Соборная площадь - Юрий Иванов-Милюхин

— Почти всю дорогу подскакивали на колдоебинах, шоссе под Манычем земляное. Но тяжела, — смеялся знакомый, — Сидение аж до бензобака едва не продавили.

Виктор тоже рассказывал о своих любовницах. Особенно об одной, живущей где-то в сторону Военведа. Около года заныривал он к ней, может, и сейчас не бросил. Значит, не любили друг друга. Никогда. Зачем же тогда живут вместе? Из-за квартиры? Из-за Пашки? Развелись бы, как я в свое время, и дело с концом. Странное существование, полусонное, полное лжи. Такого не пожелаешь и врагу. Недаром вторая жена, тоже Людмила — везло мне на это женское имя капитально — в очередной их приход к ней в гости, естественно, с новыми сплетнями обо мне, просто с мужем выгнала обоих на улицу, не дав досказать наполовину выдуманную историю до конца. О свершившемся факте поведал тоже Виктор. Правда, с сожалением. Он питал чувства к моей жене и не хотел порывать с ней взаимоотношений даже после нашего развода. Наверное, похотливые, а не дружеские, как пытался представить. Да Бог с ним. Маленький, ущемленный в правах крестьянский сын, вечно мнивший себя эдаким наполеончиком и на формовке, и в бытность свою депутатом райсовета, куда выбрала его бригада грузчиков с режимного завода. Положенного срока он не продержался. Ленив, туповат, абсолютно равнодушен к людским проблемам.

— Поехали к Виктору, — выйдя на улицу, бросил я Арутюну через плечо. — Если и этот скот откажется вернуть вещи, то я обращусь к крутым.

— Да, брат, попал ты в переделку, — пробурчал тот. — Клянусь, я верю каждому твоему слову. Среди ваучеристов ты зарекомендовал себя с лучшей стороны. Но как тебя могли кинуть твои истинные друзья, — в голове не укладывается. Сколько раз мы довозили тебя, пьяного в умат, домой. Ничего не пропадало.

— Вот именно — довозили, — скользя по гребням замерзшей грязи, откликнулся я. — А эти сволочи и не подумали. Боюсь предполагать худшее.

— Ты о чем?

Я долго молчал, не в силах продолжать дальше. Слишком страшным показалось то, о чем я думал. Неестественным, из ряда вон выходящим.

— Что ты хотел сказать? — повторил вопрос Арутюн.

— Да понимаешь, Татьяна не хотела меня отпускать. Пашка на пороге горницы злой, издерганный. Витьку, правда, не заметил. До этого они втроем за дверью грызлись. Когда еще лежал на полу в коридоре, почудилось, что они хотят обчистить, а потом бесчувственного выволочь из дома и бросить. Вдобавок кто-нибудь из них треснул бы по башке. А если бы остался жив, сказали бы, что сам ушел и на улице нарвался на грабителей. Попробуй, докажи потом, что не так.

— Да брось ты, — засомневался Арутюн. — Неужели они способны на такое. Деревенская баба, наглая, правда, как танк.

— Сейчас все способны на все. Время такое, — вспомнил я слова Виктора, когда они с Пашкой грабили меня. Теперь сомнений в этом не осталось вовсе. — Кто еще, если не они. Ну, падла, везет. То соседи с товарищами, то друзья… Дальше некуда.

Мы пересекли площадь перед торговым центром на Северном жилом массиве, дождались трамвая.

— Слушай, может, тебя переклинило? Сам рассказывал, что очнулся в подъезде незнакомого дома. Без туфель, без шапки, с вывернутыми карманами, — продолжал сомневаться Арутюн в салоне трамвая. — Хотя поведение этой бабы явно паскудное.

— Все перед глазами, как на ладони. Это потом меня снова развезло, потому что бояться было некого и не за что, — процедил я сквозь зубы. Чувства обиды и ярости не умещались в груди. — Одного не пойму, почему так долго поддерживал с ними дружеские отношения. Наверное, от проклятого одиночества. Понимаешь, я на заводе был гадким утенком. Ссоры с начальством. Резкие статьи в прессе. Награждали за труд и тут же наказывали за непокорность. Витька был единственным, кто оказался рядом. Он развелся, я тоже. Жены, и старые, и новые, работали в цеху, практически в одной бригаде, только мы на формовке, а они в стержневом отделе. Теперь понимаю, что одно это и сближало. А так мы разные. Он потенциальный коммунист. Ярый, потому что понял, если слушаться начальников да повиливать перед ними хвостиком, то можно достичь каких-то высот. А потом, как множество освобожденных в цеху и на заводе паразитов, ходи да поплевывай по сторонам, получай высокие оклады. В общем, начальствуй. А я глубоко презирал этих скользких людей, в основном, дебилов, не могущих связать двух слов. Видно же, кто чего стоит. Мало того, я сын репрессированных родителей, родился в лагере. Тьфу, суки, даже на учет в КГБ поставили как абсолютно ненадежного, с антикоммунистической родословной. Несмотря на заслуги в работе и творчестве — ударник, лауреат — в партию мне путь был категорически заказан. А Витьке нет. Помню, как он переживал развод с первой женой. Катастрофа, конец карьере. Не боль за оставленных жену и детей, а за измаранную биографию «выходца из крестьянской семьи». А у самого семь классов образования. Идиот очередной.

