечий мужчина с массивной головой и щетинистыми волосами, зачесанными назад. Светлый френч полувоенного образца делал мужчину похожим то ли на Мао, то ли на Ким Ир Сена, и выдавал его стремление выглядеть подчеркнуто мужественно. Черные глаза на обветренном лице, наполовину прикрытые веками, смотрели сонно и высокомерно. Уголки губ были опущены в капризной или, скорее, надменной гримасе, а слова, которые он процедил сквозь зубы, воспринимались как подачка, брошенная нищим:

– Поднимайтесь.

Было очевидно, что прибывших встречает Председатель Ли собственной персоной.

– Я могу считать себя на довольствии прямо с сегодняшнего дня? – спросил Бондарь, задрав голову вверх.

Председатель посмотрел на него так, словно видел перед собой умеющего разговаривать муравья или комара.

– Вперед, – прошипел Пьо, делая угрожающее движение кинжалом. – Здесь не принято повторять приказания дважды.

– Десять тысяч долларов в сутки? – не унимался Бондарь.

Прошло не менее минуты, прежде чем Председатель соизволил кивнуть. Оставалось поймать болтающийся в воздухе трап и начать восхождение на борт не слишком гостеприимного судна.

Палуба «Летучей рыбы» была не просто грязной, она производила отталкивающее впечатление. Ступив на нее, Бондарь заметил пятно засохшей блевотины и что-то подозрительно смахивающее на потеки размазанной по доскам крови. Экипаж состоял из молчаливых корейцев, которым можно было дать от двадцати до тридцати лет. Несомненно, Председатель был старше всех не только по рангу, но и по возрасту.

– Евгений, – представился Бондарь. Его протянутая рука повисла в воздухе.

– Ты не на дружеской вечеринке, – сердито напомнил перебравшийся через борт Пьо.

Прежде чем произнести эти слова, он взял в руку кинжал, который до этого держал в зубах, по-пиратски.

Следующей поднималась Лиззи. Она была намного легче мужчин, так что ветер всласть поиздевался над ней, раскачивая трап из стороны в сторону.

– Качает, – пожаловалась она, когда Бондарь помог ей ступить на палубу.

– Вы любовники? – разлепил бледные губы Председатель. В его зрачках вспыхнуло что-то похожее на отблеск интереса.

– Даже больше того, – ответила Лиззи, стараясь не падать духом под тяжестью сфокусировавшихся на ней взглядов.

– Что это значит?

– Я обещал жениться на ней, – вмешался Бондарь, – когда мы возвратимся во Владивосток.

– Если возвратитесь, – отчеканил Председатель. – Люблю точность формулировок.

– Надеюсь, Лиза возвратится в любом случае.

– Намый чхинуван-е танджи, – саркастически произнес Пьо.

– Что ты сказал? – осведомился Бондарь.

– Чужие родители болеют, а он свой мизинец режет. Есть такая пословица, Женя.

– Она связана с существовавшим в старину поверьем, – вмешался Председатель, скрестивший руки на груди. – Считалось, что если сын разрежет мизинец и даст выпить каплю крови больным родителям, то они непременно поправятся.

– Какое отношение это имеет ко мне и Лизе? – удивился Бондарь.

– Изречение употребляется применительно к людям, проявляющим чрезмерную заботу о других, тогда как им следовало бы подумать о себе. – На губах Председателя возникла не то чтобы улыбка, но намек на нее. – Смысл пословицы тебе понятен, Женя?

– Вполне, – подтвердил Бондарь. – Я все схватываю на лету.

– Да, он быстро учится, – хихикнул Пьо. – Скоро станет совсем ученый.

– Хакча тве-ги джоне ингани твера, – наставительно произнес Председатель. – Прежде чем стать ученым – стань человеком.

– На этот счет можете быть совершенно спокойны, – буркнул Бондарь. – Я человек.

– Вот как?

Председатель уперся в него своим тяжелым подозрительным взглядом. Новый капитан ему определенно не нравился. Чересчур прямо и независимо он держался. От него исходило ощущение внутренней силы. Скулы, подбородок, высокий лоб с выпуклыми надбровными дугами, прямая линия губ: черты лица Бондаря свидетельствовали об огромной, скрытой от глаз жизненной энергии или мощи духа, – эту мощь было трудно оценить или определить ее границы. Но больше всего настораживали Председателя глаза русского: большие, ясные, широко расставленные и затененные густыми черными бровями, что говорило о недюжинности натуры. Цвет их, серо-голубой, поражал изменчивостью, переливаясь, как китайский шелк в лучах солнца. Председатель не мог с уверенностью сказать, темные у Бондаря глаза или же светлые. Мрачные, словно хмурое свинцовое небо, они отливали стальным блеском. В них ощущался холод, однако на самом дне полыхал тот обжигающий, властный огонь, который притягивает и покоряет женщин, заставляя их сдаваться восторженно, радостно и самозабвенно.