Александр III: Забытый император - Олег Михайлов

– А вот и мой Гога! – гордо воскликнул Александр II. Он высоко поднял крепкого розовощекого мальчугана и посадил себе на плечо. – Ну, скажи нам, Гога, как тебя зовут?

– Меня зовут князь Георгий Александрович Юрьевский, – заученно громким голосом объявил Гога и принялся теребить ручонками седые бакенбарды отца.

– Очень пгиятно познакомиться, князь Югьевский! – с улыбкой говорил государь. – А не желаете ли вы, молодой человек, сделаться великим князем?

– Саша! Бога ради, оставь, – тихо сказала Екатерина Михайловна, но в немой тишине ее слова расслышали все.

Цесаревич невольно сжал свои огромные кулачищи. Он ненавидел сплетни и пересуды, однако помимо своей воли был вынужден слышать их. Дворцовые лакеи, от которых не существовало секретов, рассказывали гвардейским офицерам – безразлично, желали они внимать им или нет, – скандальную придворную хронику. А знали они решительно все, что происходило в царских и великокняжеских покоях. То была их среда, и во дворцах говорили обо всем более откровенно, чем в петербургских салонах.

Назначенный на пост министра внутренних дел с неограниченными полномочиями, Лорис-Меликов сделался послушным орудием в руках княгини Юрьевской. Хитрый армянин, которого горячо поддерживала Екатерина Михайловна в его либеральных начинаниях, беззастенчиво льстил ей в глаза и во всем хвалил государю. Он вкрадчиво доказывал Александру II, насколько удобны предлагаемые им реформы, чтобы узаконить в глазах народа преображение морганатической супруги в сан императрицы.

– Было бы величайшим счастьем для России, – убеждал он императора, – иметь, как встарь, русскую по крови государыню. Вот ведь и царь Михаил Федорович, первый Романов, был женат на Долгорукой…

Но особо убеждать Александра II не было надобности.

В другой раз, когда император работал со своим министром внутренних дел в Ливадийском дворце, маленький Георгий вскарабкался ему на колени. Немного поиграв с ним, государь сказал:

– Теперь поди… Мы занимаемся делом…

Лорис-Меликов, поглядев вслед уходящему мальчугану, о чем-то задумался, а затем, обратившись к Александру Николаевичу, заметил:

– Когда русский народ познакомится с сыном вашего величества, он весь, как один человек, скажет: «Вот этот – наш!»

Государь, быстро взглянув на своего министра, подумал: «Он отгадал одну из моих самых заветных мыслей!»

Александр Николаевич указал пальцем на удалявшегося ребенка и прошептал:

– Он настоящий гусский… В нем течет только гусская кговь…

Это, понятно, было преувеличением. Потому что в самом императоре русской крови было не так уж много. Если Павел I был рожден от Екатерины Великой и Петра Федоровича (а не от Салтыкова, о чем шушукались придворные), в нем только четверть крови была русской. Сам Павел и его сын Николай, как известно, женились на немках (соответственно принцессах Виртембергской и Прусской).

Но разве все дело в крови?

Екатерина Великая, немка по крови, стала истинно русской императрицей, своим инстинктом государственности, чувством патриотизма и глубоким православием способная заткнуть за пояс десятки и сотни этнически чистых патриотов. Совсем неизвестно, каким бы государем сделался Георгий, если бы Александру Николаевичу удалось передать ему право наследования престола. Но русейший из царей Александр III, заняв трон, как-то вызвал к себе историка Бильбасова[110] и, запершись с ним в кабинете, грозно вопросил:

– Есть ли во мне хоть капля русской крови?..

Главное же было в том, что Александр Александрович чувствовал себя истинно русским и желал следовать стародавним традициям престола. Среди «своих», в Аничковом дворце, цесаревич обсуждал возможные реформы «диктатора сердца» Лорис-Меликова и их последствия для России. Его окружение – обер-прокурор Священного Синода и министр народного просвещения граф Дмитрий Андреевич Толстой, командир лейб-гвардии гусарского полка граф Воронцов-Дашков, министр внутренних дел граф Игнатьев, а также московский публицист Катков – горячо отвергало подготавливаемые нововведения Лориса. А сменивший в 1880 году Толстого на посту обер-прокурора Священного Синода Победоносцев прямо называл их в беседах с наследником «дьявольскими измышлениями».

