Дату смерти изменить нельзя - Сергей Донской

Один кореец устроился рядом с главарем, второй втиснулся на заднее сиденье рядом с Лиззи. Она как можно ближе пододвинулась к Бондарю, занявшему место у правой дверцы, и пожаловалась:

– Тесно.

– Скоро все закончится, – пообещал капитан. Услышав эти слова, Пьо обернулся через плечо. «Ты абсолютно прав, Женя, – говорил его взгляд. – Скоро все закончится. Для вас – навсегда». Произнесенная им вслух фраза прозвучала совсем по-другому. – Надеюсь на ваше благоразумие, – сказал он. – По пути машину могут остановить милиционеры, и тогда у вас может возникнуть искушение…

– Все искушения уже возникли и были отвергнуты, – перебил корейца Бондарь. – Будь у меня такое желание, я бы попытался бежать, как только нас вывели на улицу. Не трать время на лекции, Пьо. Поехали.

Тот недовольно буркнул что-то по-корейски, и его сосед принялся протирать тряпкой запотевшее ветровое стекло. Не дожидаясь, пока работа будет завершена, Пьо тронулся с места.

Попетляв по ночным улицам Владивостока, «Ниссан» вырвался на загородное шоссе и полетел вперед, изредка обгоняя грузовики. За окнами мелькали черные деревья и сопки, очертания которых проступали на фоне постепенно сереющего неба. Через некоторое время Пьо включил «дворники», смахивающие со стекла скупые капли дождя. Монотонный ритмичный скрип навевал сон. Понимая, что в пути его не ждет ничего интересного, Бондарь задремал. Капитана разбудила тряска. Небо просветлело, но сохраняло унылый серый цвет. «Ниссан» тяжело скакал по колдобинам проселочной дороги. Бросив взгляд на спидометр, Бондарь определил, что позади осталось сорок пять километров пути, но это ему ни о чем не говорило. Как и покосившийся указатель на поселок Нижняя Бухта, пронесшийся за окном.

– Подъезжаем? – спросил Бондарь, бережно придерживая подпрыгивающую на плече голову Лиззи.

– Да, – коротко обронил Пьо.

Некоторое время джип ехал вдоль железнодорожного полотна, потом взял влево и очутился на еще более узкой и раздолбанной дороге. Она представляла собой колею, на которой не сумели бы разъехаться два автомобиля. Протянувшиеся над колеей ветви деревьев со скрежетом цеплялись за крышу джипа, словно стремясь не пропустить путешественников дальше. Вскоре окна помутнели от брызг никогда не просыхающих луж.

– Где мы? – спросила проснувшаяся Лиззи, тщетно пытаясь сориентироваться на местности.

– В заповедных местах, – ответил Бондарь, когда стало ясно, что корейцы удовлетворять ее любопытство не намерены.

– Что-то вроде национального заповедника, не так ли? Охрана редких животных и растений?

– Сохранение российских дорог в их первозданном виде.

Как бы в подтверждение слов Бондаря, «Ниссан» по самые дверцы нырнул в озерцо бурой воды и, вздымая фонтаны, успешно форсировал преграду.

Это было последнее серьезное препятствие на пути. Вскоре джип проехал под покосившейся деревянной аркой с выцветшими буквами, складывавшимися в непонятно кому адресованную надпись: «Добро пожаловать». За воротами начался вполне приличный асфальт, обсаженный разросшимися кустарниками. За ними промелькнуло несколько заброшенных строений, которые могли быть как сараями, так и бараками. Примерно через сотню метров асфальтовая полоса оборвалась, и под колесами захрустел гравий. Впереди, между деревьев, Бондарь увидел отблеск водной глади.

Пьо остановил машину, выключил двигатель.

– Дальше пешком, – бросил он.

Спустившись по склону, они уперлись в низкий проволочный забор, прошли гуськом сквозь узкую калитку и вышли к дощатой пристани. Рядом торчала давно не перекрашиваемая будка, возле которой возвышалась груда сваленных вверх дном лодок. От заболоченной заводи слева доносилось утробное кваканье лягушек, а впереди, насколько хватало глаз, расстилалось море. Было оно сегодня неприветливое и слегка взволнованное.

– Сейчас заправимся и в путь, – сказал Пьо, выведя спутников на пристань.

– Отлично, – бодро откликнулся Бондарь.

Лиззи промолчала, опасливо ступая по доскам, некоторые из которых совершенно прогнили и грозили провалиться под ногами. Море внизу плескалось и хлюпало. Звуки нагоняли тревогу. Словно под пристанью притаилось громадное чудище, почуявшее добычу.

Один из корейцев остался на берегу, преграждая пути к отступлению. Второй удалился вместе с Пьо, смерив на прощание Лиззи столь красноречивым взглядом, что она поплотнее закуталась в свое порядком перепачканное пальто.

– Что будет дальше? – тихо спросила она.

