Карьера Никодима Дызмы - Тадеуш Доленга-Мостович

Дызма, встав, пробормотал:

— Прошу прощения…

— Ты знаешь анекдот? — спросил Вареда. Никодим не знал, но ответил:

— Знаю.

Он второпях накинул плащ, через распахнутую швейцаром дверь выбежал на улицу.

Шофер нажал на стартер, отворил дверцу.

— Можете ехать домой, — сказал Дызма.

С минуту постояв на тротуаре и дождавшись, когда уедет машина, Дызма пошел по направлению к Белинской улице и сел в такси.

— Угол Карольковой и Вольской.

В те времена, когда Никодим играл на мандолине в баре «У слона», он часто заглядывал в эти края и со своими товарищами и со случайными знакомыми. Посетители бара в приливе щедрости забирали к себе домой и оркестр.

На длинной, узкой Карольковой улице таких баров было несколько.

Когда автомобиль остановился, Никодим расплатился и, подождав, «ока шофер не уедет, свернул на Карольковую.

По обеим сторонам улицы громоздились похожие друг на друга кирпичные корпуса — фабрики; Кое-где высился дощатый забор, торчал деревянный домик, в окнах которого мерцали из-за желтых занавесок тусклые лампочки. Это пивные для рабочих. Они так похожи друг на друга, что различить их невозможно.

Никодим уверенно шел знакомой дорогой, толкнул ногой узкую дверь. В ноздри ударил запах пива и квашеной капусты. Широкая, похожая на витрину, стойка с белыми занавесками занимала полкомнаты. Каменный пол усыпан свежими опилками. Из-за зеленого занавеса слышны громкие звуки гармоники и скрипки. За стойкой — хмурый мужчина с красным лицом и две пожилые женщины. В зале занято только два столика.

Никодим подошел к стойке.

— Большую? — спросил хозяин.

— Давайте, — ответил Дызма. Выпил, потянулся за кусочком селедки.

— Ну что, пан Малиновский, как дела?

— Да так, помаленьку.

— Играет у вас Амброзяк, гармонист Амброзяк?

— А что? — насторожился хозяин.

— Еще налейте, — сказал Дызма и выпил. Закусил грибком.

— Разве вы меня не помните, пан Малиновский?

— Столько народу бывает… — равнодушно отозвался хозяин.

— Меня зовут Пыздрай. Я играл «У слона» на Панской.

— На Панской?

— Да. Мандолинист. Меня зовут Пыздрай. Не дожидаясь заказа, хозяин налил еще.

— А, да, помню… Ну, как жизнь?

— Так, ничего…

Дызма выпил.

— Амброзяк там? — спросил он, мотнув головой в сторону занавеса. — Это мой товарищ. — Там, — лаконично пояснил хозяин.

Никодим сунул в рот зубочистку и, сделав несколько шагов, отдернул зеленый ситцевый занавес.

За занавесом народу было больше, и оркестр играл долго, видно по заказу.

Однако гармонист заметил Дызму и, когда кончили танго, подошел к нему.

— Добрый вечер, Пыздрай!

— Добрый вечер! — отозвался весело Дызма. — Поэтому случаю две большие кружки пива, пан Малиновский.

— Раз уж встретились с приятелем, дайте нам еще по рюмке лекарства, — добавил гармонист.

Выпили.

— Дело есть? — спросил Амброзяк. Никодим кивнул.

— Где вы сейчас работаете?

— В провинции, — ответил, подумав, Дызма.

— Жить можно?

— Можно.

— Ну, раз дело есть, сядем в сторонке.

Оба взяли кружки и отошли к окну.

— Амброзяк, — начал Дызма, — вы должны помочь мне по знакомству.

— Помочь?..

— Надо мне трех-четырех парней — таких, которые не сдрейфят и чисто сработают.

— Мокрая работа? — спросил, понизив голос, гармонист.

Никодим покачался на стуле.

— Один тип сделал мне пакость.

— Фигура? — поинтересовался Амброзяк.

— Где там… Мелкая сошка.

— Что? Пристукнуть?

Никодим почесал плечо.

— Нет, зачем же, глотку заткнуть, чтоб не болтал… Гармонист выпил рюмку, сплюнул.

— Можно, почему бы нет, только такое дело сотней пахнет, может и ста двадцатью злотыми.

— Это можно, — заверил приятеля Дызма. Амброзяк мотнул головой, встал и скрылся за занавесом. Дызма стал ждать.

Через минуту гармонист вернулся. Вместе с ним пришел щуплый блондин с веселыми глазками.

— Познакомьтесь: мой товарищ Пыздрай, Франек Левандовский.

Блондин протянул руку, несоразмерно большую и узловатую.

— Кто помер? — бойко осведомился он.

— Да так… — задумчиво протянул Дызма. — Дельце есть.

— Раз дельце — значит, можно и спрыснуть.