– Наш герой, – твердил он, – совершенно не знает русский народ, не знает его помыслов и его быта. И не потому ли бегает за помощью к бывшему вятскому вице-губернатору Салтыкову, который клевещет в журналах на Россию под именем Щедрина?..[111]

Наследник-цесаревич оторвался от мучивших его мыслей и поглядел на отца. В шестьдесят четыре года Александр II держал себя с княгиней Юрьевской словно восемнадцатилетний мальчишка. Он нашептывал ей слова одобрения в ее маленькое, красивой формы ушко. Он интересовался, нравятся ли ей вина и какие. Он соглашался со всем, что она говорила. Он смотрел на всех с дружеской улыбкой, как бы приглашая радоваться его счастью, шутил с детьми, своими племянниками, страшно довольный тем, что княгиня, очевидно, им понравилась.

– Итак, у нашего Ники появился дядя, который чуть не вдвое моложе его! – тихо сказала Александру Александровичу его Минни. – Какой позор! Но, слава Богу, я спокойна за тебя, мой дорогой муженек…

Цесаревич нежно посмотрел на свою маленькую хорошенькую жену, и она ответила ему благодарным взглядом. Он нашел ее крохотную ручку, тихо сжал в своей огромной лапе; Минни ответила легким пожатием. «Скоро этот спектакль кончится, и мы снова будем вдвоем, одни в своем уютном и милом Аничковом дворце», – читали они в глазах друг у друга.

Невольно он сравнил свою жизнь, свое семейное благополучие с жизнью отца. «Бедный папá, – подумалось Александру Александровичу. – Как неправедно, как зыбко его счастье. Он словно предчувствует быстрый конец и, кажется, убыстряет его приближение!»

Наследник не мог отделаться от впечатления, какое произвело на него сквозящее отчаянием письмо императора, присланное осенью из Ливадии:

«Дорогой Саша!

В случае моей смерти поручаю тебе мою жену и детей. Твое дружественное расположение к ним, проявившееся с первого дня знакомства и бывшее для нас подлинной радостью, заставляет меня верить, что ты не покинешь их и будешь им покровителем и добрым советчиком…

Не забывай меня и молись за так нежно любящего тебя

Па».

Когда Александр II уже готовился выехать из Ливадии в Петербург, полиции удалось обнаружить взрывной снаряд, заложенный под полотном железной дороги около станции Лозовой.

Это было шестое покушение…

5

Двадцать восьмого февраля 1881 года члены Исполнительного комитета «Народной воли» наспех собрались на квартире Веры Фигнер[112] у Вознесенского моста.

Кроме хозяев – Фигнер и Исаева – пришли Перовская, Суханов,[113] Грачевский,[114] Тихомиров, Ланганс,[115] Геся Гельфман[116] – всего человек десять. Присутствовали не все, так как для оповещения уже не оставалось времени.

– Товарищи! – обратилась к заговорщикам Перовская. – Вчера в меблированных комнатах на Невском арестован член Исполнительного комитета Тригони.[117] И у него взят Желябов… – Голос ее дрогнул. – Желябов, которому назначена самая ответственная роль в покушении на самодержца! Вы помните, Исполнительный комитет постановил, что взрыв заложенной на Садовой мины будет главным ударом…

Перовская овладела собой, хотя Желябов был не только вожаком террористической организации, но и ее любимым, которому она отдалась всей душой. Лишь на хорошеньком и детски простом и в двадцать семь лет лице Софьи Львовны резче прорезалась складка около губ – то ли выражение настойчивости и упорства, то ли ребячливого каприза.

– Взрыв произведут не хозяева магазина – Богданович и Якимова,[118] – продолжала она. – Другой, особо назначенный член комитета явится туда, чтобы сомкнуть провода электрической батареи. Как вы знаете, на случай, если взрыв мины опередит карету или пропустит ее и опоздает, должен был кончить дело вооруженный кинжалом Желябов. Все четыре бомбометальщика, которые будут расставлены на некотором расстоянии от магазина, не посвящены, для конспирации, в эту тайну…

– Магазин в опасности! – вмешался Суханов, высокий стройный моряк, белокурый и сероглазый красавец.

– Я знаю, – отвечала Перовская. – Сама приезжала туда, под видом покупательницы рокфора. Предупредить, что за магазином следят.

– Но полиция уже побывала на Садовой под предлогом санитарного осмотра, – напомнила Геся Гельфман, крошечного роста, с миниатюрными ручками и огромными горящими глазами на одутловатом лице.

– Я знаю, что ничего не нашли. И тем не менее все висит на волоске, – заключила Перовская.