Карта Хаоса - Дмитрий Емец

Отсутствие ответа мало смутило странного юношу. Он взмахнул пухлыми ручками и закудахтал, как курочка Ряба, неудачно попытавшаяся снести самородок.

– Вот ты где! Я проискал тебя весь вечер! Твой телефон не отвечает! Звонил твоей душехранительнице, но она ведет себя по-хамски. После моей двадцать четвертой просьбы позвать тебя стала швырять трубку. Я решил, что ты купаешься! Позвонил – хо-хо! – на лейку в душе, но и там полнейшее молчание.

Меф попытался захлопнуть раму, однако юноша успел перескочить со своего стульчика на подоконник.

– Только не надо резких движений! Я боюсь высоты! Метр выше асфальта, и меня начинает трясти! – предупредил он, с явным облегчением спрыгивая с подоконника в кухню.

Мефу с его встроенным чувством правды показалось, что сказано это было искренно.

– Кто ты такой? – спросил Буслаев, разглядывая странного гостя.

Его крупнопористая кожа напоминала что-то съедобно-знакомое. Юноша хихикнул.

– Ромасюсик я! Нехорошо забывать друзей! Как говорит Прашечкин дядюшка, старых друзей не бывает. Бывают друзья разумно уцененные… Хе-хе?

– Не хе-хе, – сказал Меф, считавший иначе.

Ромасюсик рассеянно кивнул и забегал по кухне, трогая все подряд. Открывал и закрывал кран, пускал воду. Заглядывал в шкафы с посудой, совал нос в холодильник.

– И ты живешь в этой помойке, да? Семейное гнездо, э-э? Чудо, что я догадался сюда залететь! Данные паспортных столов – великая вещь, даже если они с краденого диска! – проблеял он.

От нелепости ситуации Меф начал злиться. Он ничего не понимал. Ему казалось, что он бредит. Хотелось поймать этого пухлого типчика за шиворот и, зашвырнув его на вертящийся стульчик, закрыть окно. Вообще испытывал много назойливых желаний самого членовредительского свойства.

Неглупый Ромасюсик почуял это. Перестал бегать, посмотрел на Мефа и, воздев к потолку палец, изрек:

– Английский писатель Шейкспая однажды сказал: «Джупита, ты сердишься, значит, ты не прав!» Уважаешь писателя Шейкспаю? Тогда немедленно переставай кипеть и полетели к Прашечке! Будь такой добренький! Ты же не хочешь, чтобы она меня кильнула? То есть насмерть абсолютно!

– Хочу, – сказал Меф.

Ромасюсик натужно захихикал.

– Я вижу, ты шутник! Только умоляю: не повторяй свою шутку при Прашечке! Она совершенно не андэстэндит хьюмора! Чтобы понравиться тебе, она согласится засунуть меня в кухонный комбайн и подать к столу в виде мелкой нарезки! Ну что, полетишь?

Меф, толком не понимавший, кто такая Прашечка, хотел сказать «нет», но ему подумалось, что если он и бредит, то бредит последовательно.

– А почему именно сегодня?

Шоколадный юноша оттянул от шеи воротник. С Прасковьей никогда не угадаешь, что о ней говорить можно, а чего нельзя, а потому безопаснее для здоровья помалкивать в чистую тряпочку.

– Сегодня у нее день варенья! Тили-тили, трали-вали и только раз в году! – фальшиво напел Ромасюсик. – А когда у человека день варенья, он не должен оставаться один. Это плохо влияет на характер, а он у нас и так не экселентный.

Меф хмыкнул, ощущая, как в него вгрызается пила противоречий. С одной стороны, это был, конечно, бред после тяжелого дня в «Пельмене», а с другой… гм… почему бы и нет?

– И на чем мы полетим? – поинтересовался он, примерно представляя, каким будет ответ.

– Я догадываюсь, что ты хочешь сказать! – всплеснул ручками Ромасюсик. – Летать на стульях, диванах и зонтиках – совершенная пошлость! Не мы должны брать пример у магов, этих полнейших ничтожеств, но они у нас!.. Но, если разобраться, телепортировать – опасно, а все другие способы – страшно, страшно медленно!

Меф выглянул в окно. Офисный стул по-прежнему упорно болтался на прежнем месте, слегка покачиваясь, когда порыв ветра дул ему в спинку.

– Хочешь, чтобы я на это взгромоздился? – уточнил Меф.

Ромасюсик закивал.

– А мы поместимся?

– Запросто. Ты полетишь сверху, а я подцеплюсь снизу, за ножку. Мы с Прашей уже так летали…

– И что, получилось?

Шоколадный юноша пригорюнился.

– Не считая посадки! Я ей надоел, и она стала наступать мне на голову. Умоляю, не повторяй за ней! Прашечка само совершенство, но иногда ее завозит!..

Буслаев вздохнул. Высунув из окна руку, он попытался дотянуться до стула, но тот был слишком далеко.