– Положись на меня, – ответил Бондарь, почти не разжимая губ.

– На яхте должен быть телефон, – сказала Лиззи. – Как думаешь, нас выручат, если ты найдешь возможность связаться с Моск…

– Ш-ш… Это не твоя забота.

– Почему ты не хочешь меня успокоить? Нас никто не слышит, и здесь нет стен с ушами.

– И все равно лучше помалкивать, – произнес Бондарь, с удовольствием закуривая одну из трех возвращенных ему сигарет. – Или беседовать на отвлеченные темы.

– Что значит отвлеченные? – нервозно спросила Лиззи.

– Можешь поговорить со мной о погоде, например.

– Очень увлекательно… – Лиззи осмотрелась по сторонам. Округу застилал туман, низкое свинцовое небо готовилось пролиться дождем. Солнце едва-едва угадывалось за сплошной пеленой туч. – Плохая погода, – констатировала Лиззи, стараясь не замечать, как глухо звучит ее голос в мутном сыром воздухе. – Погода скверная.

– Тем лучше, – пожал плечами Бондарь. – Не было бы ненастья, не было бы и погожих дней.

– Почему?

– А что бы тогда считалось хорошей погодой? Все время тепло, светло, безветренно. С чем сравнивать?

– Это обязательно – сравнивать? – наморщила нос Лиззи.

– Безусловно, – твердо ответил Бондарь. – Не увидишь ночи, не оценишь рассвета. Элементарно, Лиза. Тот, кто все это придумал, – Бондарь очертил в воздухе окружность, охватывающую все, что попадало в поле зрения, – тот, кто создал и запустил нашу Землю на орбиту, позаботился о том, чтобы не давать нам киснуть от скуки и не скучать самому. Представь себе, что у тебя все ровно, гладко, без неожиданностей и потрясений. – Бондарь смахнул с плеча американки прицепившуюся паутину и соринки. – Ты ни о чем не думаешь, ни о чем не беспокоишься, хрустишь себе чипсами и поплевываешь в потолок.

– И что здесь плохого? – удивилась Лиззи.

– Плохого в этом ничего нет, – согласился Бондарь. – Но стала бы ты смотреть шоу, участникам которого абсолютно нечем заняться? Я имею в виду так называемое реалити-шоу. У игроков нет поводов для ссор, они живут на всем готовеньком, их вообще ничего не колышет. Тоска зеленая, верно? – Дождавшись утвердительного кивка, Бондарь заключил: – Вот режиссеру и приходится придумывать всякие штучки, чтобы расшевелить эту публику.

– Режиссеру? – Лиззи посмотрело на небо. – Что же получается? – Она зябко поежилась. – Мы все живем кому-то на потеху? Мне не нравится такая мысль. Она обидная.

– При желании можно выйти из игры, – сказал Бондарь, роняя окурок в щель между досками. – Рассказать тебе одну историю?

– О, да! Обожаю разные истории.

– Жил-был когда-то такой принц, Гаутама, – заговорил Бондарь. – Отец у него был сказочно богатым, и он решил устроить сыну сплошной праздник длиною в жизнь. Принц имел все, о чем только можно мечтать, а царские слуги оберегали его от тягот внешнего мира. В общем, это был рай на земле, но однажды Гаутама случайно стал свидетелем чьих-то похорон, и безоблачное существование для него закончилось. – Бондарь невесело усмехнулся. – Как сказал поэт: «Крошка сын к отцу пришел и спросила кроха: «Что такое хорошо, если все так плохо?»

– Не совсем понимаю: какой кроха, какой сын?

– Принц Гаутама. Отец ему что-то соврал. Но встревоженного принца это не устроило, он нарядился в рубище и отправился странствовать по свету. Навидался всякого, нахлебался прелестей жизни…

– Нахлебался, – задумчиво повторила Лиззи. – Это звучит не очень пристойно, не так ли?

– В общем, хлебнул лиха. – Бондарь повернулся на треск заведенного мотора, увидел лодку, плывущую к пристани, и заговорил быстрее. – Сел принц-бродяга под деревом, пораскинул мозгами и решил, что лично ему вся эта карусель не нравится. Вокруг сплошные страдания, бедствия, болезни. Одни мрут, другие убивают, третьи на всех остальных наживаются. И Гаутама сказал себе: «Все, с меня хватит. Я выхожу из игры».

– Но как? – Лиззи посмотрела по сторонам, словно надеялась обнаружить некий чудесный выход. – Суицид?

Бондарь тихонько засмеялся, привлекая американку к груди:

– Зачем суицид? Гаутама твердо решил, что ему в нашем мире делать больше нечего, и – фьють! – испарился с бренной земли. Теперь его называют Буддой. Считается, что он достиг просветления и попал прямиком в нирвану.

– Может, и мне попробовать стать святой? – то ли в шутку, то ли всерьез спросила Лиззи.