Кто-то умер от любви - Элен Гремийон

В 12.30 посол Франции, в свою очередь, вручил германским властям знаменательный текст: «Правительство Французской республики имеет честь информировать правительство рейха, что оно намерено с сегодняшнего дня, а именно с 3 сентября, с 17.00, выполнять обязательства, взятые на себя Францией в отношении Польши, которые известны немецкому правительству».

В киосках не осталось ни одной газеты. Театры и кинозалы закрылись, скачки были отменены. Церкви были забиты возбужденными толпами молящихся; те, кто не смог пробраться внутрь, теснились на паперти. Шел дождь. Мы с Полем сидели дома, в гостиной, и молчали. Поль не испытывал страха, он давно смирился с неизбежным. А я смотрела на него. Мне хотелось запомнить, удержать в памяти его черты, но они были мертвы — та, другая, похитила их у меня.

Я вышла на улицу. Дождь уже прекратился. Консьержи выписывали крупными белыми буквами слово «убежище» над дверями зданий. Время близилось к пяти. Повсюду вокруг меня люди смотрели на часы. Еще двадцать минут… Еще десять… Еще пять… И вот колокол церкви Мадлен отбил пять ударов. С этой минуты мы вступили в войну.

Никто не думает о женщинах, которые провожают своих мужей на фронт с чувством огромного облегчения. Однако такие существуют, и я была одной из них.

На следующий же день я попросила Жака отвезти меня в «Лескалье». Мне непременно нужно было туда вернуться, иначе Анни поняла бы, что я о чем-то догадалась. Я должна была как минимум попрощаться с ней — «по-дружески». Я не сомневалась, что она сейчас ждет там, уповая на невозможное, надеясь, что Поль, несмотря на мобилизацию, тоже приедет. Она была бледна, она сообщила — просто чтобы хоть о чем-то поговорить со мной, — что отдыхала в Динаре, куда их с матерью возил отец.

Так вот она — настоящая причина внезапного желания Поля «подышать морским воздухом», а я-то вообразила, будто он заботится обо мне! Они, конечно, не виделись там, иначе она не рассказала бы мне об этой поездке с такой наивной откровенностью. Дело обстояло гораздо хуже: Поль отправился в Довиль лишь потому, что хотел быть поближе к ней. Интересно, сколько еще раз за последнее время они мне лгали, а я верила?

Главное — не дать воли своей ненависти, не признаться, что я все знаю, — такого унижения я себе не позволю. А просто посеять в ее душе сомнение. Вначале она мне не поверит, но с течением времени мои слова дадут всходы, и никого уже не будет рядом, чтобы помочь ей забыть их. И я начала рассказывать.

Накануне своего отъезда на фронт Поля как будто прорвало. Он взял с меня обещание остаться в Париже — сюда почта будет доходить быстрее, он не хочет со мной расставаться, он любит меня, он никогда еще не был так уверен в этом, как сейчас, перед лицом смертельной опасности, — все это он твердил как заведенный. Он меня любит. Он меня любит. Он меня любит. И обнимал меня со всей страстью влюбленного, уходящего на войну. Такого с нами не было уже много месяцев.

Так я отплатила ей за ту боль, которую она мне причинила; я думала, что никогда больше не увижу ее.

Но в начале октября Софи вошла в библиотеку, где я сидела, и сказала, что Анни просит ее принять. — Я беременна.

Услышав эту фразу, которую я еще недавно так ждала, я похолодела. Она лгала. Я же видела, каковы их отношения, — беременность была невозможна.

Но Анни не добавила ни слова, чтобы убедить меня. И это молчание, это торжественное молчание сделало свое дело — я ей поверила.

Механически — я столько раз представляла себе эту сцену, что мое тело безошибочно сыграло ее, — я встала и обняла Анни. Я горячо поблагодарила ее, сказала, что я счастлива. И, как ни удивительно, сказала правду. Потом велела ей ехать домой и отдыхать, обещав, что займусь всем сама, придумаю, как нам действовать дальше.

Разумеется, у меня возникло подозрение, что это ребенок не от моего мужа. Кто докажет, что она спала только с ним? Однако я вспомнила их встречи, которые видела — увы, слишком часто! — и мне стало ясно, что она верна Полю и что отец именно он.

Но все же случившееся оставалось для меня загадкой. Я думала, они не хотели этой беременности, ведь она положила бы конец их отношениям. И я перестала ждать от них ребенка. А потом вдруг вспомнила, как однажды шепнула Анни на ухо несколько слов, которым словно бы и не придавала значения. Я сказала, что, может быть, это мой муж не способен иметь детей и, значит, продолжать не имеет смысла. Моя брошенная вскользь фраза прозвучала для Анни как угроза. Она поняла, что так вечно продолжаться не может. И постаралась забеременеть от Поля — самая что ни на есть подлая женская уловка, чтобы привязать к себе мужчину.

Я неожиданно стала хозяйкой положения и решила вернуться в «Лескалье». Париж я покидала безо всякого сожаления. В сентябре 1940 года жизнь там была просто невыносимой. Запрещалось ходить по улицам без противогаза; при каждом самом невинном гудке автомобиля все начинали метаться в панике, словно при объявлении воздушной тревоги. Да и при настоящих ночных воздушных тревогах люди сидели в бомбоубежищах понапрасну, рискуя лишь быть обворованными в темноте. Софи страшно горевала: ее сестра получила сильные ожоги в метро, где объявили учебную тревогу и по ошибке снова включили ток, когда пассажиры находились в тоннеле на рельсах. Парижские такси исчезли, все они теперь перевозили в провинцию семьи беженцев. Я никуда не ходила — все было закрыто. К тому же народу сильно поубавилось, почти всех мужчин мобилизовали, и заменить их было некому. В общем, вернувшись в «Лескалье», я ровно ничего не потеряла.

Я решила сначала пожить в Нюизмане, чтобы не разлучать надолго Анни с родителями, а потом, когда ее беременность станет заметной, увезти ее в другое место.

Например, в Кольюр, где у нас был дом и где мы обычно отдыхали. Но чем дальше, тем сильней меня мучила тревога. И мне показалось, что гораздо разумней вернуться в Париж.

К счастью — я хочу сказать, к счастью для меня, — в первые месяцы почта работала скверно, письма и посылки неделями шли к адресатам, вызывая их праведный гнев; одна я была этим довольна, иначе мне пришлось бы поломать голову, отвечая на письма Поля. Как я объяснила бы ему причину поездки в Кольюр, причину возвращения в Париж? Эти планы требовали каких-то доводов, иначе они неизбежно вызвали бы у него подозрения. Однако, получив его первое письмо, а оно пришло только 7 ноября, я уже точно знала, что нужно делать: у меня было достаточно времени, чтобы принять решение.

Мне мало было скрыть беременность Анни. Я хотела сама выглядеть беременной в глазах окружающих.

И я написала Полю, что возвращаюсь в наш парижский дом и беру с собой Анни, поскольку мне не хочется расставаться с такой милой девушкой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});