Живой Журнал. Публикации 2014, июль-декабрь - Владимир Сергеевич Березин

болтами, а вокруг них снуют механические блохи и с разными верояциями и из каждого ящичка что нужно забирают, в коробочки складывают и на продажу волокут. Зрелище, доложу вам, космическое.

Но тут меня кто-то за рукав дергает и от него отрывает. Это один из моих полковников, трясется аж весь и на свой бэджик показывает.

— Вова, — говорит, — у меня чужой документ. Мне на чужую фамилию выписали.

Гляжу, а у него действительно написано Besuher — посетитель, значит. Я выражаю удивление этакой его скорбью и говорю: ну и что с того, фляги ваши, что ль, от этого опустеют? Мир иначе завертится? Ан нет, трясется тот и шепчет: «Не выпустят». Видно, немецкая водка ударила ему в край исторической памяти, и эта память наружу полезла. Смекнул я, что надо делать, и побежал к немцам. Говорю: тут у нас один господин хочет себе эту пластиковую штуку на память оставить, можно ль такое дело? Очень даже можно, отвечают немцы, мы, более того, это завсегда пропагандируем, потому что тут наши гербы и изображения, и оттого слава о нас распространяется. Пусть даже и в чужих сервантах.

Потом говорю полковому начальнику: так и так, отмазал я вас. Все будет хорошо, пойдете последним, а проходя, обязательно им улыбнетесь, дескать, я тот самый. Только уж потом вы меня не обидьте.

— Само собой, — говорит, — разумеется.

Ну, уезжаем, потянулся служивый народ к автобусу, а вот мой подопечный проходит местную караулку и тут понимает, что забыл что-то сделать. И вспоминает: ах, да, матушки, улыбнуться надо. И лучше б он и вправду забыл, потому как от той улыбки охрана со своих стульев попадала, а те, кто стоял, стали к стенам жаться, что-то упало, покатилось, турникеты упали безвольно, а полковник мой, довольный, на выход пошел.

Вот какие в старину полковники были, таких уж нынче не делают.

Он говорит:

…Ты вот хоть и пожил, но не понял того, что всякая власть должна быть с чудесами. Нет чудес — нет и власти. Власть должна быть загадочной, а не будет, так в Ганину яму ее. Сразу туда — народ это очень хорошо чувствует.

Я еще Брежнева помню, как он написал книгу про Целину, так она, его книга, значит, и называлась. У нас в школе поэтому приключился литературно-художественный монтаж. Это когда пионеры стоят полукольцом в актовом зале и по очереди стихи читают или поют какую-нибудь возвышенную песню. Хлеб всему голова. В нашей стране, что никогда не повышала цены на хлеб… Есть хлеб — будет и песня. Я там Маяковского читал: «А если в партию сгрудились малые — сдайся враг, замри и ляг». К целине и хлебу это не имело отношения, но зато к Брежневу — непосредственное.

Ну а потом я на флот попал, в Севастополь. Там меня сразу в самодеятельность отобрали — я читал со сцены да на плацу всякие патриотические лозунги, читал хорошо и громко — поэтому меня к этому делу и приставили. Если тебе комсомолец имя, имя крепи делами своими, ну и все такое. Меня, конечно, приписали к какой-то лодке, да я на ней всего раза два и был — так-то больше стихи и лозунги вопил.

И вот однажды приезжает к нам Брежнев. Наше начальство решило гостей порадовать и на площади им показать все то же — что-то литературно-художественное. Ну, время такое было, все из себя литературно-художественное, чего там.

Надо мне было пройти по площади одному, прямо перед трибуной встать и речевку двинуть. Текст я сразу выучил, у меня никогда с этим проблем не было, ничего иного я не боялся. Вот отревели репродукторы «Малая земля, великая земля, братство победивших смерть», поставили меня, толкнули в спину, и пошел я, печатая шаг. И тут же облился холодным потом — не помню, где остановиться надо, где встать-то.

Трибуна все ближе. Там как раз Брежнев стоит, орденами сверкает, и этот… Устинов, кажется. И орденов у него хватает, хоть и чуть меньше. Не помню, Устинов или не Устинов. Но мне не до того — только холодный пот под форменкой.

И тут вдруг мне голос такой в ухо — «Стой!» Негромко так, но вот не захочешь — остановишься.

Я встал, отбарабанил речь да убрался прочь.

Потом специально на эту площадь пришел — ну нет, нет там ничего, микрофонов специальных еще не придумали. Крутил-вертел головой, пока не понял, в чем дело. Так я тебе скажу — это голос власти был, не какого-то там особиста, какой там особист за тридцать метров. Особиста такого в цирке надо показывать.

Нет, это власть со мной говорила.

Правда, один только раз в жизни.

Все, что хотела, сказала и теперь — молчок.

А еще он и говорит:

Знаешь, у нас был начальником КЭЧ один гуран. Ну, гуран — это у нас в Забайкалье так зовется сын казака и бурятки, они все упертые. И этот не просто упертый, а такой, что я ему и говорю: нарвешься ты, нарвешься. И точно: надо было принимать военный городок, а этот гуран все не подписывает. Не так там уклоны какие-то, не так там откосы, труба канализационная не так проложена. Он-то понимает, что все это ему потом эксплуатировать. Да не он один на свете, шестеренки завертелись, вызывали его к командиру дивизии. Тот сразу на него стал орать:

— Ты, что ли, не подписываешь? Много ты в этом понимаешь! Что закончил?

А гуран и говорит:

— Институт строительных дел, факультет водяного снабжения и канализации.

— Ах, понимаешь?

— Понимаю!

Тут как командир дивизии закричит:

— А тогда напиши прямо тут уравнение Бернулли!

Тот растерялся.

— А, твою мать, — кричит генерал. — А говорил, что понимаешь, как говно по трубам течет! Да чтоб ты знал, это уравнение всякое движение жидкости описывает, а раз ты таких самых главных вещей не знаешь, то иди и акт подписывай. А то мигом у меня на точку поедешь.

И пошел этот бывший студент все подписывать. Все оттого, что учился плохо, уравнений не знал.

Хотя, с другой стороны, спросили бы его тогда, ньютоновская ли жидкость течет по этим трубам, или вязкость ее зависит от градиента скорости. Тут не угадаешь.

Он и говорит:

…А мне в городе жить неинтересно. Я на даче живу, у нас там поселок дружный, все сообща делаем. Денег на дорогу собрали — на других участках хрен денег соберет, на дорогу-то.

Все оттого, что у дачников особый коллективизм и