Полигон - Александр Александрович Гангнус

своего письменного стола, смотрел с любопытством, но, кажется, он догадывался, в чем дело…

— Лена… предложила подать на развод, — Женя говорил, конечно, отнюдь не плачущим голосом, а так, что видно было: говорит достаточно сильный и умеющий себя держать в руках, но все же глубоко потрясенный мужчина. — Конечно к тому шло, и все такое, но все равно. Тоска! Тоска, дружочек Света! — И добавил — уже несколько иным, более будничным и встревоженным тоном, дернув носом: — А ведь рагу опять пригорает!

— Ой! — Света с некоторым замедлением вышла из состояния жалостливого созерцания скупого и терпкого мужского горя и кинулась к плите спасать овощное рагу — дежурное блюдо теперь у Орешкиных, которое Вадим не любил, но охотно терпел ради идеи (полезно для здоровья), но больше ради Жени, который всякий раз, когда на столе было мало овощей, начинал ото всего, кроме чая, отказываться, говорить о пользе голодания, а при наличии оных все же ел, как все люди. Стол со времени приезда Светы стал постепенно у Жени и Орешкиных общий, от столовой под давлением Жени почти отказались, хотя сначала Света и лелеяла надежду свести домашнюю готовку до минимума. Раз в неделю на складе в кредит покупались продукты, распихивались по полкам и в допотопный холодильник «Газоаппарат», кем-то брошенный и сломанный, но подобранный и отремонтированный руками Вадима и установленный на общей веранде между дверями Лютикова и Орешкиных.

В очередь на склад Женя сначала ходил, попеременно с Вадимом, но со все возрастающей неохотой и громкими жалобами: «Меня этот идиотизм на два дня из колеи выбивает». И наконец перестал ходить, объяснив, что лучше умрет с голоду.

Конечно, очередь есть очередь. В обсерватории это был еще и клуб. Здесь вырабатывалось общественное мнение, оттачивались отношения, завязывались романы, вызревали разводы. В очереди все равны — а потому это важный инструмент экспедиционной демократии, к которой Женя относился с громким презрением и которая платила ему за это взаимностью. Здесь видно было, чего и сколько кто берет на неделю, — очень важный источник информации о внутренней жизни, о нынешних обстоятельствах и перспективах любого семейства. Поводом для трагического решения Лютикова умереть с голоду послужил второстепенный, смешной даже случай.

Вокруг стоящих и чешущих языки взрослых бегали, играли дети, вперемешку с собаками. Среди детей были и чистенькие, опрятно одетые, были и голопузые чумазые сорванцы, произрастающие в основном на воле, не избалованные чрезмерной родительской опекой. Маленький, примерно полуторагодовалый карапуз потешал очередь, кувыркаясь в пыли в обнимку с лохматой дворняжкой. Оба визжали от восторга и взаимной симпатии. Собака лизала мальчонку в лицо, тот целовал ее в нос, шлепался голой попой в пыль, когда та особенно ретиво кидалась обниматься, — мальчонка еще нетвердо стоял на ногах.

По словам Светы — она стояла в этот момент с Женей в очереди, — Лютиков глядел на эту сцену с возрастающим ужасом, обернулся несколько раз, тщетно ожидая, что кто-то вмешается и прекратит это антисанитарное безобразие. И наконец, когда мальчишка вынул изо рта ириску и сунул собаке в пасть, не выдержал:

— Мальчик, — трагическим, больным голосом воззвал Женя. — Не делай так, мальчик. Ведь это же собака!

Все в очереди замолчали и удивленно уставились. Больше всех изумился тот, к кому было обращено увещевание. Мальчик был, видимо, из послушных и решил отреагировать. Поглядев вопрошающе на огорченного им дядю, он выхватил конфету из пасти дворняжки и сунул себе обратно в рот! Очередь покатилась со смеху.

Но именно этого Женя и не смог выдержать. Он побледнел, даже пошатнулся, как показалось Свете, и, шипя что-то нечленораздельное, устремился к дому. Там он нашел в себе силы заглянуть к Орешкину, послать его на подмогу к Свете, сославшись на нездоровье. С этого дня продукты на складе брали только Орешкины, с учетом Жени как члена семьи…

— Вот так-то, дружочек Вадим! — тревога с лица Жени исчезла, ибо Света, похоже, успела спасти деликатное блюдо, — и сменилась опять выражением тоскливой покорности судьбе.

— Да мы, в общем, в курсе… — брякнул Вадим и прикусил язык.

Света, поворошив в казане рагу, уже успела занять свою позицию в дверях и смотрела сейчас на мужа с немым упреком. Света гораздо лучше, чем Вадим, чувствовала, что стоит, а что не стоит говорить вслух, и в данном случае опять была явно права: Женя сморщился, насторожился, выражение мягкой грусти исчезло снова.

— И вам, значит, успела сообщить… И что же она пишет?

— Да так, в общих чертах. В основном, о Саньке своем — врачи, учителя…

На этот раз Вадим кривил душой. В своем письме Лена с возмущением сообщала о том, что Женя ей, с одной стороны, предложил подать на развод, а с другой — прислал ей свой паспорт, куда требовал проставить прописку, — в новой кооперативной своей квартире Женя и Лена прожили совсем немного и еще не успели, до отъезда Жени в Ганч, прописаться. Прежняя Женина подмосковная прописка была временная, в общежитии Института Земли, почти фиктивная, и желание Жени прописаться всерьез можно было понять. Но и тревога Лены была понятна тоже: квартира была куплена на ее деньги, у нее сын, — а вдруг Женя будет претендовать не только на прописку, но и — после прописки — на жилплощадь? Она просила у Вадима совета и даже своего рода гарантий Жениной порядочности — сама она почему-то не была в ней уверена. Вадим не знал еще, как поступить, и потому пока лучше было помолчать.

Решение умолчать было правильное — об этом свидетельствовал, во-первых, одобрительный взгляд — через плечо — Светы, снова устремившейся на кухню, где что-то зашипело, а во-вторых, и то, что тревога ушла из глаз Жени, он снова понурился, видимо осознавая очередной драматический поворот своей жизни и вкушая участливое внимание «самых близких ему людей», как он все чаще и настойчивей в последнее время заявлял. Да так оно и было в значительной степени. Орешкиным даже нравилось опекать родственника и друга, одинокого и неухоженного. Они были к нему привязаны — всегда привязываешься к тому, на кого тратишь силы души и время.

Скоро стол был накрыт, все расселись на курпаче и принялись за еду. С жадностью поглощая любимое блюдо, Женя как бы между прочим поведал о том, что через недельку летит в Москву — ненадолго. Есть дела. Саркисов чуть ли не требует Жениного выезда — есть вопросы, связанные с машинным счетом в Москве, в институтском ВЦ. С собой Женя не звал, но Вадим сейчас и не хотел трогаться с места — в его работе как раз была та стадия, когда впереди смутно забрезжил манящий свет, и каждый