Памятник футболисту (Скандал в благородном семействе) - Александр Кулешов

Подобные процессы десятками шли по стране. Дела, рассматривавшиеся на них, касались строительных подрядов, акционерных обществ, недвижимого имущества, финансов — словом, любой области жизни, где кучка миллионеров приумножала свои миллионы, махинаторы обманывали наивных простаков, матерые преступники обкрадывали всех, кого могли, в том числе и друг друга.

А в какой области жизни этого не происходило?

Просто строительством и недвижимым имуществом интересовались не все, футболом — вся страна.

Как ни обманывали своих читателей, как ни морочили им голову газеты, радио, телевидение, краснобаи на пресс-конференциях, все понимали, что эти простые ребята, здоровые молодые ребята, понуро сидевшие на деревянных скамьях суда, — лишь пешки, маленькие пешки в руках опытных и циничных игроков.

Их, этих кумиров болельщиков, «звезд», «футболистов века», «корифеев мяча», обманывали всю жизнь. И тогда, когда заключали с ними, робкими мальчишками, «ящичные» контракты, и тогда, когда зрелыми мастерами они подписывали многолетние кабальные договоры, и когда их, словно скот, продавали за тридевять земель от родного дома, семьи и, наконец, когда под надуманными предлогами выбрасывали на улицу.

Обманули и сейчас, заставляя выигрывать it проигрывать, забивать и пропускать мячи по воле тех, кто наживал па них миллионы, а им за проданную совесть платил гроши. Все это понимали. Болельщики «Рапида» выходили на демонстрации под своими сине-белыми флагами. Иногда, выражая возмущение, перевертывали пару автомобилей. Побили стекла в ресторане «Сети»...

Комиссару Фабиану прибавилось хлопот. Бручиани удвоил число телохранителей.

Отдельные заметки в газетах, где говорилось, что и Бручиани-то, собственно, если не пешка, то не больше слона или коня во всей этой партии, подлинные же ферзи и короли... — вот такие заметки быстро исчезали.

Потому что короли и ферзи, а точнее «организация», решительно пресекали всякие намеки на их существование. Подкуп игроков? Есть, что ж сделать. Подпольный тотализатор? Существует, никуда не денешься. Букмекеры, жучки типа Бручиани, Тринко? Есть, есть, увы, ничего не сделаешь, живут еще пока отдельные нечестные люди на земле. Но «организация», могучий преступный синдикат, который всех держит в руках? Это, простите, журналистские фантазии, гнусные сплетни, распространяемые нехорошими людьми!

А так как па небе есть бог, который все видит и всем воздает по заслугам, то с нехорошими людьми, в данном случае опрометчивыми журналистами, происходят всякие несчастья. То один чуть не попал под машину, то другого изувечили в темпом переулке неизвестные хулиганы, то у третьего сгорел дом.

Журналисты — люди понятливые, и не все они герои или донкихоты. Заметки неподобающего содержания исчезли.

Что касается Бручиани, то, получив соответствующее предупреждение, он и под пыткой, и у самого совершенного детектора лжи не признался бы, что существует «организация».

Во всем виноваты игроки, их тренеры, президент «Рапида», эти гнусные обманщики — причина всех несчастий!

И не святая троица, регулярно собиравшаяся на укромной террасе, с удовлетворением взирала со своих заоблачных высот на битву, происходившую во Дворце правосудия, — им-то ничего не грозило.

Что касается битвы, то она разворачивалась по всем правилам хорошего футбольного матча: с атаками и отступлениями, обходами и прорывами, взятием ворот и промахами и, конечно же, с большим количеством запрещенных ударов. Были судьи, и тоже трое, хотя они чинно сидели в креслах с высокими спинками, а не бегали по полю, была публика, хотя она не орала и не дудела на этот раз в дудки и трубы.

— Господин судья, — говорил Гор, — разрешите представить вам магнитофонную запись разговора покойного Тринко с тренером «Рапида» Корунья.

— А почему эта пленка оказалась у вас?

— Дело в том, господин судья, — серьезно объяснял Гор, — что запись, как вы понимаете, совершенно случайная. Тринко записывал музыку — Бетховена, в это время зашел тренер Корунья, музыка кончилась, а пленка продолжала крутиться вхолостую. Вот так возникла эта запись. А хранил свои пленки Тринко у моего подзащитного, так как там лучше условия, меньше влажности.

— Я протестую, — вскакивал адвокат «Рапида», — магнитофонная запись тайного подслушивания не может быть представлена суду в качестве доказательства!..

— Вот потому, господни судья, — перебивал Гор, — я и объясняю, что пленка не является результатом подслушивания. Это как бы музыкальный момент, чисто случайно обернувшийся разговором (в зале смех, председательствующий стучит молотком). Так что она не подпадает под параграф...

