Чаша Мараканы - Игорь Фесуненко

И чтобы поиграть в свое удовольствие.

И они показали все, что они умеют! Они показали, на что они способны. Это был спектакль волшебников и фокусников, задиристый, остроумный футбольный мюзик-холл, веселая помесь балетного представления с цирковой клоунадой и искрящейся пантомимой. Мяч выписывал над полем самые немыслимые орбиты, скакал по коленям, спинам, катался по плечам и животам этих резвящихся в свое удовольствие молодых парней, которые совсем не походили сейчас на всемогущих чемпионов, поставивших на колени весь футбольный мир.

Шутя были забиты два гола в ворота мексиканцев, а затем, словно демонстрируя великодушие и щедрое гостеприимство хозяев, «три-кампеоны» великодушно позволили гостям под занавес «размочить» счет. Так и закончилась эта встреча – 2:1, И долго еще вспыхивали над медленно пустеющими трибунами бенгальские огни, долго тлели головешки празничных костров, разложенных на архибанкаде. И среди них дымился маленький костер, организованный «Лузитанией», которая, разумеется, в полном составе прибыла на этот матч. В полном составе, кроме Дамиана, который не смог пойти вместе со всеми на архибанкаду: шесть крузейро – это не шутка! Таких денег старик никогда в руках своих не держал. Поэтому он вынужден был отправиться на стоячие места – «жерал», и весь матч маячил там, внизу, прижавшись к ограде над пустым рвом.

История одной жизни

По окончании матча с мексиканцами отведенная бразильской команде раздевалка «Мараканы» бурлила восторгами. Бронзовые мыльные «три-кампеоны» роняли белую пену на лакированные штиблеты спустившихся с трибуны почета чиновников СБД. Нервные репортеры бесцеремонно расталкивали мексиканских дипломатов, пришедших поздравить победителей. Долговязый Авеланж, скривив в снисходительной улыбке уголок тонкогубого рта, принимал поздравления и удовлетворенно покачивал головой. Его застывшее лицо сохраняло обычное выражение холодной учтивости.

Кто-то обнимал Загало, кто-то дружески толкал под ребра Жерсона, кто-то пытался изображать хмельные пируэты самбы. Склонившись над млеющими в гигантских горячих ваннах чемпионами, репортеры хватали у них лихорадочные интервью, водя разнокалиберными микрофонами от носа к носу.

А неподалеку от входа, стараясь держаться подальше от эпицентра всех этих катаклизмов, стоял безразличный ко всей этой суете грузный человек.

Глаза его серьезно и внимательно разглядывали происходящее, а на усталом лице застыла, словно забытая, улыбка. Она постепенно исчезала, просачиваясь сквозь глубокие морщины мясистых щек. Но каждый раз, когда мимо него проходил кто-то из футболистов, улыбка возвращалась.

– Ба! Да это сеньор Висенте!

– Как живете, сеу Висенте? – Рады вас видеть…

Ему пожимали руки Тостао и Жаир, его хлопали по плечам Пеле и Карлос Альберто.

Его приветствовали только футболисты. Чиновники СБД равнодушно проходили мимо. Снующие туда-сюда репортеры не обращали на него внимания. Грузный старик олицетворял для них прошлое. Неприятное прошлое, о котором не хочется вспоминать. Репортеры ищут новость, событие, сенсацию. А этот человек, который на протяжении долгих лет был самой сенсационной новостью и самой новой сенсацией, сегодня уже не был способен, не мог взволновать читателей газет, жаждущих унюхать запах крови и ощутить кислый привкус порохового дыма, струящийся с газетных полос.

Я знал этого человека только по фотографиям.

И, увидев его, замер. Я понял, что присутствую при историческом событии, которое не смогли оценить бразильские репортеры, занятые смакованием животрепещущих подробностей только что закончившегося матча, и футбольные чиновники, столпившиеся вокруг натягивавшего свои небесно-голубые брюки Пеле. Я понял, что на моих глазах происходит возвращение Висенте Феолы, его первая после 1966 года встреча со своими бывшими питомцами. Первая встреча с тех пор, как в холодном лондонском аэропорту он расстался со своей только что побежденной командой, возвращавшейся с опущенной головой на родину. Они возвращались тогда в Рио, а он оставался в Европе, желая отдохнуть немного от сумасшедшей горячки последних месяцев, от нервотрепки, от тяжелого потрясения, вызванного ливерпульской катастрофой.

Он оставался лечиться и только через несколько месяцев тихо вернулся домой, в Сан-Паулу, никем не встреченный, не узнанный, не вспомянутый. Его имя было вычеркнуто из штатных ведомостей СБД и из сердец безжалостных торседорес, которые всегда требовали от него только одного: победы!

