Танец с жизнью. Трактат о простых вещах - Олеся Градова

Мою эйфорию прервал звонок Антона. Я уже узнавала эту музыку, которая была поставлена на его звонки. Видимо, он окончательно проснулся, и сейчас последуют предложения, как превратить эту субботу в настоящий праздник жизни.

Но лицо Дамира внезапно побледнело. Он выскочил из-за стола и отошел на расстояние, с которого я не могла слышать его слов. Судя по мимике его лица, новости были плохи. Если не сказать большего — весьма ужасны. Выражение испуга и беспомощности — оно сохранилось, когда он закончил разговор и вернулся за стол.

— Милый, что-то случилось?

— Звонил Антон.

— И что…

— Он сказал, что ты должна к нему приехать.

— Зачем? Он приглашает на шашлык? — как-то уже неуверенно говорила я, наивно подсказывая ему ответ.

Ему было тяжело говорить. На его лбу выступили капельки пота. Дыхание было рваным.

— Речь идет о тебе и твоем ребенке.

— При чем тут я и мой ребенок?

— Олеся, он что-то узнал. Ты же понимаешь, что ему дается информация…

Тут я не выдержала, почти заплакала:

— Но я не просила никакой информации. Ты понимаешь, что я боюсь любой информации, которая касается моего ребенка! — Я уже понимала, что мне не готовят хороших сюрпризов.

— Ты можешь не ехать. Это твое право. Но он сказал, что это очень серьезно.

Я отодвинула тарелку с остывшими кусками шашлыка, по сути, так и не притронувшись к еде. Его подали совсем недавно, а пока я ждала возвращения Дамира, щипала петрушку из общей тарелки.

— Мне совсем не хочется есть. А я была голодная… Ты действительно думаешь, что надо поехать? — Я словно опять перекладывала решение на него.

— Я не знаю, о чем речь.

— Но он должен был тебе что-то сказать…

— Нет, он объяснил, что по телефону не может.

— А если я ему позвоню… — Я сама знала ответ на этот вопрос. — Ну что ж, тогда едем прямо сейчас.

Когда мы садились в машину, зазвонил телефон у меня. Странно, по субботам меня не беспокоили мои коллеги. Звонок был от киевской журналистки, которая приехала на стажировку в Москву. Я сняла квартиру на улице Марины Расковой недалеко от ВГТРК, и каждый месяц в нее заезжала новая группа журналистов — мальчик и девочка, которые около месяца работали на канале, перенимая опыт своих российских коллег. Меня всегда занимало, почему из Киева стабильно приезжали парами, но в конце концов я расслабилась — при таком тендерном раскладе в квартире был относительный порядок и соседями не отмечались оргии. Квартира была дорогая, и две изолированные комнаты с двумя большими диванами намекали на полновесное алиби.

Но что им нужно в субботу? Самолет только через неделю, машину для них я уже заказала. Мне не хотелось отвечать, но что касается работы — я как солдат на посту. Мало ли что…

Я не сразу въехала в проблему.

— Какие еще клопы?

— В доме клопы, — почти плакала Оксана, симпатичная журналистка с Первого украинского телеканала.

— Это невозможно, вы не первая группа, и никогда не было никаких клопов…

— Они меня искусали, я вся в крови и даже не могу ходить на работу.

Я судорожно соображала, что делать. Про тараканов я знала, но они не нападали на людей. А вдруг это смертельно?

— Оксана, я перезвоню. Я должна подумать. В голове бродили мысли: «Санэпидстанция, служба быта… объявления возле лифта… семь, восемь, восемь…».

Дамир смотрел на меня так, как будто клопы входили в его представление о моих текущих и грядущих проблемах:

— Началось?

— Что началось, Дамир? Ты как будто все знаешь заранее!

— Клопы — это только начало. Видимо, сейчас твой «вектор удачи» поменялся в обратную сторону.

При чем тут мой сын, Антон и клопы? Все каким-то образом завязывалось в узел, но я не прослеживала связи. Я включила зажигание и неровно тронулась с места. Клопы. Ребенок. Антон. Информация. Я начала притормаживать, и сзади гудели. Я решила взять себя в руки, насколько это возможно, и пока не думать о клопах, в моем уравнении с множественными неизвестными насекомые-паразиты были явно лишними. Они лишь усугубляли общий неблагоприятный фон.

Дорога туда

Я впервые ехала по МКАДу со скоростью 40 километров в час. Водители пытались придать моей «Мазде» ускорение нервными гудками, но мне не хватало смелости, чтобы сильнее надавить на газ. Плохие предчувствия заставляли меня тянуть время.

Левой рукой я держала руль, а правой старалась коснуться Дамира, его руки. Мне нужна была его поддержка. Когда раньше он брал мою ладонь в свою, я чувствовала, что мы одно неразрывное целое. Но сейчас я не чувствовала ответа.