Начинается долгая словесная перепалка между сторонами на тему: можно ли считать данную запись как запись или она не подпадает под статью, запрещающую предъявлять суду записи с подслушанными разговорами?

— Но я повторяю, — горячится Гор, — что это не подслушивание, а случайность! Ну представьте, что у Тринко был бы говорящий попугай, который запомнил эту беседу, и я принес бы его в суд, это тоже, по вашему, незаконное доказательство? (Зал покатывается от хохота, слышны возмущенные выкрики сторонников «Рапида» — «Клоун!», «Сам Попугай!». Судья яростно стучит молотком.)

— Давайте пленку, — решительно говорит он, — а примет ли ее суд как доказательство, мы решим сами.

Приносят магнитофон, включают, раздается четкий, ясный голос Тринко:

«— ... не валяйте дурака, Корунья, в чем здесь трудность? Она слабее вашей команды в сто раз. Вы у них не то что 3 : 0, а 20 : 0 без труда выиграете.

— Вы ничего не понимаете в футболе, у них лучший вратарь страны. Ему сам Каспи забить не может.

— Каспи! Да Каспи кому хотите забьет!

— Нет, 3 : 0 это трудно, 2 : 1, 2 :0  еще куда ни шло...

— 3 : 0, Корунья, 3 : 0! Это сулит не десятки, сотни тысяч...»

Запись обрывается.

— Запись сделана накануне встречи с «Вирой», у которой «Рапид» выиграл как раз 3 : 0.

— Господин судья! — вскакивает адвокат «Рапида».— Продолжая настаивать на незаконности данного доказательства, оговорюсь, что это вообще не доказательство, просто два болельщика спорят о футболе, о возможном результате. Если установить магнитофоны на трибунах, мы завтра принесем в суд тысячи таких записей...

— Кстати, о тысячах, — перебивает председательствующий. — Пленка заканчивается словами Тринко: «Это сулит не десятки, сотни тысяч...» Как вы их объясняете?

— Продолжая настаивать на незаконности данного доказательства, — говорит адвокат «Рапида», — отвечаю на ваш вопрос, господин судья. «3 : 0, — записано на пленке 3 : 0. Это сулит не десятки, сотни тысяч... новых болельщиков!» Вот так, сообщил мне мой подзащитный Корунья, шел этот разговор. Он это отлично помнит, именно так сказал Тринко. Кроме того, господин судья, из чего явствует, что эта запись сделана накануне игры с «Вирой»? «Вира» здесь не упоминается.

Препирательства насчет магнитофонной пленки заходят в тупик. В конце концов, не очень последовательно, председательствующий объявляет, что суд вообще решил не принимать пленку в качестве доказательства.

Адвокаты «Рапида» предъявляли суду бесконечные видеозаписи матчей, так что порой зал судебного заседания на целые часы превращался в кинозал. Они доказывали, что на протяжении всех игр рапидовцы играли добросовестно, их ни в чем нельзя упрекнуть, ни о какой фальсификации не может быть и речи.

Гор и его помощники из кожи вон лезли, чтобы доказать, что игроки, выполняя указания тренера Корунья, нарочно промахивались, зарабатывали штрафные, теряли мяч и т.д.

Суд вызывал экспертов — крупнейших специалистов футбола из столицы, даже из других стран. Те часами спорили, разбирая каждый игровой эпизод. А поскольку, как известно, в футболе сколько зрителей (включая специалистов), столько мнений и все правы, то у судей и присяжных к концу заседаний голова уподоблялась футбольному мячу.

Процесс затягивался, а планета все-таки жила не одним футболом, и интерес к этому разбирательству постепенно падал, тем более что в дисциплинарном порядке игроки и тренеры понесли наказание: дисквалификации на разные сроки, штрафы, аннулирование результатов матчей. «Рапид» был переведен из высшей лиги во вторую.

На время чемпионата Европы процесс прервали, потом возобновили снова.

Он длился месяцы. Наконец наступил решающий день.

Это был какой-то грустный, скучный день. Шел дождь Поникшие пальмы словно исподлобья взирали на серое, лениво вздымавшееся море, запах соленой воды смешивался с сырым запахом дождя. Пустынные набережные, пустынные улицы, редкие прохожие — все наводило тоску. И, может быть, поэтому меньше было шума у Дворца правосудия.

Но шум все же был. Были кордоны полицейских в блестящих от дождя черных плащах, кучки рапидовских болельщиков в дождевиках с поднятыми капюшонами, с намокшими транспарантами в руках, на которых дождь размыл или замочил все буквы, с поникшими, напоминавшими мокрые тряпки, флагами, где, как и на небе, синева и белизна превратились в сплошную намокшую серость.