Никодим подозвал хозяина:

— Пан Малиновский, бутылку чистой и свиную котлету.

Амброзяк наклонялся к блондину.

— Пан Франек, кого возьмете?

— Думаю Антека Клявиша и Тестя взять. Хватит.

— Только втроем? — с сомнением в голосе спросил Никодим.

— А что? Разве он такой сильный?.. Стреляный или из зеленых?

— Зеленый. Из провинции… Толстый как бочка.

— Устроим, — кивнул головой Франек. — Извините, а вы кто будете?

— Какое тебе дело, Франек? — вмешался Амброзяк. — Мой друг, этого достаточно. Зачем всюду нос суешь?

— Не сую, а так, из любопытства. Ну, рассказывайте.

Никодим нагнулся над столиком и стал объяснять.

Левандовский и гармонист пили на совесть. Не отставал и Дызма. Хозяин убрал пустую бутылку, поставил на стол еще пол-литра; не дожидаясь заказа, принес еще одну холодную котлету с соленым огурцом; он знал: если у кого с Левандовским «разговор», без водки не обойдется.

Амброзяк несколько раз вставал — его звали в оркестр — и возвращался к столику. Хозяин зажег газовую лампу. Дверь беспрестанно открывалась, в пивную входили всё новые посетители.

Многие здоровались с Левандовским, тот небрежно кивал в ответ.

Дызма немало слышал о нем, однако не предполагал, что этот знаменитый головорез, ней нож нагонял на всех такой страх на Воле и на Чистом,[25] был похож на обыкновенного мальчишку. Во всяком случае, Дызма знал, что отдаст дело в верные руки.

Было около восьми, когда, заплатив по счету, он незаметно подсунул Франеку бумажку в сто злотых. — Самое главное — обыскать карманы, чтоб следов не осталось, — сказал Дызма, пожимая на прощание узловатую руку Франека.

Амброзяк проводил Никодима до дверей и, заверив его, что Франек — «парень-гвоздь», попросил десять злотых взаймы. Спрятав деньги в карман» он не без иронии заметил:

— Ваш брат в деревне небось зарабатывает. Деньжищ — непочатый край!

— Дела идут.

Улица была пустынна. Дызма дошел до Вольской а стал ждать трамвая. Вскоре подошла девятка.

Цирк был полон. В гуле голосов резко выделялись крики сновавших среди публики мальчишек:

— Шоколад, лимонад, вафли!

Едва Никодим с сестрами Чарскими вошел в цирк, оркестр грянул марш, и на арену строем вышли атлеты.

Было их человек десять. Все мужчины огромного роста, с непомерно развитыми мускулами, с воловьими затылками, затянутые в трико тела густо покрыты растительностью. Не нарушая строя, обошли они вокруг арены.

Дызма с сестрами Чарскими пробрался к своей ложе. Там уже сидел полковник Вареда. Мариетта рассмеялась:

— Ходячие окорока!

Никодим и его спутницы поздоровались с Варедой.

— Вот этого зовут Мик, — начал объяснять Вареда. — Тело у него почти как у мальчика, но он сильнее многих из этих гиппопотамов.

Атлеты выстроились в ряд, и сидевший за столиком судья стал представлять их публике.

У каждого был какой-нибудь титул: чемпион Англии, чемпион Бразилии, чемпион Европы и т. д.

При именах двух атлетов раздались аплодисменты: так приветствовали чемпиона Польши Велягу и гиганта итальянца Тракко.

Затем остались двое: тучный немец с длинными, обезьяними руками и стройный мулат Мик. Он выглядел рядом со своим противником, как антилопа рядом с носорогом, который ее вот-вот растопчет.

Послышался свисток, и борцы сошлись.

— Готово! — крикнул Дызма, видя, как мулат под тяжестью немца валится на ковер.

— Нет, брат, — улыбнулся Вареда, — придется еще порядком попыхтеть, пока положишь этого вьюна на обе лопатки.

И в самом деле, мулат выскользнул из лап противника. А когда тот, храпя от натуги, хотел было приподнять его, чтобы снова швырнуть на ковер, мулат внезапно оттолкнулся от земли. Вначале могло показаться, что немцу это только на руку, однако результат был самый неожиданный: гибкое тело мулата, описав дугу, взметнулось в воздухе. Державший мулата немец потерял равновесие и грохнулся навзничь. Одним прыжком мулат бросился на противника и очутился у пего на груди.

Судья подбежал в самый критический момент, зафиксировав, что немец коснулся лопатками ковра. Это продолжалось секунду; побежденный с диким рычанием вскочил, стряхнул с себя победителя, как конь выбрасывает из седла неумелого седока.

Тем не менее схватка считалась законченной, и председатель жюри объявил о победе мулата. Тот с улыбкой раскланялся. Побежденный, ругаясь, уходил с арены, его сопровождало шиканье всех ярусов.