– А ты позови! – посоветовал Ромасюсик.

– Как?

– А так: цыпа-цыпа! – шоколадный юноша сделал приманивающее движение пальцем.

Стул послушно подлетел ближе к окну. В следующую секунду Ромасюсик повис на его ножке, обхватив ее руками. Меф с некоторым колебанием прыгнул следом за ним. Оказавшись на сидении животом, он прокрутился с ним вместе и, наступив на пальцы ойкнувшему Ромасюсику, сел. От двойной тяжести стул нырнул вниз. Решив, что они падают, Меф в панике вцепился в спинку. Однако в этот момент стул выправился и неторопливо полетел между домами.

Когда Буслаев оглянулся, его собственное освещенное окно было не крупнее почтовой марки.

* * *

Летели они не так уж и долго. Минуя центр, офисный стул скользил на высоте примерно двадцатого этажа над северными районами Москвы. Извилисто пересекаясь, змейки освещенных фонарями улиц сползались к Волоколамскому и Ленинградскому шоссе, впадая в них, как мелкие реки в большую.

Порывы ветра, налетая, раскачивали стул, имевший, с точки зрения Мефа, далеко не идеальную аэродинамику. Каким образом Ромасюсик управлял стулом, болтаясь снизу, Буслаев так и не разобрался. Но, видимо, как-то управлял.

– А почему стул летит?

Вопрос был что называется не в бровь, а в глаз. Шоколадный юноша впервые задумался почему, и стул, ощутив его сомнение, сразу стал вздрагивать и провисать в воздухе.

– Э-э! – сказал Ромасюсик. – Тут штука сложная. Я особо не вникал. Главное верить, что он летит, потому что как только перестаешь верить, он вообще-то падает!

После этого Меф вопросов больше не задавал, только с любопытством вертелся, изредка случайно наступая на Ромасюсика. Когда он ставил ноги ему на пальцы или плечо, шоколадный юноша горестно охал, а когда на голову, сердился и требовал немедленно убрать копыта.

Наконец офисный стул пошел на снижение. Когда он опустился, Ромасюсик засунул его подальше за гаражи, чтобы не стащили, и закидал влажными картонками и гнилыми досками. Мефу стало понятно, почему у нового на вид стула был такой несвежий запах.

– Чтоб не сперли! Знаю я этих дачников! – пояснил Ромасюсик. – Дальше топаем он фут!

Ощутив сырость, Меф уставился на свои ноги. Только сейчас он сообразил, что не догадался обуться и скакнул на стул в одних носках. Ромасюсик ухмыльнулся. Как летевший внизу, он заметил это гораздо раньше.

– А почему не через окно? – спросил Меф.

– Через виндоуз выйдет себе дороже. Видишь ли, Прашечку охраняют, хотя охрана абсолютно неназойлива. Пора назойливых дуболомов миновала. Теперь охранников вообще не увидишь. Я, например, их вообще не замечаю, хотя точно знаю, что они существуют.

Дом оказался обычной шестнадцатиэтажкой, каких много на севере Москвы. Подъезд был чистый, с цветами и пожилой, но активной консьержкой внизу, которая переспрашивала у каждого гостя по семь раз его имя, точно надеялась, что он запутается в показаниях.

С Ромасюсиком примерно так все и вышло. Все семь раз он представился разными именами деятелей науки и культуры, но в результате все равно был впущен со статусом надоевшего клоуна. Мефу же не пришлось представиться ни разу: Ромасюсик так трещал, что совершенно затмил его присутствие.

Шагнув в лифт, Ромасюсик ткнул пальцем в кнопку четырнадцатого этажа.

– Даже не тринадцатый! – сказал он. – Скучно, фрэнды! Стоило ли выдумывать дурные приметы, чтобы самим же потом нарушать всю эту бодягу?.. И вообще это уже третья съемная квартира за последние полгода! Мы живем тут только неделю. Поэтому старая аркебуза меня и не узнала!..

– А старые квартиры чем не понравились? – спросил Меф.

– Ну почему не понравились? Просто так совпало. В прошлой случился пожар. В позапрошлой… ты не читаешь криминальной хроники?

– Нет.

Ромасюсик с облегчением кивнул.

– Тогда ничего не случилось. Просто Прашечке немного не понравилась хозяйка. Согласись, что являться два раза в неделю пересчитывать стулья и ложки – скволыжничество.

Когда лифт остановился на площадке, Ромасюсик извлек ключ, с невероятными ужимками засунул его в скважину и два раза провернул. Дверь открылась в полнейшую темноту. Мрак за порогом был таким густым, вязким и плотным, что, казалось, можно резать его ножом и раскладывать по тарелкам, как дрожащий холодец.

Ромасюсик сразу перешагнул порог и исчез, Меф же остановился.

– Слушай, а может, она уже спит? – спросил он нерешительно.

– Кто спит? Праша?.. В ночь своего рождения? – удивились из темноты.