Последний бой - Павел Федоров

Долгое время о Гришине ничего не было слышно. Но потом он снова дал о себе знать: внезапно нарушилось спокойствие в районе между Бобруйском и Могилевом, участились взрывы на железнодорожной линии Рогачев — Старый Быхов — Могилев. Очень скоро многочисленные агенты донесли, что Гришин находится в болотистой и труднодоступной местности, северо-восточнее Бобруйска. Его банда, видимо, снова стала сильной, хорошо вооруженной и оснащенной. Чтобы наконец избавиться от этого опасного противника, командующий прифронтовым районом «Центр» генерал горнопехотных войск Кюблер приказал в августе 1943 года командиру 286-й охранной дивизии (штаб в Бобруйске) уничтожить отряд Гришина. Для этой цели предполагалось провести крупную операцию. К ней были привлечены части обеих дивизий, резерв командующего группы армий и части полиции в количестве 12—15 тыс. человек. Удалось окружить банду Гришина, но полное ее уничтожение было сорвано, хотя партизаны и понесли в тяжелых лесных боях большие потери в живой силе и технике. Дело в том, что в непросматриваемой лесистой местности сплошное блокирование было невозможно, кроме того, Гришин опять заблаговременно узнал о том, что задумало наше командование. Во всяком случае, он вместе со значительной частью банды прорвался через кольцо окружения там, где оно было наиболее тонким, и ушел.

В течение сентября участились донесения о нападениях на шоссе от перекрестка Довск — Кричев, в районе Пропойска. Вскоре стало известно, что это снова Гришин.

Появление партизан было особенно неприятным, учитывая критическую обстановку ввиду приближения фронта. Поэтому было решено во что бы то ни стало, учитывая ослабленность банды, срочно ее атаковать и окончательно уничтожить. Судя по всему предшествующему опыту, главным условием успеха были скрытная подготовка и быстрые внезапные действия. Было трудно обеспечить то и другое, так как симпатии населения к Гришину, благодаря его успехам и наступлению русских войск, весьма усиливали опасность предательства со стороны ранее лояльных к немецким частям людей, а, с другой стороны, весьма напряженное положение с транспортом и войсками чрезвычайно осложняло быстрое сосредоточение крупных сил в течение одних суток. Несмотря на это, все же удалось, благодаря тщательно разработанному плану и внезапным действиям 221-й охранной дивизии, окружить банду Гришина двумя усиленными полками в районе сев. Пропойска на узком пространстве. В целях скрытности действий наши части не вели разведки, не строили мостов, не сооружали никаких новых линий связи, не высылали для наблюдения самолетов, соблюдали абсолютную секретность даже среди своих войск, не исключая и полковых командиров и т. п. Наряду с этим район западнее реки неделями бомбили и обстреливали «фокке-вульфы». На этот раз обмануть Гришина все же удалось. Он не чуял опасности даже в то утро, когда внезапно было замкнуто кольцо окружения».

Как раз не удалось! Это чистейшая фантазия Крайделя. Обо всех приготовлениях противника Гришин знал и принял соответствующие меры.

В августе и сентябре 1943 года части Центрального фронта под командованием генерала К. К. Рокоссовского, отбрасывая дивизии противника группы армий «Центр», освободили Ярцево, Вязьму и подходили к Смоленску.

С приближением фронта менялась и тактика боевых действий гришинцев — они интенсивно действовали на всех идущих к фронту шоссейных дорогах и железнодорожных линиях, уничтожая живую силу и технику противника. Ежедневно Мария Ивановна Боровикова приходила к нам в госпиталь и сообщала об успехах на фронтах и активных действиях многочисленных партизанских групп.

Открыто и смело нанося противнику чувствительные удары, Гришин отлично понимал, что немецкое командование не потерпит наличия такого количества партизан, действующих в его тылах в прифронтовой полосе, поэтому и разработал план выхода на коммуникации противника за Днепр, согласовав его с Центральным штабом партизанского движения и командованием фронта. Идти за Днепр и тащить за собой госпиталь на колесах было невозможно, да и не нужно. Всех раненых, находящихся на излечении в полку, решили эвакуировать за линию фронта на самолетах. Однако в связи с быстрым перемещением линии фронта и подготовкой противника к карательным акциям посадка тяжелых самолетов стала опасной. Фронтовые части немцев на этом направлении были сильно насыщены зенитной артиллерией. Передвигаться на колесах навстречу своим частям или держаться до их прибытия в лесах Белоруссии было еще опаснее. Командование приняло очень правильное решение: госпиталь на колесах расформировать. Всех раненых, которые не могут передвигаться самостоятельно, посадить на коней. В кибитках везти лишь самых тяжелых. Так образовалась колонна всадников, более ста тридцати человек, и десять — двенадцать повозок с тяжелоранеными. Вести эту колонну должен был бывший командир отряда имени Кочубея, ставший у Гришина командиром 4-го батальона, очень спокойный и мужественный человек, старший лейтенант Кирилл Новиков. Мало кто знал его подлинную фамилию — за особую отвагу звали просто Кочубеем.