Я подошел к нему и представился, сказав, что давно ищу случая побеседовать с ним. Феола добродушно улыбнулся и развел руками:

– Я с радостью поговорил бы с вами, но, к сожалению, через несколько минут прямо отсюда еду на аэродром, чтобы улететь в Сан-Паулу… – он посмотрел на часы, – с одиннадцатичасовым самолетом.

Если не ошибаюсь, после этого рейса «воздушный мост» закрывается, и мне, если я опоздаю, придется сидеть в Рио до утра.

Он снова улыбнулся, словно извиняясь за то, что у него нет времени. А потом добавил:

– Но если вы сможете когда-нибудь приехать в Сан-Паулу, то я к вашим услугам.

Через несколько месяцев я приехал в этот суетливый и шумный город на чемпионат мира по баскетболу среди женских команд и в первый же относительно свободный день отправился в городскую штабквартиру клуба «Сан-Паулу», которая находилась по соседству с отелем «Инка», на шумной и дымной авениде Ипиранга, между слепыми стенами многоэтажных автоматических гаражей неподалеку от убогого театра-варьете «Сантана». Я знал, что Феола очень занят работой, и надеялся урвать у него хотя бы десяток минут для небольшого интервью. Обычного интервью: «Ваше мнение об итогах мексиканского чемпионата? А теперь – несколько слов о ваших планах на будущее. Благодарю вас, извините, до свидания».

Феола не забыл данного в Рио обещания. Он закрыл дверь своего рабочего кабинета и попросил секретаршу никого не пускать. Мы просидели с ним два часа в этот день, а затем, на следующий день, отправились на стадион клуба, который, если бы не было «Мараканы», был бы крупнейшим стадионом мира.

феола рассказывал мне о своей жизни, рассказывал щедро, словно ему нужно было излить что-то накопившееся в душе человеку, совершенно ему незнакомому, не бразильцу, постороннему свидетелю, который слушал бы его, «добру и злу внимая равнодушно», не накладывая на его, Феолы, суждения и оценки собственных, грустных или радостных, воспоминаний, оставивших шрамы в душе каждого бразильца.

На основании сохранившейся у меня магнитофонной записи я постараюсь изложить эту исповедь с протокольной точностью.

* * *

– Прежде всего, – сказал он, усевшись поудобней за стол и положив на него свои толстые руки со вздувшимися венами, – я хочу поблагодарить вас за возможность обратиться с вашей помощью к советским людям. Поверьте, это не просто слова вежливости, обращенные к гостю! Я храню самые теплые, самые радостные воспоминания о поездке в вашу страну. Я всегда с большим интересом следил за развитием советского футбола, всегда искренне желал вам успехов и побед и сегодня хочу начать нашу беседу именно с этого дружеского приветствия… А теперь, – улыбнулся он, кивнув на мой микрофон, – я к услугам Московского радио…

– Сеньор Висенте, – сказал я. – Для начала я хочу попросить вас рассказать о себе. О своей жизни в футболе. Ведь вам есть что вспомнить, не правда ли?

– Да… – задумчиво сказал он, разглядывая свои короткопалые кисти, неподвижно лежащие на столе. – Сорок лет своей жизни я отдал спорту. Сорок лет… А может быть, и больше. И знаете, что я считаю самым главным делом своей жизни?

…Я подумал, что Феола скажет сейчас о победе руководимой им команды на чемпионате мира в Швеции, но он сказал:

– Строительство стадиона нашего клуба – «СанПаулу». Ведь это самый крупный в мире клубный стадион, поскольку «Маракана» – стадион государственный, построенный властями штата и принадлежащий правительству. А мы строили наш «Морумби» без всякой помощи со стороны властей.

Он задумался, словно вспоминая что-то, а потом отрицательно качнул головой:

– Впрочем, о стадионе я расскажу вам потом.

А пока начну с самого начала.

Начал я свою жизнь так, как ее многие начинают в Бразилии: играя в футбол. В клубе «Палмейрас» здесь, в Сан-Паулу. С 1925 года. Играл, впрочем, недолго…

– Кем играли?

– Правым крайним. Но, повторяю, играл недолго. Сказать по правде, меня в юности смущали строгости тренера и жертвы, на которые надо было идти во имя режима и сохранения формы.

К 1935 году я уже поднялся до должности старшего тренера известного в то время клуба «Сирио-Либанес» и поднял его с последнего места в чемпионате Сан-Паулу на третье.