— Что-то ты погнал на него, — ухмыльнулся Арутюн. — То с распростертыми объятиями принимал, не знал, чем угостить.

— Предательство это, понимаешь? Предательство. Я никому его не прощал. Ни жене, ни даже детям.

— А до этого он не предавал?

— Предавал не раз. Но когда против тебя идут из-за разногласия в политических взглядах, это одно, а когда из-за корыстных целей — совершенно другое. До этого случая он у меня иголки не украл.

— А сосед со всей семьей? Новый друг Андрей, другие. Постоянно пьют за твой счет, воруют.

— Потенциальные алкаши. Украл — пропил. Наливаю я им сам, по доброй воле. Пускаю в дом тоже по одной причине — от одиночества. А здесь меня обокрал настоящий друг, с которым за двадцать пять лет сожрали не один пуд соленой формовочной земли пополам с горячим потом. Мало того, отобрал золото с целью не пропить, а обогатиться за мой же счет. За счет человека, которого сам при любом удобном случае называл лучшим другом. Раз называл, значит, с моей стороны должна быть взаимность. Я не предатель.

— Ясно. О чем ты будешь говорить с ним сейчас?

— Не знаю. Мне просто стыдно смотреть ему в глаза.

— Я советую тебе напирать. Не теряйся как с его бабой, — подсказал Арутюн. Иначе ничего не добьешься. Скажи, что это дело так не оставишь. Приедут, мол, с базара крутые ребята и устроят такую разборку, что сам будет не рад.

— Попробуем.

На проходной завода «Электроаппарат» нам дали номер телефона, по которому можно было дозвониться до бригады грузчиков. Виктора позвали только после того, как я сообщил, что приехал от его жены, и что она чувствует себя плохо. На другом конце провода долго пережевывали известие. Наконец женский голос сообщил:

— Она ж только звонила Пережогину. С ней было все в порядке.

— Обстоятельства изменились, сударыня, — настойчиво сказал я в трубку. — Пусть отложит дела и придет на проходную. Срочно. Я жду здесь.

— Ну… хорошо.

Виктор появился минут через десять, бледный, растерянный. Пугливо озираясь по сторонам, подошел ко мне.

— Где золото? — резко подался я к нему.

— Не знаю. От нас ты ушел с ним, — не поднимая головы и часто моргая, он слово в слово повторил то, что нам стало известно от Татьяны. И добавил: — Я на другое утро приехал к тебе, но тебя не было дома.

— Виктор, если не вернете все, что отобрали, то вам будет плохо. Тем более, золото чужое, — я многозначительно кивнул на заросшего черной щетиной Арутюна.

— Но ты веришь, что это не я, друг? — запаниковал тот. — Я у тебя никогда гроша ломаного не брал.

— Верю. Эта идея принадлежит Пашке с его матерью. Она все хочет обогатить своего единственного толстокожего сыночка, — я с силой вогнал ногти в ладони. Все было ясно, но боль оттого, что меня предали, не отпускала. — Я тебя ни в чем не обвиняю и забочусь лишь о твоем благополучии. Мало того, случилось это по пьянке. Вернешь вещи, и мы забудем досадный инцидент. Как ничего не было.

— Да, лучше по-хорошему, — грубым голосом поддакнул Арутюн. — Вы же друзья, а друзей кидать нельзя.

Тысячу раз Виктор повторил, что он ни в чем не виноват, юлил, заискивал, вновь пытался завести прежнюю шарманку, в том числе о каком-то ноже. Но, в конце концов, что-то в нем сломалось. Может, заговорили остатки совести.

— Хорошо, к концу рабочего дня подойдешь на проходную, и мы вместе съездим ко мне домой. Найдем и курточку, и золото. Никуда они не пропадут.

— Точно, друг?

— Точно, — твердо сказал он.

Выйдя за проходную, мы пешком отправились домой. До конца смены на заводе оставалось еще несколько часов. Беспокоящийся за свою долю даже больше, чем я, Арутюн молча сопел рядом.

— Это они взяли, — наконец заговорил он. — Ты видел, как он оправдывался? Здорово испугался.

— Не слепой.

— Но давление этой бомбы, его жены, еще велико. Может отказаться от своих слов. Придет домой, они ему напоют, что ты, мол, все равно не заявишь в милицию, и откажется.