Наш вновь сформированный отряд должен был в районе южнее Славгорода перейти реку Сож и уже там соединиться с частями Красной Армии. В ту же ночь, именно в том же самом направлении, двинулись два партизанских отряда: один под командованием Китаева, другой — Демидова.

Меня, как раненого, посадили на темно-гнедую, на счастье, очень спокойную кобылицу по кличке Веселая. Моим постоянным напарником ехал на серой лошади Миша Шкутков, с костылем за плечами вместо винтовки и вещевым мешком с небольшим запасом вареного мяса и хлеба, ну и запасной рубахой и парой белья. У Михаила была рассечена осколком мины ступня и повреждено под коленом сухожилие, оттого нога постоянно находилась в полусогнутом состоянии, и передвигаться без костыля он пока еще не мог. Во второй паре ехали недавно раненные Артем и Терентий, за ними — Михаил Шкарин и Васька Челябинский. Паша Данченко следовала на подводе с Юркой, сыном доктора Левченко. Сам Тимофей Федорович шел за телегой.

Провожать раненых пришли начальник штаба Ларион Узлов, начальник госпиталя Дмитрий Заболоцкий, он же начальник медико-санитарной службы полка. Дмитрий заглядывает то в одну кибитку, то в другую, где лежат тяжелораненые, вырванные у смерти его добрыми руками и душевным вниманием. Он отходит от телег с поджатыми, чуть перекошенными губами, крутя головой по сторонам. Конники, дергая лошадей за поводья, протягивают ему руки с белеющими под плащами и ватниками бинтами. Прощание, сердечное, братское, и возгласы, полные грусти, горячего откровения и сердечного сострадания:

— Дмитрий! Митя-а-а! Митька-а-а! И-и-эх, друг ты наш боевой!

— Спасибо, доктор! До встречи на Большой земле.

— Ох ты, Митюша! Дружочек ты мой сердечный! — выкрикивает Михаил Шкарин, прижимаясь лицом к плечу доктора.

Возгласы эти запомнились мне навечно...

— Ничего, ребята, ничего. Поправитесь. Встретимся еще... Не поминайте лихом,— взволнованно говорит Дмитрий. Все раненые прошли через его докторские руки в неимоверно тяжелых условиях вражеского тыла.

Исходным пунктом нашей необыкновенной колонны стал лес в районе села Александрове, юго-восточнее Бовкинского леса, куда приехали верхом на конях командир полка Сергей Гришин и комиссар Иван Арсентьевич Стрелков. Они поблагодарили раненых за боевые дела, сказали самые теплые напутственные слова и пожелали счастливого пути.

— Спасибо вам, ребята, за все и низкий поклон от лица Родины, от ваших боевых товарищей и от меня лично. Мы остаемся здесь и будем добивать нечистую силу!

Вороной конь под Гришиным не стоял на месте, взмахивал сухой, словно вылепленной головой, стриг острыми ушами. На полах кожаного пальто уже поблескивали первые капельки дождя. Всадники повернули коней и скрылись в тумане.

Движение наше началось с нудного, пронзительного сентябрьского обложного дождя, перешедшего в сильный, длительный ливень. Вскоре моя куцая шинель промокла насквозь, раскис в вещевом мешке запас хлеба.

Марш-бросок был рассчитан следующим образом: за ночь мы должны были пройти по безлесой местности около тридцати километров, проскочить под носом отступающего противника Варшавское шоссе и перед рассветом переправиться через Сож. А там начинались густые, недосягаемые для фашистов леса, где мы беспрепятственно могли соединиться с нашими наступающими передовыми частями. Могли... так было рассчитано.

Двигаемся за колесами медленно и не всегда по дороге, чаще всего целиной. Сплошной затянувшийся дождь придавливает к седлу. Всюду мутная, давящая стена — даже передних лошадей отличить трудно. Сначала шли вроде ничего, а потом все чаще стали останавливаться. А когда стоишь, дождь кажется сильнее. Последняя остановка затянулась почему-то до бесконечности. А нам ведь нужно пройти еще Варшавское шоссе и до рассвета форсировать реку. Дождь льет как осатанелый. Шкутков нахлобучил на голову капюшон, капли дождя как горох стучат по его склоненной голове. С моей размокшей шляпы вода стекает на плечи и за воротник. Я смирился, привык к этой мокряди, стараюсь не обращать внимания, тешу себя надеждой, что завтра в армейском полевом госпитале нас обработают санитары и оденут в сухое белье... И все же чувствую, что начинаю дрожать. Стоим час, два, а никто толком не знает, в чем задержка.