О всех созданиях - прекрасных и удивительных - Джеймс Хэрриот

и выскочил на траву, а лучи фар в ту же секунду озарили предмет его негодования: высоко подобрав полы своего одеяния, монах во всю мочь улепетывал в чащу.

Великан пошарил на заднем сиденье и ухватил что-то вроде тяжелой трости.

— За ним! — крикнул он и ринулся в погоню.

С трудом держась рядом, я пропыхтел:

— Погодите минуточку! Что вы сделаете, если все-таки поймаете его?

— Выдублю ему шкуру моей палочкой, — ответил Клод с жуткой категоричностью и, наддав, выскочил из полосы света в темноту. Я потерял его из виду, но слышал, как он колотит палкой по стволам и испускает устрашающие крики.

Мое сердце обливалось кровью от сочувствия к злополучному призраку: мечется бедняга в кромешном мраке, а в ушах у него гремит грозный голос блюстителя порядка. В паническом ужасе я ожидал неизбежного финала. Напряжение становилось почти невыносимым, а Клод продолжал вопить:

— А ну, выходи! Никуда ты не денешься! Выходи, покажись, кто ты!

А палка барабанила и барабанила по стволам.

Я тоже шарил среди кустов, но ничего не нашел. Монах все-таки, видимо, скрылся, и, вернувшись наконец к машине, я увидел рядом с ней гигантский силуэт полицейского.

— Странное дело, мистер Хэрриот, — сказал Клод. — Просто ума не приложу, куда он подевался. Я же его прямо перед собой видел, в первую-то минуту. И из леска он убежать никак не мог: в лунном свете на лугу я бы его сразу углядел. Аббатство я тоже обшарил. Его и там нет. Прямо как в воздухе растворился.

«Так чего же вы хотите от привидения?» — чуть было не сказал я, но могучая лапища все еще помахивала палкой, и язык меня не послушался.

— Что ж, поехали в Дарроуби, — буркнул полицейский, притопывая по заиндевевшему дерну. Я вздрогнул под леденящим дыханием поднявшегося восточного ветра и с удовольствием забрался в машину.

В Дарроуби мы с Клодом дружески выпили пару-другую пива в его любимом «Черном быке», и домой я вернулся только в половине одиннадцатого. Тристана в комнате не было, и у меня тревожно защемило сердце.

Что-то после полуночи меня разбудили шорохи за стеной, где Тристан обитал в узком длинном помещении, именовавшемся «гардеробной» в дни былого величия, когда дом был молод. Я скатился с кровати и открыл внутреннюю дверь.

Тристан в пижаме крепко обнимал две грелки. Он повернул голову, бросил на меня истомленный взгляд, положил одну грелку в ногах постели, забрался под одеяло, придерживая вторую грелку на груди, и устремил глаза в потолок. Я подошел и с беспокойством оглядел его. Его била такая дрожь, что кровать ходила под ним ходуном.

— Как ты, Трис? — спросил я шепотом.

Минуту спустя он прохрипел еле слышно:

— Промерз до костей, Джим, брр!

— Но где ты все-таки был?

И вновь почти беззвучный хрип:

— В трубе.

— В трубе? В какой трубе? Где?

Голова на подушке слабо перекатилась с боку на бок.

— У леска. Ты что, не видел эти трубы возле шоссе?

На меня снизошло озарение.

— Конечно же! В деревне ведь будут делать новый водосток!

— Верно, — шепнул Тристан. — Когда этот верзила ринулся в лес, я сдвоил след и спрятался в трубе. Только Богу известно, сколько времени я в ней просидел!

— Но почему же ты не вылез, когда мы уехали?

Тристана сотряс новый припадок озноба, и он на мгновение смежил веки.

— Мне там ничего не было слышно. Я скорчился в три погибели, капюшон закрывал уши, а кругом выл ветер — в этих трубах у него скорость девяносто миль в час, не меньше. Я не расслышал, когда завелся мотор, а выглянуть боялся: ну да как он притаился рядом со своей дубинищей! — Его пальцы нервно пощипывали одеяло.

— Ничего, Трис, — сказал я. — Ты скоро согреешься, поспишь, а утром будешь молодцом.

Тристан словно не расслышал.

— Жуткая вещь эти трубы, Джим! — Он уставился на меня измученными глазами. — Полны грязищи и воняет в них кошачьей мочой!

— Знаю, знаю! — Я положил его руку под одеяло, а одеяло натянул ему на плечи. — Утром все будет хорошо!

Я погасил свет и на цыпочках вышел. Притворяя за собой дверь, я еще слышал дробь, которую выбивали его зубы.

Несомненно, он не просто замерз, он был еще в шоке. И неудивительно! Бедняжка беззаботным привидением шел себе через дорогу, и вдруг визг тормозов, слепящий свет и почти настигший его страхолюдный великан! Кто бы тут сохранил душевное равновесие?

Утром за завтраком Тристан являл собой грустное зрелище. Он был бледен как полотно, почти ничего не ел и время от времени содрогался от мучительного кашля.

Зигфрид посмотрел на него с легкой усмешкой:

— А я знаю, что тебя довело до такого состояния! Я знаю, почему ты сидишь тут живым трупом, выкашливая легкие!

Тристан замер, и по его лицу пробежала судорога.

— Знаешь?

— Да. Мне противно повторять: «Я же тебе говорил!», но ведь я правда не раз тебя предупреждал, разве не так? Всему причина твои омерзительные сигареты!

Курить Тристан не бросил, но рейнесское привидение больше никому не являлось и по сей день остается неразгаданной тайной.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Несомненно, работа для Гранвилла Беннета. Мне нравилось оперировать мелких животных, и я мало-помалу набил в этом руку, однако этот случай меня напугал. Двенадцатилетняя сука спаниель с запущенным гнойным метритом: гной капает на стол, температура сорок, одышка, дрожь, а в прижатом к ее груди стетоскопе слышатся классические шумы сердечной недостаточности. Только больного сердца тут не хватало!

— Много пьет? — спросил я.

Старушка миссис Баркер испуганно закручивала веревочные ручки своей сумки.

— Очень. Так от миски с водой и не отходит. А есть ничего не ест. Вот уже четвертый день ни кусочка не проглотила.

— Право, не знаю, что вам и сказать. — Я сунул стетоскоп в карман. — Вам следовало бы давно ее сюда привести. Она ведь больна никак не меньше месяца!

— Да не больна она была. Так, недомогала немножко. А я думала, пока она ест, то и беспокоиться нечего.

Я помолчал. Мне очень не хотелось расстраивать старушку, но скрывать от нее правду было нельзя.

— Боюсь, положение довольно серьезное, миссис Баркер. Процесс развивался долго. Видите ли, у нее в матке гнойное воспаление. Очень тяжелое. И вылечить ее может только операция.

— Ну,