Миллионы женщин ждут встречи с тобой - Шон Томас

Меня охватила паника. Неужели я один из тупых бледнолицых, которые днями напролет сидят дома и переживают из-за несуществующего ребенка? Вдруг Мин вытягивает денежки еще у дюжины таких же идиотов?

Три недели спустя она попросила денег. Немного, но достаточно, чтобы нарушить тонкий баланс у меня в голове. Я взбесился и стал обвинять ее в ложной беременности и мошенничестве.

Гневный ответ последовал незамедлительно. В течение суток я получил от Мин с десяток длинных писем — яростных, страстных, напористых… даже немного сумасшедших. Она беременна и не сомневается, что ребенок мой. А если я не хочу помогать и впутываться в это дело — что ж, отлично, она и сама справится.

Я немного успокоился. Попытался посмотреть на все с философской точки зрения. И решил отправить Мин денег: даже если я тут ни при чем, по сути Мин — просто одинокая тайская женщина, которая нуждается в помощи. Триста фунтов для меня ничего не значили, а в Таиланде это крупная сумма.

Немного позже я получил доказательства беременности. Мин прислала мне цифровые фото себя — располневшей и счастливой, посреди маленькой комнатушки. Через две недели, когда я был дома у своей тогдашней подруги, раздался звонок: на тридцать шестой неделе Мин родила мальчика весом семь с половиной фунтов. Я без промедлений купил билет на самолет и начал готовиться к важному событию: вот-вот мне предстояло взглянуть в глаза собственному ребенку.

Мы договорились встретиться в моей гостинице. Я сидел в номере и нервно поедал суси. Потом в дверь постучала Мин. Переведя дух, я открыл.

У нее на руках был крошечный младенец. Мин бросила на меня мимолетный взгляд и разрыдалась. Я без слов ее обнял — просто не знал, что еще можно сделать. Страсть моя угасла, зато я испытывал к Мин глубокую привязанность и сочувствие. Мне правда хотелось ей помочь, поступить правильно… но что такое правильно?

Потом я взял ребенка на руки. Душераздирающий момент. Не ожидал я такой волны противоречивых и непреодолимых чувств. В тридцать восемь у меня нет ни жены, ни детей. Я держу на руках совершенное, очень ранимое создание… Своего сына, быть может. Как жестоко с моей стороны было в этом сомневаться! Как я мог быть таким холодным и безжалостным?

Но скоро я пришел в себя. Перед вылетом в Бангкок я разузнал: чтобы сделать анализ ДНК, лучше всего взять у новорожденного ротовой мазок — просто провести ватной палочкой по внутренней поверхности щеки и таким образом собрать клетки. Потом эти клетки проверят в лаборатории. К сожалению, в Бангкоке такого анализа не делают, поэтому придется отправить их в Англию.

Положив малыша на колени, я достал ватные палочки. Мин посмотрела на меня печально и даже немного презрительно. Я знал, что она подумала: как ты можешь, почему ты мне не доверяешь, разве можно поступать так со своим ребенком?

Но я сделал то, что задумал. Провел по щечке малыша палочкой, потом упаковал ее в пластиковый пакет и отправил в Англию. И стал ждать. Я ждал и ждал… Целыми днями сидел у бассейна и боролся с собственными чувствами. Большая часть меня хотела этого ребенка. И все-таки я должен был узнать правду. В конце концов я выбился из сил и захотел увидеть Мин и малыша еще раз, до того как придут результаты анализа. Я твердо решил это сделать, потому что не на шутку перепугался в тот вечер, когда меня впервые захлестнула необоримая отцовская любовь.

Проехав через весь Бангкок, я очутился на окраине города, в маленькой квартирке Мин. Там мы поболтали и выпили чаю, я даже помог ей кормить малыша. В ту минуту я невольно залюбовался ребенком, увидел в нем очевидное сходство с собой — разве это не мои глазки? А носик? Те же кельтские черты лица? Зачем мне нужен какой-то дурацкий анализ, когда я своими глазами вижу: этот малыш — мой?!

В общем, я чуть не сломался. Вернувшись в гостиницу, решил дать отбой в лаборатории и признать ребенка своим. Однако тихий голосок в моей голове не унимался. Постой, ты делаешь ошибку! Если не узнаешь правду сейчас, тебя до конца жизни будут преследовать сомнения.

И я не позвонил.

На следующий день пришел ответ из лаборатории: «Мы на сто процентов уверены, что Шон Томас, предполагаемый отец, не является биологическим отцом этому ребенку».

Сперва я, конечно, разозлился. На Мин, на жизнь, на самого себя. Отказался встречаться с Мин перед отъездом, собрал вещи и улетел домой. Когда она позвонила, вся в слезах, я положил трубку.