— Дамир, я боюсь. Может быть, не поедем? Вернемся к тебе. Есть вещи, которые лучше не знать.

— Ты можешь вернуться, разворот через триста метров…

Я брала правее, но, не притормаживая, ехала дальше.

— Если речь идет о ребенке, наверное, надо набраться сил. Но я дрожу и мне страшно. Посмотри, руки холодные…

Я смотрела на его профиль — напряженный и какой-то отстраненный. Что ему сказал Антон? Что будет теперь с нами? Он становится все более и более чужим, чем дальше на юг Москвы мы уезжаем от нашего «Северного Гоа». Я как будто прощалась с ним, пытаясь запомнить любимые черты, искорки в темных, как ночное небо, глазах. Но не было больше этих отблесков, которые, как мне казалось, рождает любовь. Рука была твердой и холодной. Мой разум метался — в какую истину мне откроют дверь, в какую бездну заставят заглянуть, я так боюсь подойти к краю неизвестности. Этот человек стал дорог мне. Я всегда и всем была чужой. Никто не пытался понять меня, да и я никого не впускала в свою душу. Дамир хотел знать обо мне все — про мою работу, о чем я думаю, мечтаю, к чему стремлюсь. С любым мужчиной ранее я чувствовала себя в гостях, и только с Дамиром впервые ощущала себя дома. Словно никуда уже не надо идти и это конечная станция моего пути.

Никогда ранее не было ощущения, что я хочу остаться, никуда не уходить. Выйти на улицу, сориентироваться в окружении магазинов и овощных лавок и на следующий день поздороваться с соседями. А здесь, как мне казалось, я обрела СВОЙ дом, нашла эту точку на карте. Свое «Северное Гоа».

Разговор

Мы подъехали к дому. Я предложила перекурить. Как последняя сигарета перед расстрелом, перекур был слишком коротким. Антон открыл дверь, и я поставила туфли в коридоре. Он предложил мне кофе без молока. У него никогда нет молока. А я не пью горький кофе. Но сейчас я согласилась…

— Дамир, может, ты сходишь в магазин, купишь молока и чего-нибудь сладкого, мне, кажется, нам лучше пообщаться тет-а-тет.

Мы остались вдвоем. Я сидела на том же потертом диване, разглядывая артефакты на стенах и не зная, как начать. Он тоже начал издалека:

— Расскажи о своей семье.

— Да нет никакой семьи. Я и ребенок, вся семья. Родителей давно похоронила.

— А сестра?

— Мы с ней редко видимся. Очень разные. Она не принимает моего образа жизни. Я не всегда понимаю ее. Она кажется мне слишком умной, а я ей кажусь легковесной. Знаешь, как она называет меня? Богиня Кали — танцующая на телах убиенных мужчин… Знала бы она, сколько раз они убивали меня… Я же никому из них не причиняла зла. Даже если уходила, старалась сделать это «бескровно».

— Она ведь счастливей тебя, правда?

— Наверное… Она несколько раз была замужем. Все мужчины ее жизни становились ее мужьями. Такая особенность — она бросала одного ради другого, потом его постигала та же участь.

— Получается, что богиня Кали — это она?.. — тень улыбки скользнула по лицу Антона.

— Расскажи, что случилось с ней года два назад. Я имею в виду что-то необычное.

— Я даже не знаю. Ну, для меня необычным показалось, что она неожиданно начала богатеть. То есть откуда-то посыпались какие-то гранты, гонорары, она всегда занималась наукой, ее область — исследование мозга. Вроде как подтвердились какие-то ее научные гипотезы. Одно время она участвовала в проекте «Дети Индиго».Изучала скрытые возможности человеческого мозга. Ездила в тунгусскую тайгу, читала книгу Зоар, Всея Светную грамоту, искала Шамбалу, но все это не было областью ее научных интересов, скорее хобби. Мы мало общались последние годы, с тех пор как умерла мать. Она как бы вычеркнула меня из жизни.

— Подумай, почему она не общается с тобой?

— Я же сказала, мы очень разные. У меня светская жизнь, а она живет в лаборатории, ставит опыты, ездит на научные семинары. Некоторые из них мне кажутся не совсем научными, если честно…

— А тебе не кажется, что она понимает, что ты несешь родовое проклятие, и, чувствуя вину, боится разделить эту ношу с тобой?

— Антон, я помню, она говорила несколько раз… «Это твой крест, и ты должна его нести»,но я не помню контекста. Кажется, это было в тот момент, когда тяжело заболела моя мать. У нее не было шансов выкарабкаться, и я была единственная, кто ухаживал за ней, — я кормила ее, делала уколы морфия, когда боли становились невыносимы… Она тогда первый раз произнесла: «Это твой крест». Потом еще несколько ситуаций было, когда я пыталась на что-то пожаловаться, но она не хотела вникать. И еще какое-то странное слово она говорила: «Отработчик». Да, так и говорила: «Ты отработчик».