Позже, в Лондоне, мой гнев мало-помалу стал утихать. До меня вдруг дошло: Мин сама убедила себя, что ребенок мой. Она просто очень этого хотела. Молодая мать-одиночка… Разве у нее был выбор?

Даже когда злость прошла, печаль осталась. Чувство было такое, словно кто-то подарил мне сына, а потом забрал.

Со временем я успокоился, а как-то утром проснулся с мыслью, что мне жутко повезло. Если бы я не сделал анализы, то мог всю жизнь воспитывать чужого ребенка, так и не обзаведясь собственными детьми. Хуже того, настоящий отец этого малыша, кем бы он ни был, уже никогда не узнал бы о своем отцовстве.

И еще я осознал, что получил урок. Жестокий, но очень полезный урок. Что же я, черт возьми, натворил в Таиланде? Как я мог так сглупить? Если моя тяга к приключениям вылилась в ужасную боль, то, должно быть, я это заслужил. Все страдания, которые обрушились на меня за последние месяцы, — не что иное, как результат безответственности и опрометчивых поступков последних лет. Что посеешь, то и пожнешь.

Кстати, три недели назад Мин мне написала. Она наконец-то изменила фамилию ребенка на свою, и скоро они вместе поедут в отпуск. С письмом пришла фотография ее сынишки — здоровенького и довольного.

Надеюсь, однажды он найдет своего настоящего папу.

Все еще одинок?

— Неплохо, — говорит Саймон. — Мне нравится. Несмотря на то что это заняло у тебя целый год.

Спустя десять месяцев (а не год!) после того, как мне дали задание, мы с главным редактором сидим в его кабинете, увешанном обложками «Men’s Health» в бронзовых рамках. Саймон только что дочитал мою статью об интернет-знакомствах. Это очень важный момент — я закончил работу.

— Но у меня есть пара крошечных замечаний.

Ну вот, приехали.

Он смотрит мне прямо в глаза. Потом переводит взгляд на кипу бумаг — мой материал.

— Видишь ли…

— Да?

— Как бы это сказать… Лучше бы у твоей истории был счастливый конец.

Я пожимаю плечами. Что поделаешь? Нет у меня счастливого конца — не было никакого страстного поцелуя под лондонским дождем, блаженного полета на воздушном шаре любви. Как я сказал, интернет-знакомства ни к чему не привели. Просто в моей жизни наступил переломный момент. Зато теперь у меня есть чудесные воспоминания о Мин.

Словом, в один прекрасный день я решил: все, хватит. Материала достаточно. Finito. Я написал статью, отправил Саймону, который до последнего откладывал ее в долгий ящик и вот, наконец, прочитал. Теперь мы сидим в его кабинете.

— Может, соврать? — спрашиваю я.

— Да брось, за кого ты нас принимаешь?!

Мы переглядываемся и дружно смеемся. Потом начинаем обсуждать разные мелочи, которые следует изменить, придумываем что-то новенькое, размышляем о снимках («Попросим сфотографироваться наших девчонок из офиса»).

Наконец Саймон откидывается на спинку стула. Его глаза прикрыты — ни дать ни взять ветеринар, принимающий последнего фермера за день. Он уже думает о чем-то другом, о новой статье для журнала, о новых идеях. Потом вдруг вновь вспоминает обо мне:

— То есть хочешь сказать… что все еще одинок?

— Временно.

— Хм. — Его глаза лукаво поблескивают. — И что думаешь делать?

— Не знаю. Может, я закоренелый холостяк?

— Очень мило, — отзывается Саймон. — Вся жизнь в компании яблочных пирогов. Вечный онанизм. Прекрасно!

Я возражаю:

— Сдается, семейная жизнь тоже не подарок.

— Ну да… — Он качает головой. — Хотя знаешь, есть вещи и похуже. К примеру, Холокост.

Он вновь на меня не смотрит — внимательно изучает макет обложки на сентябрь. Итак, все готово. Мы закончили. Тихо встав, я иду к блестящей двери редакторского кабинета, когда вдруг слышу:

— Кстати… Потратился ты прилично.

Да уж. Я закрываю за собой дверь, проплываю мимо коллег, чувствуя себя охотником-собирателем среди фермеров, пещерным человеком, только что принесшим племени мясистую газель. И выхожу на свежий воздух.

Лондон никогда не меняется: все тот же занятой, безразличный, оживленный, туманный город. На минуту я останавливаюсь, не зная, что делать дальше. Странное чувство, какая-то пустота в груди… Словно бы меня выпустили из тюрьмы, или я вернулся домой из армии, или… меня признали негодным для службы на космическом корабле, или… Постойте. Негодным? С какой стати? Откуда вдруг депрессия? Я расстроен, что моя оплаченная череда свиданий ни к чему не привела? Или я лишился маленькой цели — того, что служило хоть каким-то ориентиром в холостяцкой жизни?